Последний день Америки

Утро выдалось ненастным, ветреным, тяжелым с похмелья и тоскливо-тревожным, что неудивительно, ведь мне приходится ехать на аудиенцию к боссу, от которого никогда не знаешь, чего ожидать. Нет, сегодня я не боялся нагоняя. С чего бы? Во-первых, не заслужил. Во-вторых, ради старых грешков он названивать не стал бы – не тот человек. В-третьих, мы давненько с ним не виделись.

«Скорее всего, наша встреча будет носить мирный характер, – заключаю, топая по переходу между станциями «Кузнецкий Мост» и «Лубянка». – Горчаков будет долго мямлить за жизнь, исподволь подводя беседу к нужной теме. Потом огорошит, предложив слетать в космос или в одиночку отправиться к Южному полюсу. При этом начнет впаривать прелести будущей командировки, сулить золотые горы и вольготную загробную жизнь. Это он умеет…»

Да, с ним никогда не было просто. Готовишься к взбучке, а получаешь благодарность с похвалой; заходишь в кабинет с чистой совестью и тут же нарываешься на взыскание. В течение получаса он сменит несколько масок и настроений: побыв нейтрально-холодным, по-отечески похлопает по плечу и тут же превратится в брюзгу.

Я почти на месте. Знакомое гранитное крыльцо, массивные двери центрального входа в серое мрачное здание. За время службы я бывал тут десятки раз, а сейчас отчего-то беспокоит ощущение неуверенности.

– Позвольте узнать цель вашего прибытия? – кивнув сухо, интересуется дежурный офицер.

Объясняю, к кому «прибыл», и подаю паспорт. Он снимает трубку внутреннего телефона, набирает номер…

За прошедшие четыре года здесь ничего не изменилось: тишина, угрюмая атмосфера, белый свет дежурных ламп и все тот же кисловато-приторный запах от паркетной мастики.

Связавшись с Горчаковым и получив «добро», офицер вписывает мои данные в журнал.

– Проходите. Третий этаж, кабинет номер триста двадцать…

А то я не помню номера кабинета! Я смог бы отыскать его с завязанными глазами. Знал бы ты, капитан, сколько и чего мне пришлось в этом кабинете выслушать!..

Поднявшись по парадной лестнице, подхожу к двери. Стучу. И слышу до боли знакомый скрипучий тенорок:

– Ну, чего скребешься под дверью, как мышь? Заходи!..

Глава 5

Атлантический океан; борт подводной лодки сверхмалого класса «Барракуда» Настоящее время

На одном из вспомогательных мониторов приборной панели постоянно высвечиваются два циферблата. Один показывает время по Москве, другой информирует о времени в том часовом поясе, где двигается «Барракуда». На данный момент я нахожусь в часовом поясе UTC-4, по которому живет население расположенных поблизости Бермудских островов. Свой рабочий график я вынужден корректировать, исходя из так называемого местного времени. А что делать? С восходом солнца я обязан подвсплывать для подзарядки, с наступлением сумерек – уходить на глубину.

Приготовлением ужина я обычно занимаюсь поздно – после десяти часов вечера, когда субмарина спокойно идет на приличной глубине. Спать в это время еще не хочется, так как за рабочий день я успеваю не раз приплющить головой подушку. Об усталости тоже говорить не приходится. Одним словом, после погружения ночью на глубину у меня начинается самое приятное время.

Вот и сегодня – после нервотрепок с непонятным звуком и маневрами ухода от встречного судна – я с нетерпением жду момента, когда аккумуляторные батареи насытятся солнечной энергией, и электросистема подаст долгожданный сигнал: «Подзарядка завершена».

Восседая на «троне», нетерпеливо поглядываю на часы. Во-первых, у меня разыгрался аппетит, и воображение постоянно рисует то одно роскошное блюдо на ужин, то другое… Во-вторых, на сегодняшний вечер запланирована баня. Громко, конечно, сказано. Баня на «Барракуде» – это десятиминутный теплый душ с весьма слабым напором. Увы, но большего я позволить себе не могу – слишком уж скромные возможности у бортовой опреснительной системы. Впрочем, хорошо, что есть хотя бы такая, иначе пришлось бы мыться морской водой, а это совсем другой коленкор.

Сейчас в Москве глубокая ночь – два часа пятьдесят минут. А в столице Бермуд – Гамильтоне – восемнадцать пятьдесят. До захода солнца остаются считанные минуты. Солнце уже нависло над горизонтом; панели фотоэлектрических преобразователей с каждой секундой получают энергии все меньше и меньше… Сигнала нет. Вывожу на экран значение заряда аккумуляторных батарей. Девяносто семь процентов. Нормальное значение. При такой зарядке «Барракуда» может идти экономичным ходом не менее трех суток. Пора сваливать на глубину.

Уменьшаю обороты гребного винта, отдаю штурвал от себя и… едва не подпрыгиваю от проклятого звука. Опять этот мощный рев, порождающий низкочастотные вибрации. И опять мое тело окатывают волны неприятного холода.

На этот раз проблема по-настоящему серьезная. Произошедшее утром сейчас представляется сущей ерундой. Тогда был только звук. Ужасный, выворачивающий наизнанку. Сейчас к звуку прибавились толчки. «Барракуда» словно задевает нечто огромное, отчего корпус покачивается, кренясь то вправо, то влево, то выдавая дифферент на корму, то основательно задирая нос. Первый толчок был настолько неожиданным, что я, потеряв равновесие, тюкнулся головой об угол шкафа. Вновь, как и утром, бросаюсь к мониторам. Трясущимися пальцами включаю внешние камеры, установленные на шлюзовом отсеке. Картинка с фронтальной камеры. Чисто. Только вместо искрящейся ряби на поверхности видны красноватые всполохи от лучей заходящего солнца. Вторая камера, развернутая на сорок пять градусов вправо. Тоже чисто. Опять толчок, от которого я едва не вылетаю из кресла. Определяю на глаз направление, откуда исходил удар. Кажется, слева и сзади. Вывожу на экран картинку с нужной камеры.

Что за чертовщина?.. – ошалело гляжу на огромное темное пятно, лениво плывущее рядом с левым бортом субмарины.

На корпус судна не похоже. Так что же?..

Кит! – озаряет догадка, когда на экране появляется огромный плавник. Синий кит! Его так же называют голубым. Самое крупное животное из всех, когда-либо обитавших на Земле…

Приняв балласт, заставляю «Барракуду» занять двадцать метров глубины – так безопаснее. В противном случае этот обезумевший экземпляр попросту вытолкнет субмарину на поверхность.

Итак, глубина двадцать. Кит продолжает издавать мощные звуки и таранить корпус «Барракуды». Понаблюдав несколько минут за его поведением, я начинаю догадываться о сути происходящего. В длину взрослая особь синего кита достигает тридцати семи метров, а самые крупные экземпляры весят до ста девяносто тонн. К слову, примерно столько весит современный железнодорожный локомотив. В Атлантике синие киты чаще обитают у побережья Канады и только в зимний период мигрируют в южные широты. Какого черта этот «товарищ» приперся сюда посреди лета – мне неизвестно. Голос подавал, конечно же, он. Утром с некоторого расстояния, а сейчас оглушает ревом, подойдя вплотную. Крупные блювалы издают очень мощный звук, имеющий интенсивность сто восемьдесят децибел. Такой «голосок» можно услышать с дистанции в несколько сотен миль.

Теперь о его странном поведении. Синие киты – моногамны; пары образуются надолго, самец всегда держится рядом с самкой и не покидает ее ни при каких обстоятельствах. Только в случае ее гибели кит начинает поиски новой подруги. Вероятно, самец, за которым я продолжаю наблюдать с помощью внешних камер, потерял партнершу, а мою «Барракуду» принял за «свободную леди». Вот и обхаживает, потираясь о нее своим телом. А я, не к ночи будет сказано, от каждой его «нежности» едва не вылетаю из кресла… Разобравшись с источником опасности, я принял решение уйти на глубину. Не ждать же, пока огромный Ромео погнет лопасти гребного винта или с дури снесет рули. На глубину до пятисот метров синие киты ныряют в исключительных случаях – при сильном испуге или ранении. Обычные погружения не превышают ста пятидесяти метров. Ведь максимально они могут пробыть под водой не более двадцати минут. Этим я и воспользовался, приняв балласт и резко отдав штурвал от себя.

Кит преследовал «Барракуду» около четверти часа: ревел, подплывая то снизу, то сверху, то сбоку – терся о борта…

Оторвался, с облегчением выдохнул я, когда массивное тело исчезло из поля зрения.

Заняв для пущей надежности двести метров, я откинулся на мягкую спинку и минут десять сидел неподвижно, подспудно ожидая новых сюрпризов от морского монстра.

Тишина. Такая тишина и безмятежность достижимы только на большой глубине.

Ну, слава богу, установив мощность экономичного хода, покидаю рабочее место. Теперь можно заняться ужином и баней. А перед сном приподнимусь до восьмидесяти метров…

Захожу в душевую кабинку. Банный день – одно из самых приятных мероприятий в моей подводной эпопее. Водичка теплая, течет стройно. Намыливаю голову, затем простенькую мочалку. С наслаждением смываю с себя пену. Кайф…

Да, на больших лодках все было иначе. Ее экипаж разбит на три вахтовые смены. Все вахты по четыре часа. Каждая смена завтракает, обедает, ужинает и пьет вечерний чай отдельно, практически не пересекаясь с другими сменами. Ну, кроме собраний, смены вахт и общих мероприятий в виде праздников или соревнований, организованных замом по воспитательной работе. Из развлечений на подводной лодке только турниры по шахматам, шашкам и домино. Пару раз на моей памяти командование устраивало спортивные состязания, типа поднятие штанги, отжимания от пола, подтягивание на перекладине… Однако вскоре пришла директива, запрещающая подобные мероприятия. Оказалось, что насыщенный двуокисью углерода воздух внутри подлодки плохо влияет на сердце.

Что еще было веселенького на больших подводных кораблях? Ах да – кино! В те времена не существовало планшетов, мобильников и DVD-плееров; в офицерской кают-компании или в матросской столовой ставили обычный пленочный кинопроектор. Крутили в основном патриотические фильмы или комедии. Эротика была под строжайшим запретом, но матросы находили выход: нарезали из картин самые откровенные сцены, склеивали их в одну короткометражку и пускали по кругу…

Жить в замкнутом пространстве, когда вокруг тебя кипит работа и обитают такие же люди, не так трудно, как кажется. Во многом потому, что ты постоянно занят. Восемь часов пролетают на вахте, где необходимо следить за показаниями приборов, делать записи в журнале и быть готовым к любой нештатной ситуации. Примерно столько же спишь как убитый; полтора-два часа уходят на еду и прочие обязательные заботы. В три часа дня свободных от вахты матросов поднимают на «малую приборку». Все идут убирать какой-то участок одного из отсеков. У кого-то это пульт управления, у кого-то – кубрик или часть коридора, а кому-то «посчастливилось» наводить порядок в гальюне. Причем самое обидное заключалось в том, что закрепленный за тобой участок не менялся весь поход и если уж начал драить матросский туалет в носовой части корабля, то драишь его до победного конца. В общем, не заскучаешь и на философские размышления не отвлечешься.

Что мне нравилось в походах на крупных субмаринах? Наверное, отсутствие морской болезни. Лодку бросало только в надводном положении. Правда, исходя из требований скрытности, она всплывала лишь раз в сутки, чтобы провести сеанс радиосвязи. Ну, а на «Барракуде» это «удовольствие» продолжается весь световой день. Зато после погружения на большую глубину в моем распорядке наступает полная расслабуха. Управлением субмарины занят автопилот, и если он каким-то образом перестанет справляться с задачей удержания заданного режима движения, то система оповещения мгновенно подаст сигнал. Я же предоставлен сам себе.

Торопливо ополаскиваюсь чистой водой. Увы, здешняя душевая кабинка – не ванная комната в моей московской квартирке. Водяных счетчиков нет, однако запасов воды мало – стоит замешкаться и… будешь стирать с себя остатки мыла полотенцем. А мне еще желательно побриться. Не люблю я буйную растительность на лице…

Заканчиваю банное мероприятие. Сушу волосы, вытираюсь, натягиваю свежее бельишко. Чистое тело дышит совсем по-другому. И настроение тут же меняется: минувшие проблемы забываются, появляется вера в светлое будущее.

Другое дело! – задаю опреснителю новый цикл работы и возвращаюсь в основной отсек. Пора садиться за стол.

На столе уже ждет баночка хорошего пива, вобла из недавно откупоренной жестяной коробки, консервированный салатик и пяток сосисок, которые следует разогреть. Включив микроволновку, открываю банку и делаю первый глоток… Полсотни литровых банок пива мне разрешил взять на борт сам Горчаков.

– Почему бы нет? – пожал он плечами, выслушав мое пожелание относительно слабого алкоголя. – Консервированная вобла на кораблях – обычное дело. Ну, а раз есть вобла, то должно быть и пиво. – И, помяв пальцами подбородок, добавил: – Поклянись, что не вылакаешь все в первые три дня.

– Да просидеть мне весь поход в аккумуляторной яме!

– Годится, – смилостивился он.

Так в холодильном отсеке «Барракуды» появилось несколько коробок с пивом и с десяток бутылок отменного вискаря. По баночке пива я употребляю после баньки, а вискариком балуюсь по субботам и большим праздникам.

Старая морская поговорка гласит: «Если хочешь жить в уюте – ешь и пей в чужой каюте», – довольно изрекаю, очищая воблу. Жаль, что на моей субмарине всего одна каюта. Буду есть и пить в своей…

Утро. Голова после выпитого накануне литра пива тяжеловата. На суше я употребляю спиртное почаще, здесь же совершенно потерял форму, потому организм в недоумении. Проснувшись, лежу с открытыми глазами и рассматриваю белый потолок, словно надеясь узреть что-то новенькое. К сожалению, ничего нового там нет: те же панели из негорючего пластика, те же тонкие росчерки теней. Господи, как же мне опостылел этот белый цвет!

Помню, читал о том, что где-то существует (или существовала) так называемая «белая пытка». Это вид эмоциональных мучений и, возможно, худшая из всех пыток, придуманных человечеством. Вместо избиений, поражения электрическим током, пребывания в неудобном ящике и прочих физических страданий, человека пытают полной изоляцией и сенсорной депривацией. Камера для «белой пытки» не имеет окон и окрашена изнутри в ярко-белый цвет. В верхней части встроены несколько мощных светильников такого же белого цвета. Кормят рисом, подаваемым на белых пластиковых тарелках; в углу ослепительно белый унитаз. Через некоторое время пребывания в белом плену человека начинают преследовать галлюцинации. Единственное спасение от них – сон и закрытые веки. Однако стоит открыть глаза, как галлюцинации возобновляются с новой силой. Прошедшие сквозь этот ад утверждали, что даже после освобождения не обретали свободы – их всю последующую жизнь преследовали страхи и химеры, рожденные в искалеченном «белой пыткой» сознании.

Как бы и мне не свихнуться от пытки титаном. Я поднимаюсь с кровати и босиком топаю к календарю. Поймав болтающийся на леске карандаш, зачеркиваю еще один прожитый день. Зевнув, чешу волосатую грудь. Осталось одиннадцать дней…

Я снова у поверхности – глубина пять с половиной метров. Кит отстал. Ни страшных звуков, ни его темного тела поблизости. Скорость три с половиной узла, подзарядка идет в штатном режиме. На моих коленях лежит развернутая карта. На карте проложен маршрут. Ерзая по бумаге линейкой, вычисляю расстояние и время до района, где надлежит приступить к выполнению секретной миссии. Первая точка, куда я должен привести «Барракуду», находится неподалеку от восточного побережья полуострова Флорида – в районе города Орландо. Оставшееся расстояние до точки – семьсот восемьдесят морских миль. Делим на среднюю скорость, равную трем узлам. Получаем двести шестьдесят часов. Или чуть менее одиннадцати суток. Неплохо, если учесть общую протяженность маршрута в четыре с половиной тысячи миль, которые я должен был преодолеть за шестьдесят два дня. Но этот сложный и утомительный маршрут – лишь третья часть моего похода. Моей миссии. О том, что предстоит сделать у побережья США и как я буду добираться домой, – лучше не думать. До этого слишком далеко и не стоит себя расстраивать.