Собрание сочинений. Том седьмой

Пройдя все агрегаты категорий, наш булыжник и упомянутое солнце поступают в окончательный и главнейший сварочный стан: в категорию причинности. И оттуда выходят уже в виде готовой продукции, в виде суждения: «Солнце есть причина нагретости камня».

Так производство завершается. Какая-то частичка «природы» нами познана. Разные, непохожие явления связаны друг с другом.

Ну а в реальном мире, независимом от нашего сознания? Как там? Нагревает ли солнце камень?

Ха-ха-ха! Там (по Канту) нет ни камня, ни солнца, ни причинности! Во всяком случае, мы ничего об этом не знаем и не должны даже пытаться узнать что-нибудь. Ферботен. Запрещено.

Здесь же, в мире (созданном нашим сознанием) явлений, мы можем продолжать исследование солнца и камня с любой степенью точности, и это будет научно правильно и полезно для общества.

Кант не признавал никаких чудес. И тут ему на помощь приходила его теория «априорного знания».

Это примерно обстоит таким образом:

Покинув зал «Коридора категорий», мы входим в величественный «Зал априорного знания».

Кант считал, что когда мы складываем два числа, например 5+7, то сумма, в данном случае 12, появляется как абсолютно непререкаемый результат и не требует никакой опытной проверки. Она бесспорна.

Следовательно, думал Кант, арифметика заложена в наше сознание вне опыта, она есть познание «априори».

А как дело обстоит с геометрией? Нужны ли нам какие-нибудь линейки, приборы, вроде циркулей и угломеров, чтобы знать, что прямая есть кратчайшее расстояние между двумя точками?

Кант полагал, что нет (не нужны), что опыт здесь не причём. Достаточно представить себе две точки, чтобы с полной уверенностью утвердить, что только прямая есть кратчайшая линия между ними. Аксиома эта имеет характер строгой всеобщности.

Но откуда такое чудо, что мы знаем о чём-то, не соприкасаясь с этим чем-то, независимо от наблюдения этого факта природы? Как это возможно?

Чудес не бывает (для Канта). Мы знаем из нашего сознания основные положения счисления, геометрии и физики, то есть основные истины о природе, потому что наше сознание и есть тот строитель, который эту природу создаёт. Эти истины не восприняты нами, а, наоборот, природа строится именно по этим, лежащим уже в нашем сознании истинам.

«Априорное знание» – это поистине святая святых кантианства, его сердцевина, его алтарь… и его гроб, саркофаг!

– — – — – — – —

Создавая свою философию, Кант с гневом и презрением выступал против представлений, которые апеллируют к так называемому здравому смыслу:

«Если рассмотреть хорошенько, эта апелляция к здравому смыслу не что иное, как ссылка на суждение толпы, от одобрения которой философ краснеет, а популярный болтун торжествует и делается дерзким».

И вот, прошёл век с небольшим, и все «априорные очевидности» Канта полетели кувырком. Его геометрия, его основные положения физики оказались в числе «суждений толпы» и не более чем достоянием (презренного Кантом) «здравого смысла».

– — – — – — – —

Моя Марина была антропологом, училась на геологическом… И мы посетили музей-лабораторию мозга Института антропологии.

На основе этого посещения (я записал даже) составлено было объяснение «фабрики познания» человека.

Мы видели там гипсовые слепки мозга в порядке хронологии развития человека.

Ничего необычного не было в этом музее антропологии. Всё имело рабочий вид. Только серые слепки эти (мозгов) – и тут холодок проходит по спине и сердце чуть замирает, когда вдумываешься в то, что лежит на полках за стеклом, слепки это и есть Фабрика познания человечества с древнейших времён, с до предысторических времён.

Берется череп и заливается внутри гипсом. Отливка получается чуть больше подлинного мозга, потому что мозг не прилегает вплотную к поверхности черепа. Это можно учесть, на это можно сделать поправку.

Тут можно было снять фильм, как развивался мозг. Наш фильм начинался бы с кадров современных человекообразных обезьян и эндокринного (внутреннего) отлива австралопитека, древнейшего из всех «предлюдей».

Это, во-первых, нечто маленькое и, во-вторых, равномерно округлое, действительно отличающееся от мозга современного человека, как отличается бутон розы от распустившегося цветка.

Потом мы увидим на экране, в нашем фильме, что отдельные области мозга приходят в движение. Некоторые из них выпучиваются, другие перемещаются, как бы давая им дорогу. Черепная коробка тоже претерпевает изменения. Её крышка отступает перед растущим мозгом.

Вот, растут нижняя и височно-теменно-затылочная подобласти. Они приподнимают лежащие над ними части, череп становится выше. Вот, начинается рост лобной доли мозга. Весь район лба существенно меняется.

В середине древнекаменного периода предок человека получает человеческий лоб, хотя ещё очень покатый, но уже не похожий на обезьяний. В нашем воображаемом фильме гипсовый муляж мозга древнекаменного человека переходит в живой мозг современного человека. Толстые, разветвлённые кровеносные сосуды, следы которых на древних муляжах едва намечались, окрашиваются в красный цвет. Мы увидим, как пульсируют эти мощные артерии, питая могучий и таинственный аппарат познания. На экране (в нашем фильме) двойной экспозицией намечается черепная коробка, укрывающая мозг, вот намечается на ней мускулатура, и наконец становится плотным и непрозрачным очерк лица нашего современника. Человек открывает глаза, как бы просыпаясь от сна, в котором привиделась ему история развития мозга.

Закончилась ли биологическая эволюция мозга в конце каменного века? Учёные полагают, что да.

А история фабрики познания? Она ведь в то далёкое время только начиналась?

– — – — – —

Почему перестал эволюционировать мозг, когда начался прогресс познания? Как объяснить такое противоречие?

Некоторые полагают, что эволюция вида Гомо сапиенс закончилась, как эволюция биологическая, тогда, когда естественный отбор перестал играть главную роль в сохранении жизни вида.

Новый, гораздо более быстрый фактор вступил в действие.

Если естественному отбору нужны были десятки тысяч лет, чтобы надёжно укрыть животное от холода, вырастить ему тёплую шерсть, то теперь достаточно нескольких дней для охоты и выделки шкур, и человек защищён от мороза. Вместо того, чтобы тысячелетия удлинять и оттачивать когти или выращивать крылья. Теперь человек в несколько дней мог изготовить острый и прочный кремниевый нож или заставить стрелу лететь за добычей, как птица.

Один остроумный мой друг, совсем не антрополог, сказал как-то, что начало прогресса пошло от слабосильных: «они не могли охотиться без изобретений. Я думаю, что не только собственный его дефект зрения натолкнул его на эту идею. (Друг носил очки с большими толстыми линзами). В конце концов, человек как вид очень близорук в сравнении с орлом, например, малоподвижен в сравнении с гепардом, слабый в сравнении со слоном, – а он их всех переплюнул и стал их хозяином уже давно!».

Кант работал, когда наука ещё была плохо оборудована. Поистине в своей «Критике чистого разума» он исследовал чистый разум, то есть разум, лишённый тех сложнейших познавательных приставок, которые ныне увеличили его мощь неизмеримо.

Он вглядывался в него и не находил в нём ничего такого, что отличало бы его от разума времён Аристотеля. Идея «Истории разума» не возникала в нём. Развитие человеческого сознания, вооруженного системой приставок, усилителей, ускорителей, вычислителей, вправленного в разветвленную сеть общественной организации познания, могло показаться в те времена, чем-то несущественным. Ведь даже не подозревалось, что изобретение вилки для еды может изменить закон пищеварения.

Кант вглядывался в разум, наблюдал его деятельность с его тщательностью и – как ему казалось – объективностью. Современная наука тоже интересуется этими же вопросами. Но какая тут огромная разница! Нынче исследователи мышления работают обставленные сложными и тонкими аппаратами, задача которых моделировать мыслительные процессы, то есть производить эксперименты, свободные от субъективности. Механизм работы «Фабрики познания» ещё очень таинственный, гипотезы сменяют одна другую. До разгадки процессов познания ещё далеко. Может быть, это самая закрытая от нас тайна природы.

______________________________

– «Самое непостижимое в мире, – вдруг высказался мой друг у костра, – так говорил Эйнштейн, – это то, что мир постижим». —

Наш вечер закончился тогда созерцаниями красот природы, но я не сразу уснул, всё никак не завершался рассказ мой о Канте, и воспоминания нашей встречи с Мариной тоже не давали уснуть. Не спал и друг мой. Мы, не сговариваясь, встали вместе и вылезли из палатки. Вновь затеплили костерок.

– Кант был нужен своему времени, наверное, – сказал друг, опережая мои мысли.

– Да. – продолжил я свои размышления, чтобы уже как-то завершить рассказ о философии:

«Философия Канта соответствовала предстоявшему прогрессу капитализма.

Кант был близок к естествознанию. Оно был страстью его молодости. Написал он, в своё время «Естественную теорию и историю неба» даже. Он создал теорию приливов, он написал о природе землетрясений, о ветрах и ураганах, о таинственных явлениях человеческой психики. И ещё он знал толк в точных науках, в вычислении, производил эксперименты, строил логические рассуждения на основе данных наблюдения и опытов.

Философия Канта приготовила идейную почву для его будущей жизни. Всё разложила по полкам, всему назначила место. Она предупреждала против заоблачных фантазий – они не к лицу деловым людям. Она не советовала тратить мысли и время на философию божественного и предлагала просто верить в Бога и не смешивать веру с математикой. Она устанавливала непререкаемую прочность морали (так надо, так и должно быть – априори), без которой капитализм не мог бы утвердить необходимый для него порядок вещей. И вместе с тем она была, эта философия, аккуратной, осмотрительной, осторожной, умеренной и свидетельствовала о точности своего творца – как главная бухгалтерская книга солидной фирмы».

    Конец.