Собрание сочинений. Том первый. Рассказы и повести

«И с моим отцом, знаешь ли, беда случилась» – говорил я, когда Изэрге Сиртак поведал мне, что его отец умер от водки.

Моего отца парализовало: левую сторону полностью. Он лежал, не мог говорить даже ладом.

Так я и семинарию не смог, не успел закончить, и сан монашеский принять не успел. Игумен, старший в монастыре, сказал: «Нельзя быть двуличным перед Богом. Будешь служить Богу для людей, а вместо молитвы об отце думать будешь! Иди в мир. Устрой в миру все дела, получи от отца благословение. Тогда и придешь в монастырь!». Получил я отпуст в мир.

Приехал к отцу и в больнице ухаживал за ним. А чтоб жить на что-то в миру, устроился на работу, на стройку. Отец, слава Богу, по молитвам нашим, – моим и бабушек верующих, которые мне помогали, – встал, и ходить начал потихоньку, с палочкой. Инвалидность была 1-я группа. Потом, через год, дали вторую группу инвалидности и выписали из больницы.

А вот сейчас я приехал к архиепископу Мелхиседеку в Свердловскую область. Он с дедом моим хорошо был знаком, ему уже 86 лет. И послал меня архиепископ Мелхиседек восстанавливать Храм. Этот Храм при Ельцине взорвали в 1974 году. Тогда он был первый секретарь областного комитета КПСС. Без его ведома не обошлось. И бабушки местные выговаривали мне: «Вот он „ирод“ – Храм взорвал, а сейчас с Патриархом рядом на службах стоит, по телевизору видим…» И еще ругают в том же духе.

Такие, брат, дела! Жизнь сложная штука!

И продолжались наши беседы с писателем Изэрге Сиртаком, «интервью» продолжалось, пока он работал у меня. В свою очередь и я объяснял весь «Закон Божий» – учебник для семьи и школы. И читал из «Жития Святых» многие рассказы, каждый раз приходилось пояснять выражения старославянские на современный лад. Затянулось это надолго….

«Конечно, жить, тоже надо научиться» – говорил писатель Изэрге Сиртак. «Современный человек считает, что надо учиться читать, писать для того, чтобы овладеть профессией. Стать инженером, архитектором и квалифицированным рабочим можно только благодаря серьезному обучению. А вот жить правильно и хорошо – дело простое, что не требует никаких усилий, чтобы этому научиться. Бытует такое мнение просто потому, что каждый «живет» по-своему. Жизнь считается у людей таким делом, в котором каждый считает себя знатоком.

Я думаю, что счастье – это не какой-то Божий дар. Счастья надо достигать с усилиями. Человек должен добиваться своего счастья своей внутренней плодотворностью. Это внутреннее врожденное стремление человека. В жизни нет другого смысла, кроме того, какой ей придает сам человек. Все зависит оттого, как он раскрывает свои силы. Нельзя «сиднем сидеть» и дожидаться, над своим счастьем надо работать, движение это – жизнь!».

    Конец.

Варвар —

– (рабочее название).

Важин Сергей Степаныч, возвращался домой из поездки в город. Он был уже старый и сутулый, с мохнатыми бровями и седыми усами. В город он ездил в пенсионный фонд, а заодно и к нотариусу писать завещание (неделю назад с ним случился удар, вызывали скорую – инсульт). И теперь в автобусе, сидя у окна, он грустно вздыхал, глядя на унылый осенний пейзаж, – видимо, его не покидали мысли о близкой смерти, о «суете сует», о бренности всего земного….

На конечной остановке, в районном поселке, когда все пассажиры разошлись, мы остались вдвоем. Сергей Степаныч грустно сидел на лавочке. Тут мы и познакомились. Выяснилось, что идти нам было по пути. Мне надо было в соседнюю деревню, к родне по делу.

– Да ведь это же восемь километров отсюда, пешком через лес – далеко! – сказал Важин таким тоном, как будто с ним кто-то спорил. – Слушай! Сейчас Вы никакой попутки не найдете. Самое лучшее для Вас пойти ко мне, у меня переночевать. А утром, я знаю, на молокозавод приезжает машина с фермы, вот и подвезет Вас, я сам договорюсь.

Недолго подумав, я согласился.

Жил Сергей Степаныч в конце поселка, как на отшибе, возле молокозавода. От последних домов поселка его двор отделял обширный пустырь и получался хутор. У соседей дом и двор его так и называли «Варварский хутор». Много лет назад, когда строили молокозавод, частные дома окраины сносили, его дом впритык к участку завода остался.

Не хотел он никуда переселяться, тем более в квартиру четырехэтажных домов, которые построили, в «поселке городского типа». И какой-то из комиссии «землемер» назвал его сурово: «Ты – варвар! Там горячая вода, канализация, а ты в дикости хочешь жить: туалет на улице!» Скандал был на весь поселок, отсюда и пошло – «варвар, варвар, варварский хутор». Это еще больше укрепилось, когда дети Важина подросли и стали совершать набеги на соседские сады и огороды в поселке, были пойманы неоднократно.

– Да-да! – говорил Сергей Степаныч, узнав, что я не женат. – Жениться никогда не поздно. Я сам женился, когда мне было сорок два. Говорили – поздно, вышло не поздно и не рано, а так, лучше бы вовсе не жениться.

– Мне уже сорок восемь, скоро полжизни пройдет – сказал я.

– Да-да! – говорил снова Сергей Степаныч, я вот думаю. Жена, она скоро прискучит всякому, да не всякий правду скажет. Потому что люди стыдятся несчастной семейной жизни и скрывают ее.

Другой около жены – «Машенька, Маша», а если бы его воля, – ой-ёй-ёй, то он бы эту Маню в мешок, да и в воду. С женой одна глупость, только дети еще держат. Да и с детьми не лучше, – как с ними быть. Тут в районе учить их негде, было раньше ПТУ – закрыли давно, в город в ученье отдать – денег нет. И живут они тут, как волчата. Бандюкуют, того и гляди зарежут кого по драке.

Я шел почти молча, слушал внимательно, отвечал на вопросы негромко и кратко. Прошли мы до конца поселка, и через пустырь, показался невысокий дом и двор обнесенный забором из потемневших досок. Крыша на доме зеленая, крашеный шифер. Штукатурка на стенах облупилась, а окна были маленькие, узкие, точно прищуренные глаза. Весь хутор оказался на взгорке, и нигде кругом не было видно ни одного дерева. Во дворе около сарая стояли сыновья Важина: один лет девятнадцати, другой постарше на вид, оба без шапок, хотя было прохладно. Как раз в то время, когда мы только вошли во двор, младший прижал кудахтавшую курицу к пеньку, а старший топором отрубил ей голову….

– Это мои, готовят к ужину – сказал Важин.

В сенях нас встретила женщина, маленькая, худенькая, с бледным лицом, еще молодая, на вид, и красивая, в простеньком деревенском платье.

– А это жена моя. Ну, Анна, давай-давай, угощай гостя, мы вместе из города приехали.

Дом состоял из двух половин, это было, собственно, два дома пятистенка, потому что в каждой половинке было по две больших комнаты. В одной половине дома была «зала», где в правом «красном» углу, на полочке стояли иконы, большей частью бумажные вокруг темной доски в середине, где не видно было никакого лика.

«Молодая» жена накрыла стол и подала нарезанную колбасу, потом борщ. На столе появилась бутылка водки, которую достал хозяин. Но я, как гость, от водки не отказался, но стал есть только хлеб и огурцы соленые, приготовленные на закуску.

– А колбаску что ж не ешь? – спросил Важин.

– Благодарю, я не особенно голоден, – ответил я закусывая. – Я вообще мясо стараюсь не есть….

– Почему так?

– Есть, вообще, вегетарианцы. Они говорят нельзя убивать животных – это такие у них убеждения.

Важин подумал с минуту и потом сказал медленно, со вздохом:

– Да…. Так…. В городе я тоже видел одного, который мяса не ест. Это теперь такая новая вера пошла. Ну что ж? Это хорошо. Не все же резать и убивать скотину, надо немного и угомониться, дать покой тварям, особенно лесным. Природу надо сохранять, – что и говорить. Грех убивать, грех: иной раз охотник подстрелит зайца, ранит его, а он кричит и плачет как ребенок, а!? Значит, больно!

– Конечно, больно. Животные так же страдают, как и люди.

– Это верно, – согласился Важин. – Я все это понимаю очень хорошо, продолжал он, размышляя, – только вот одного не могу понять: если, допустим, все люди перестанут есть мясо, то куда денутся тогда домашние животные, – например, куры и утки, гуси?

– Куры и гуси будут жить на воле, как дикие.

– Теперь, понятно, это все правильно. В самом деле, живут вороны и галки и обходятся без нас. Да.… И куры, и гуси, и кролики, и овечки, – все будут жить на воле и не будут они нас бояться. Настанет мир и тишина. Только вот, видишь ли, одного не могу понять, – продолжал Важин, взглянув на колбасу. – Со свиньями как быть? Куда их?

– И они так же, как все, – то есть и они на воле будут.

– Так. Да. – все размышлял он. – Но подожди, ведь если не резать, то они размножатся, – и тогда прощайся с лугами и с огородами. Ведь свинья, если пустить ее на волю и не присмотреть за ней, – все вам испортит за один день. Свинья и есть свинья, и недаром ее свиньей прозвали…

После ужина Важин встал из-за стола и долго ходил по комнате и все говорил, говорил…. Он, видимо, любил поговорить о чем-нибудь важном и серьезном, и любил подумать. Наверное, ему уже и хотелось на старости лет остановиться на чем-нибудь, успокоиться, чтобы не так страшно было умирать. Старикам всегда хочется кротости, душевной тишины и уверенности в себе. И он, наверное, завидовал мне, – такому спокойному, который вот наелся огурцов и хлеба и думает, что от этого стал совершеннее. Сидел я на диване у окна, отбрасывая густую тень перед собой на полу. Как, наверное, казалось – здоровый, довольный, больше молчал и терпеливо скучал и слушал. В сумерках, когда еще не включили свет в доме, я, неподвижный, казался похожим на большой каменный пенек, который не сдвинешь с места. Так же всегда бывает: имей человек в жизни зацепку, – и хорошо ему, и он не суетится, не бегает, как суетился Сергей Степаныч и ходил, из угла в угол, вслух рассуждая….

Важин зачем то вышел через сени на крыльцо, и потом слышно было, как он вздыхал и в раздумье говорил самому себе: «Да… так». Уже темнело, и на небе показывались звезды, как я видел в окно. В комнате еще не зажигали огня.

Кто-то вошел, бесшумно, как тень и остановился недалеко от двери у печи. Это была жена Важина, Анна.

– Вы из города? – спросила она робким голосом не глядя на меня.

– Да, я живу в городе.

– Может вы по ученой части? Может, поможете нам, будьте добры!

– А чем же я могу помочь.

– У нас вот, сыновья неучи, только школу закончили. Им бы в ученье поступить, а у нас никто не бывает и не с кем посоветоваться. А сама я не знаю ничего. Потому что, если не учить, то заберут в армию и будут там простыми солдатами. Нехорошо. Неграмотные мужики – это хуже всего. И муж, Сергей, их ругает. А разве они виноваты? Хоть младшему бы поступить в институт, а то так жалко! – сказала она протяжно, и голос у нее немного дрогнул. Казалось невероятным, что у такой маленькой и молодой женщины есть уже взрослые дети.

– А, как жалко!

– Ничего ты, мать, не понимаешь, и не твое это дело, – сказал Важин, показываясь в дверях. – Не приставай к гостю со своими разговорами дикими. Уходи мать!