Анжелика – особенная женщина. Из жизни женщин

Разумеется, наши рассуждения схематичны. Жизнь богата разнообразием, она умеет сглаживать острые углы и заострять тупые, она может компенсировать крупные неудачи мелкими успехами или омрачать крупные успехи мелкими неудачами. Важно решить в принципе: вправе ли мы требовать от учёного жертвенности?

Известно имя одного маститого, увешенного знаниями, утяжелённого степенями учёного. Ещё недавно он имел определённый вкус к экспериментальной работе, занимался острыми и рискованными научными поисками. Но сегодня (в век практичной материально-денежной обстановки) он предпочитает более спокойную жизнь, хотя дело, которым он стал заниматься, уйдя из «чистой» науки, тоже важное, тоже сложное и не менее почётное. Вопрос не в том. Вопрос о мотивах, о нравственной и моральной стороне его «измены», – хотя, казалось бы, и терять-то ему было нечего, так как прошлые заслуги, во имя которых ему бы простили сегодня любую неудачу. Увы, всё та же боязнь риска, боязнь разрушить свой авторитет в прошлом удачливого экспериментатора, боязнь потерять устойчивость благополучного до сих пор имени…

Сегодня (пока) ещё всё хорошо, но что будет завтра?

Схема наша выглядит таким образом, примерно:…

Когда вообще на новом месте создаётся институт, там всегда бывает молодо и, можно сказать, зелено в прямом смысле этого слова: вокруг строительной площадки стоит сплошной зелёный лес. Потом строится первый дом, первый магазин, здание первой лаборатории, и приезжают первые новосёлы. Они называют друг друга Вовками, Нинками и Славиками, им по двадцать с хвостиком лет – прямо со студенческой скамьи, они чувствуют себя первооткрывателями и словно голодные, кидаются на научные проблемы. Первые удачи и неудачи, первые научные статьи, первые кандидаты и доктора наук. Время идет. Они заводят себе толстые портфели, у них изменяется походка, в глазах появляется усталость, надо следить за тем, чтобы не полнеть чрезмерно, – им уже по тридцать с хвостиком, хотя они продолжают называть друг друга Вовками и Славиками. Ах, как хорош был бы приток свежих сил, способный дать дополнительный заряд энергии и рвения! Увы его нет. «Старые» сотрудники института ещё достаточно молоды, чтобы не думать об уходе на пенсию, а штатное расписание вопросом омоложения института не занимается и не интересуется. Во всяком случае, мы не встречаем в подобных институтах – через десять или пятнадцать лет после их организации, восторженную физиономию новичка, только-только пришедшего со студенческой скамьи «учёного», чтобы кто-нибудь назвал Вовку «Владимиром Васильевичем». Разумеется, мы вовсе не хотим сказать, что первопришельцы начисто утрачивают вкус к научной проблеме, и успевают за десять лет «забуреть» или, варясь в собственном соку, потерять рвение и мужество. Нет, ничего они не утрачивают, – они всего лишь ничего не приобретают. Сегодня всё ещё хорошо, но что будет завтра?

И вот что удивительно! – молодёжь сама не очень-то рвется в подобные институты «чистой» теоретической науки. Не прельщает её ни сервис, который она получит не всюду, ни обеспеченность аппаратурой, ни острота научных проблем, ни – самое главное и самое печальное – работа в институте. И вот получается, что с одной стороны, – штаты «не позволяют», с другой – нет напора молодёжи. В итоге «взрослеет» институт науки не по дням, а по часам, вместе со временем, которое идёт и идёт. А потом – старость, следом за взрослостью, – её не остановишь, не умолишь её подождать. И мы все будем с горечью говорить и писать, что нет смены заслуженным и старым учёным, что старикам давно пора уйти на покой, а они всё сидят и сидят, что молодые таланты гибнут в неизвестности…

Может, потом, с годами, вновь произойдёт обновление штатов. Но тогда вновь придут Вовки и Нинки, чтобы начать с азов, на пустом месте, и чтобы сесть в свои кресла по меньшей мере на те же двадцать или тридцать лет… Заколдованный круг?

Часть вторая. Дача

На даче Профессора была красивая обстановка – хороший ландшафтный дизайн.

Как заходишь в калитку, под окном, бросается в глаза гортензия с розовыми бутонами, а вокруг, по углам газончика растут хосты.

С правой стороны у забора узкий газон с тюльпанами и цветами.

За ними, вдоль дорожки кусты сирени: первая белая и далее ещё две сирени сиреневого цвета.

Это всё перед высокой большой (широкой) ёлкой на повороте дорожки, которая ведёт вдоль боковой стены дома в сад. И тут встречают пионы справа перед барбекю.

А в саду прямо под окнами кухни площадка летней веранды, огороженная заборчиками. Заборчики с ящиками под цветы внизу. Тут на веранде стол со столешницей из искусственного мрамора и стулья. И эта веранда закрывается выдвижным тентом.

Напротив веранды, через зелёный газон. Цветёт плетистая роза, которая требует большого ухода. Розу надо на зиму убирать с железой арки, затем укрывать, заворачивать в материал, прижимать досками к земле, а она очень колючая.

Кроме того, был устроен пруд, а в нём лилии.

Перед прудом росли две яблони, а между ними круглый куст, весной покрывающийся белыми цветочками.

Была ещё песочница, ожидающая внуков и рядом с ней клён с круглой кроной, требующей ежегодной дизайнерской обрезки-подстрижки.

Работы в саду для Профессора хватало, постоянно атаковали муравьи, устраивая свои муравейники в самых разных местах: вдоль дорожек, около песочницы и в ней самой и так далее.

    Конец.

Эхо – абсолютного времени

Справка:

Звуковое эхо – отражённый звук.

Эхо замечают, если слышат также прямой звук от источника, когда в одной точке пространства можно несколько раз услышать звук из одного источника, пришедший по прямому пути и отражённый (возможно несколько раз) от окружающих предметов. Так как при отражении звуковая волна теряет энергию, то звуковая волна от более сильного источника звука сможет отразиться от поверхностей (например, стоящих друг напротив друга домов или стен) много раз, проходя через одну точку, что вызовет многократное эхо (такое эхо можно наблюдать от грома).

Эхо обусловлено тем, что волны могут отражаться твердыми поверхностями, это связано с динамической картиной разрежений и уплотнений воздуха вблизи отражающей поверхности. В случае, если источник звука расположен неподалеку от такой поверхности, повернутой к нему под прямым углом или под углом, близким к прямому, звуки, отразившись от такой поверхности, как волны отражаются от берега и возвращаются к источнику.

Благодаря эху, говорящий может вместе с другими звуками слышать свою собственную речь, как бы задержавшуюся на некоторое время. Если источник звука находится на достаточном расстоянии от отражающей поверхности, а кроме источника звука поблизости нет никаких дополнительных звуковых источников, то эхо становится наиболее отчетливым.

Эхо становится различимым на слух, если интервал между прямой и отражённой звуковой волной составляет 50—60 м\с, что соответствует 15—20 м, которые звуковая волна проходит от источника и обратно, при нормальных условиях.

Экспозиция:

Возможен ли портрет теории?

Портрет мировоззрения? А вместе с ним, портрет культуры, портрет эпохи?

Не изложение, не конспект, не простая история, не научно-популярный очерк, – а именно портрет?

Такой, чтобы в каком-то очень ёмком и впечатляющем образе были выражены существенные, характерные черты предмета изображения.

Писатель имеет ли право, не опасаясь придирок со стороны специалистов, руководствоваться, как любой человек искусства, прежде всего своим собственным субъективным ощущением, субъективным пониманием предмета и таким образом идти к объективности?

– — – — – — —

Запах, может отозваться эхом, возвращая нам память о событиях, связанных этим запахом. Вид природы или предмета – тоже самое, может напомнить нам время, когда мы эти предметы видели в прошлом. Событие, часто нам приводят воспоминания, что такие же, ну, почти такие же, были в прошлом. А также – звуки, так уж наш слух устроен и отдельные слова, и речи могут нам напомнить о прошедшем времени.

Однажды я увидел памятник. Я уже забыл кому он принадлежал, но вдруг вспомнил о своей юности о своём обучении-учебе…

Если воздвигнуть памятник Ньютону, его теории, его мировоззрению, которое подвело некоторые итоги. Будет отмечен трудный и величественный участок пути, пройденный человеческой мыслью к концу семнадцатого века: когда было создано первое математическое изображение нашего мира, модель, ещё очень примитивная, очень неполная, однако – в грубом приближении – верная.

Этот памятник, не будучи изображением чего-либо видимого, был бы красив в своём единстве, в своей органической целостности, как некое явление природы, созданное природой самой, например, как океан или как Эверест… Или как звёздное небо!

Но ведь памятник и будет создан природой. Ибо человек (художник, скульптор) – та же природа. При посредстве человека возникло сооружение, которое неминуемо отразило в себе черты сознания создавшего. Эти черты были вместе с тем результатом истории человеческой мысли.

Если бы кенотаф Ньютона был осуществлён в камне, величественный и мрачный, то он возвышался бы как напоминание о равнодушных и незыблемых законах, управляющих вселенной.

Примерно: Где-то в бездонной, черной далёкости сверкает бриллиант Полярной звезды, и к нему на невидимой нити подвешен невидимый маятник, который отщёлкивает секунды, минуты и миллионолетия единого абсолютного времени… Из какого-то пункта полной неподвижности проведены невидимые координаты абсолютного же пространства…

Шары миров и шарищи галактик вращаются бесшумно и вечно по велению божественного часовщика. Никаких событий и никаких изменений: скорость света и само пространство не изменяется). Всё сделано от века (в вечную вечность назад) и на века (в вечную вечность вперёд).

И люди предстали бы пред этим зрелищем – потрясённые, благоговеющие, познавшие одновременно и силу разума, и собственную свою ничтожность в неизмеримо огромной и безжалостной вселенной.

– — – — – — – — – —

Законы механики, написанные по-латыни сэром Исааком Ньютоном: «Аксиомы или законы движения», были вывешены над кафедрами аудиторий университетов всего мира и составляли фундамент точных наук двух минувших столетий.

Конечно, если бы решиться украсить такой кенотаф, не следует оставлять статую Ньютона в одиночестве. Нет, во имя справедливости нужно было рядом поставить изображения ещё трёх людей.

Коперника, Галилея и Кеплера.

Коперника первого, кто решился освободить науку от главного предрассудка, мешавшего её развитию, – от мысли, что Земля есть подножие господа и человечество сотворено и предназначено Богом для осуществления божественных планов-начертаний…

Что ж! Да здравствует научная смелость, но и жизненная умелость дипломатического канонника, который работал на государственной духовной должности ровно столько, чтобы сохранить себе возможность и даже удобность для научных занятий! А разум, с его помощью, взобрался ещё на несколько ступеней выше.

Галилея, которого надо назвать подлинным и первым учёным, в современном смысле слова. Да здравствует его подхалимство по отношению к властителям. Когда он, например, назвал открытие первых планетных спутников именем своего начальства! Да здравствует его «предательство», его отречение, произнесённое им перед бандой хозяев, грозивших ему пытками и костром. Он был поставлен на колени, так что голова его была на уровне их ног, внизу. Дурачьё не видело, что она (голова учёного) возвышается над ними, как Солнце над тлями! Он произнес набор идиотских словес (детских заклятий) и этим «купил» себе возможность работать дальше. Ведь ему предстояло ещё написать свою механику, что имело значение для Науки не меньше, чем уже написанный «Звездный вестник». Разум должен был подняться ещё на несколько ступенек…