Собрание сочинений. Том первый. Рассказы и повести

И рассказал нам старик историю, известную только старикам и старухам, которые жили в те времена, сразу после войны с немцами.

Тогда, в 43 году немцев разбила красная армия Советского Союза, а они, убегая из наших краев, прятали свои награбленные богатства, зарывая их в землю. И вот, после войны Колдун нашел клад немецкий, – в нем были украшения: серьги, брошки…, и еще зубы золотые от убитых немцами людей. А кто колдовством живет, кто злое дело для людей помышляет, – к тому же это зло и вернется, тому воздастся злом за зло!

Вот Колдун продавал золотишко свое, ездил в город. Но его арестовали, допрашивали, но ничего он не сказал. Отсидел он в лагерях и вернулся в шестидесятые годы уже. Клад свой он опять достал, видимо, потому что построил себе домину, и все-то у него было, а где деньги брал – вопрос. Но видимо, поначалу он торговал только теми драгоценностями, которые не были еще сильно проклятыми. А когда дело дошло до зубов от мертвых людей, вот тут его «инфаркт» и поймал. Так и нашли его около печи, в которой он зубы золотые в сковородке переплавлял, хотел слитки потом продавать. Вот тебе и на! На чужом горе счастья не построишь! Богатством неправедным счастлив не будешь! – так в Библии сказано-написано.

А уж, каким он был смолоду! – вспоминал старик. – Все молчал и молчал, да на всех косо глядел. Всё словно дулся и пыжился, как петушок перед курицею.

А чтобы он в церковь пошел, или на улицу с ребятами гулять – никогда. И постарше, выпивать с мужиками не выпивал, всё больше один сидел или даже со старухами разговаривал о травах всяких. Он и лечить мог людей, и помогал было многим. А я так замечаю: если какой человек из мужиков всё молчит, да старушечьими делами занимается и в одиночку живет: всё – хорошего мало!

Вот ведь, узнали о нем после смерти, какой его грех-то гложил6 клад немецкий…. Не в золоте счастье.

Рассыпавшись в тихом воздухе, пронесся глухой звук. Что-то вдали громыхнуло, словно ударился камень о камень и эхо ахнуло вдаль: «тах! тах! ах! ах!». Когда звук замер, старик вопросительно поглядел на меня, равнодушного.

– Это на ферме колхозной что-то упало, сказал я, подумав.

Летом светает рано. С востока Млечный путь бледнел и мало-помалу таял, как снег, теряя свои очертания. Небо становилось опять хмурым и мутным, когда не разберешь, чисто оно или покрыто сплошь облаками, и только по ясной полоске на востоке поймешь, в чем дело.

– Да, – сказал я, прощаясь, – близок локоть, да не укусишь…. Кто знает, в чем оно счастье-то!? Кто как ведь понимает.

Повернувшись лицом к молодым пастухам и глядя на них, я сказал:

– Так вот и умрешь, не повидавши счастья. Кто помоложе, может и дождется, а нам уж и не думать….

Старик встал и пожал мне руку на прощание.

    Конец.

Виктория

Деревенька наша соединилась уже с соседней. Строились дома от пруда, расположенного посередине нашей деревни Макаровки, к краю ближней деревеньки с названием Старая. Молодые пары в обеих деревнях строились, селились с обеих сторон, тем самым приближая деревеньки друг ко другу.

Так случилось, что Старая совсем перестала существовать, а Макаровка выросла, за счет деревни Старая, которая соединилась через новую улицу.

Наш дом стоял третьим снизу на пологом спуске к реке, остальная деревня тянулась на пригорок и протянулась по нему до самого поля, где всегда сеяли овес. Жил я в деревне все свое детство, пока не окончил три класса начальной школы. А потом родители забрали меня в город. Только летом я был в деревне, почти все два месяца каникул, июль и август, так как принято было, в первый месяц, июнь, отправлять меня в лагерь по путевкам, которые выделяли родителям на работе профсоюзы. И помню я деревенскую жизнь только с хорошей благодатной стороны: походы на реку, купание и рыбалка, походы в лес за ягодами и за грибами….

Так же воспринимал деревенскую жизнь и мой друг, школьный товарищ Пашка. Он и в школьные годы был мечтателем. Помню, как мы играли в парке, который остался от лесного массива, на окраине города, в новом микрорайоне, мы строили там домики среди деревьев из приносимых с ближайших строек досок. Он и тогда мечтал о домике в деревне, на берегу речки или озера, где у него будут яблони в саду и свой огород, и свои ягоды. Он так и говорил: домик сад и свои ягоды Викторию (так назывался сорт клубники). Мечты детства затем перешли в мечту все жизни.

Город наш расширялся во все стороны. И мы переехали в новый микрорайон из разных концов города. Тут нам долго предстояло жить, и надо было заводить новые знакомства.

Определялись сразу во дворе и лидеры и заводилы, были смешные клички присвоены, а наш Пашка так и был «мечтатель».

Пашка мечтал о том, как он будет есть приготовленные в печи щи, такие он пробовал в детстве и вкуснее их больше никаких супов не видал. В гостях у бабушки вообще жизнь деревенская казалась доброй и счастливой. Он тосковал в городе. После института Пашка работал на заводе, в КБО, каким-то инженером, – утром на работу, вечером с работы, зарплата 120 р. – тоска. По-соседски мы продолжали дружить, и я видел его тоску. Он все сидел на одном месте, писал все те же бумаги и думал все об одном и том же, – как бы в деревню. И эта тоска у него мало-помалу вылилась в определенное желание, в мечту купить себе маленький домик в деревне с садом и огородом, переехать туда и жить там все время до старости. Это стало его мечтой.

Друзьям и знакомым Пашкина мечта казалась бредовой идеей. В то время все наоборот стремились в города, к благоустроенному жилью, к благам цивилизации. Пашка был человеком добрым, кротким даже, и я любил его, но это желание запереть себя в деревне, без цивилизации: туалет на улице…, – я никогда не одобрял.

А Пашка часто заводил разговоры о своей мечте: как он будет сидеть на своей веранде в своем саду и глядеть на поле и лес, каждое утро с удочкой у реки встречать рассвет….

Он начал читать книги, про село и про садоводство, выписывал журналы и газеты садоводам, всякие советы в календарях он стал выписывать в тетрадку. Это составляло его радость, и было его духовной пищей. Он любил читать все газеты, но читал в них одни только объявления о том, что продается дом в деревне, 20 соток участок и т. д. И рисовались у него в голове картинки: садик, фрукты, грядки, ягоды, лес рядом, речка….

Эти мечты, про которые Пашка мне рассказывал, были различны, смотря по объявлениям, которые ему попадались. Но каждый раз непременно были грядки с ягодой клубникой, которую он называл по названию сорта – Виктория. Ни одна картинка его мечты, ни один поэтический уголок он не мог себе представить без ягод Виктории.

– Деревенская жизнь имеет свои особенности, – говорил он бывало – сидишь на веранде с видом на реку, пьешь чай, а на реке гуси и утки домашние плавают, вокруг сад и пахнет так хорошо и… и на столе к чаю – Виктория (!), прямо с грядки, которая тут же растет.

Он в своей тетрадке с записями советов по садоводству чертил разные планы участка своего – сада, с беседкой и дома и огорода. И в планах этих было особо отмечено, где будут грядки с «Викторией».

С некоторых пор Пашка стал жить скупо: недоедал, недопивал, одевался, бог знает как, будто нищий, и все копил и клал деньги на книжку в сберкассе. Он страшно жадничал. Мне было больно смотреть на него: уж если задался человек идеей, то ничего не поделаешь.

Случилось мне уехать в другой город насовсем, я женился и переехал к жене. И я потерял связь с Пашкой. Потому что когда приезжал в свой город навестить родителей, никто не знал, куда Пашка переехал. Он уволился с завода и вероятно нашел себе место в деревне. Времени прошло немного, нам было по сорок. Вдруг мы с Пашкой встретились на автовокзале. Из разговора я узнал, что он тоже женился. Он женился на деревенской девушке, и дом его помогала строить ее родня. Работу нашел там же на селе. Я обещал навестить Пашку во время летнего отпуска, взял его адрес, проводив на автобус.

Вот в прошлом году я поехал к нему в гости, Там была река, и можно было рыбачить. Со связкой удочек я выглядел как турист и местные ко мне так и относились. Когда я спросил про Пашку, узнал не лестные отзывы о нем. За короткое время он приобрел в селе плохую репутацию жмота и жадины.

Деньги, как водка и наркотики, делают из человека дурака. Был один бизнесмен, рассказывали, – который перед смертью приказал дать ему тарелку с медом и съел все свои бумажные акции и деньги наличные, чтобы никому не досталось, не в своем уме был человек. А еще раз на вокзале дежурный путей мне рассказал, как один пьяненький барыга в галстучке под поезд попал, и ему ногу отрезало. И вот, – несут его к скорой помощи на носилках, кровь льет, еще не полностью остановили – страшное дело, а он все просит, чтобы ногу его отыскали, и все беспокоился, пока сознание не потерял: в носках, в ботинке у него деньги были спрятаны, как бы не пропали. Но это из другой оперы.

А тут, оказывается, Пашка так пристрастился к экономии, что женился на самой некрасивой в селе девушке и к тому же больной чахоткой или астмой, я так и не понял из рассказа местных людей. Но они работали вместе на машинотракторной станции (МТС) и знали всю его жадность, как он копейки считал.

О жене своей он не заботился, и жили они скупо, впроголодь, а деньги все в сберкассу Пашка относил, так рассказывали. Раньше, когда она жила с родителями была полная, привыкла к мамкиным пирогам. А вот замуж вышла за этого Пашку, – наверное, и хлеба не видела досыта, похудела сильно, прямо высохла, да и через два года умерла вслед за родителями. Мать умерла, следом отец, кормить ее стало некому, а Пашка экономил все….

С грустным настроением пришел я к его дому. Вошел во двор, а навстречу мне рыжая собака худая-худая, все ребра сквозь шкуру просматриваются. Хочется ей лаять, да сил не хватает, и тратить их жалко. Когда Пашка вышел, мы даже обнялись от радости встречи.

– Ну, как ты тут поживаешь? – спросил я.

– Да ничего, живу потихоньку, хорошо.

Мы вспоминали в разговоре нашу молодость и детство. Радовались каждый чему-то своему.

Это был уже не прежний, как я его помнил с детства, – робкий и добрый человек. Он изменился, вошел во вкус другой жизни: «себе на уме». Все у него было, к чему он стремился: и дом и сад и беседка в саду, а рядом с ней грядка с «Викторией» (!) все он сам возделал в огороде.

Но дело не в нем самом, а во мне. В то время к моим мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное. Теперь я знаю почему.

Теплым летним вечером мы пили чай в беседке с видом на реку и на стол Пашка поставил тарелку со свежесобранными ягодами. Это был, как будто первый урожай знаменитой «Виктории». Пашка, как поставил ягоды на стол, засмеялся, и минуту глядел на них молча, со слезами на глазах, – он не мог сказать ни слова от волнения. Потом взял и положил одну ягоду в рот, посмотрев на меня с торжеством и удовлетворением, как ребенок, который, наконец, получил свою любимую игрушку. Он сказал:

– Как вкусно! – вытерев слезы на щеках.

И потом он с жадностью ел и все повторял:

– Ах, как вкусно! Ты попробуй!

Я видел счастливого человека, заветная мечта которого осуществилась. Он достиг цели, которую наметил с самого детского возраста. Он получил то, что хотел и был доволен своей судьбой, самим собой. Но мною овладело отчаяние, чувство тяжести душевной, какое-то беспокойное волнение. Особенно тяжело было ночью, я как будто предчувствовал беду.

Спали мы с другом в доме рядом – он на кровати, а я на диване против телевизора. Мне было видно, что Паша не спал в какой-то тяжести своих дум. И я видел, как он вставал и подходил к тарелке с ягодами стоящей на столе и брал по ягодке.

В полусонном состоянии я еще соображал про себя: как, в сущности, много на свете счастливых людей! Все говорят, что жизнь наша плохая и несовершенная: богатые люди наглые и праздные, ничего не делающие, а живущие за счет других. А бедные люди невежественны и рабски зависимы. Кругом творится беззаконие, теснота и вырождение от пьянства, от властей лицемерие и сплошное враньё….

Между тем во всех домах и на улицах у нас тишина и спокойствие. Из всех тысяч, живущих в городах и селах, нет ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился. Мир же погибает – плачьте и рыдайте! – как говорил еще Христос 2 тысячи лет назад. Но нет! Мы видим таких людей, которые ходят на рынок и в магазин за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников. Но мы не видим и не слышим таких людей, которые страдают и мучаются. Все то, что страшное происходит в жизни, происходит где-то за кулисами театральными. «Весь мир театр» – по Шекспиру, и в нем все тихо и спокойно. Протестует одна только статистика: столько-то сошло с ума, столько (18) литров выпито, а столько детей умерло от недоедания….

И такой порядок, наверное, и нужен в природе: счастливый чувствует себя счастливо и хорошо только потому, что несчастные люди несут свое бремя молча. Молча страдают и молча умирают, и без этого молчания счастье было бы невозможно. Это общий гипноз.

Утром я пошел на рыбалку, как по будильнику я проснулся с первыми лучами солнца. Пашку я оставил лежащим в постели и укрытым одеялом, не стал его будить, так как ночь он спал плохо. А было только половина пятого утра, летом ночи коротки.