Собрание сочинений. Том первый. Рассказы и повести

Рыбачил я до самых сумерек, допоздна, рыба брала вечером лучше, чем в самую дневную жару, когда я купался и отдыхал.

Страшное случилось вечером. У дома Паши меня ждал милицейский уазик. Пашка умер. Меня допросили, записали в протокол. После вскрытия в районной больнице стало известно, что умер он от разрыва сердца. Дело в милиции не возбуждали и хоронили его немногие деревенские, брат его жены и два соседа.

Вот такая история – умер мой друг от счастья, сердце не выдержало. «Счастливые люди живут себе, и мелкие житейские заботы волнуют их только слегка, как ветерок листья осины, все у них благополучно» – как писали об этом классики. А вот фанатично стремившийся к своей мечте Пашка, когда достиг своего «счастья», не увидел смысла в дальнейшей жизни. Он получил все, все что хотел и организм его решил, что дальше жить не стоит.

    03.2012г.

О схимнике

(в погоне за счастьем).

Все хотят в Рай. Что одно и то же, что хотеть счастья. Различие составляет вера человека, приверженность к религии. Однако Счастье и Рай это не одно и то же. В краткой энциклопедии по христианству о Рае сказано: посмертное место воздаяния праведным душам, в противоположность аду. Рай, как правило, на небесах, но есть представление, что был Рай и на земле – Эдем, первоначальное место обитания человека.

Был богатый дворянин. Он бросил всё, все прелести мирских балов и развлечений – и ушел в монастырь совершать подвиг, чтобы достичь Райского счастья. В литературе было описано много таких историй: Лев Толстой, например, написал рассказ «Отец Сергий». Долгое подвижничество заканчивается всегда разочарованием – нет Рая и Счастье недостижимо вне жизни мирской.

«Жизнь – это сложная штука» – говорил и Остап Бендер, когда женился на мадам Грицацуевой, ради одного из 12-ти стульев – «Но, господа присяжные заседатели, эта сложная штука открывается просто, как ящик. Надо только уметь его открыть. Кто не может открыть, тот пропадает» – высказал Великий комбинатор. И рассказал он поучительную историю.

Итак. Блестящий гусар, граф, был героем аристократического Петербурга. Великолепный кавалерист и кутила не сходил с подмостков светской славы: и в газетной хронике и на страницах иллюстрированных журналов появлялся его портрет с прилизанными височками. И внезапно он пропал, исчез. Жена его, графиня была безутешно расстроена, следы графа не находились.

Когда шум прессы и пересудов утих, из монастыря пришло письмо, все объяснившее. Граф принял монашество и посвящен был в схиму. Графиня стала принимать соболезнования. Рождались новые слухи. Говорили, что это временное помешательство и что он вернется назад. Может быть граф сбежал от долгов, может всему виной был несчастный роман…

А на самом деле граф-гусар пошел в монастырь, чтобы постичь жизнь. Сразу же он принял на себя «великие подвиги» Он стал носить тяжелые вериги, изнуряя тело, но этого показалось мало. Он ходил ни на кого не глядя, но и тут недостатки. Тогда он уединился, чтобы размышлять все время о смысле жизни. Схимник удалился в лесную землянку и стал жить в дубовом гробу.

Подвиг графа-схимника наполнил обитель удивлением. Он ел только сухари, запас которых ему возобновляли раз в три месяца.

Так прошло двадцать лет. Окончилось все плачевно, почти так, как у Льва Толстого. Вышел граф из «затвора», но причина была не такая, как написал Толстой. А достали его клопы. И чем он только их не травил: и керосином и средствами типа «Клопин». Но в борьбе с клопами, которые кусали его по ночам и не давали спать и днем, провел тот схимник много времени. За это время монах заметил, что думать о смысле жизни он совершенно перестал, потому что круглые сутки занимался травлей клопов.

Вот тогда он понял, что ошибся.

Жизнь была прежней, – несмотря на двадцать лет попыток открыть её смысл, – она была такой же темной и загадочной!» – так заключает рассказ Остап Бендер.

Такая история не выдумка, как может показаться.

Был факт, конечно, не адекватный, так как мы не можем знать мыслей человека. Но в истории раскола, борьбы Никона патриарха со староверами, был случай:

Епифаний-монах, за проповеди свои был не раз бит и посажен в темницу. А потому что он не прекращал проповедовать своё «двуперстие» и говорил хулу на «щепотников», последователей Никонских реформ Церкви – ему отрубили язык. Рана зажила, но остался Епифаний немым естественно. Тогда он удалился в лес и построил себе землянку. Он молился иконе Божией Матери, боролся с бесами, которые приходили и досаждали ему. Но потом напали на него «мраши», муравьи видимо, да такие которые кусали его тело. То не были муравьи, как думали переводчики со старорусского языка.

Монах Епифаний был казнен нашей православной инквизицией: его заживо сожгли в избе вместе с протопопом Аввакумом. Но он оставил письмо свое к старцам и святым отцам церкви, в котором описал свою духовную борьбу в лесной землянке. Как он только не боролся с «мурашами» этими, и водой горячей их поливал, и холодом вымораживал и жег. Но они кусали его везде и всюду. На молитве он стоял подолгу, на коленях, а «мраши» подкрались так, что укусили его за «тайные уды», как он сам написал. Ругаясь в борьбе, монах-Епифаний научился говорить. Нет худа без добра – говорит пословица. И вышел Епифаний снова проповедовать, ходя по селам и городам. За что и сожгли его. И сожгли многих и многих – наша Русская православная инквизиция была не хуже Западной католической.

Жизнь, конечно, «темна и загадочна». И уйти от мирской жизни и от её тревог никому не удавалось. Жить телом на земле, а душой на небесах оказывалось невозможно, разве только в «палате №6» – и то, Чехов показал, что и в дурдоме нельзя быть счастливым.

И литература о счастье, и история – свидетельствуют в высшей степени поучительно. Что не надо увлекаться мистикой и религией, чтобы не быть дураками из палаты №6.

Жизнь прекрасна: И в темном зеленом лесу, ранней сухой осенью, свежий воздух наполнит грудь вышедшего из землянки «отшельника». Под ногами у него будет стоять высунувшееся из земли целое семейство белых грибов-толстобрюшек. Неведомая птаха, сидя на ветке, будет петь красивым голосом свою песенку…».

    Конец.

Страх —

(рабочее название).

«Мой школьный товарищ, после школы поступил в сельскохозяйственный техникум. После службы в армии, его забирали со второго курса, он не стал его заканчивать, а сразу уехал в деревню. Там он работу нашел в совхозе трактористом и быстро женился и, построив свой дом, обзавелся крестьянским хозяйством».

Так рассказывал мне мой приятель Николай, у костра у реки. Мы с Николаем частенько выезжали на природу, на рыбалку, просто «подышать свежим воздухом». Рыбалка была поводом, да и «подышать воздухом» – тоже, в основном, было поводом встретиться и пообщаться, пооткровенничать с моим другом. Он был истинный любитель рыбалки, но также был хорошим рассказчиком. А я был ему «оппонентом», как он выражался, – спорщиком, но и слушателем прилежным одновременно.

– Итак. Все вроде было у моего школьного товарища хорошо. Но что-то было не так – продолжил рассказ Николай.

– Хорошо жить в деревне: молоко, запах сена, природа вокруг. И сытый всегда и здоровый…. Может быть в этом и состоит счастье, в относительном спокойствии и достатке? – рассудил я в ответ.

Но друг принял спор, никогда он со мной не соглашался.

– Ты в этом уверен? – возразил он. – Счастьеожидает тебя в тихой деревне? Может быть, еще и крылышками машет, как фея, от нетерпения: «приезжайте все в деревню!» – так и ждет оно там! Еще, может быть, оно говорит: «где ты дружище, почему ты не идешь ко мне, к счастью своему. Нет! Это надо быть психом, чтобы делать такие выводы. Счастье никого не поджидает. Оно бродит по свету в длинных белых одеждах, распевая детскую песенку: «лети-лети лепесток, через запад на восток…». Но это наивное счастье надо ловить, ему надо еще понравиться, за ним надо еще и ухаживать, чтобы оно не убежало, не покинуло тебя. Так что не в том дело: что у человека все неплохо образовалось – житье-бытье в деревне, жена молодая и проч. Но был он, почему-то несчастен и, как-то так, – все одинок или отгораживал себя от всего света.

– Ну и что. Что тут удивительного! – сказал я. – Помнишь, я тебе рассказывал историю про женщину, которая жила одна и нелюдимо. Марфа такая, женщина здоровая и неглупая, во всю жизнь нигде не была дальше своего села. Она не видела города, не представляла себе суету улиц, с движением машин, а последние годы сидела у печи и только по ночам выходила на улицу. Её почитали «черницей», чуть ли не святой и ухаживали всем селом.

– Да. Нет удивительного в этом! – сказал Николай. – Людей одиноких по натуре, которые как рак отшельник или улитка, стараются уйти в свою скорлупу, на этом свете бывает немало. Может быть это атавизм такой, возвращение к прошлому времени, когда человек не был еще общественным животным и жил одиноко в своей берлоге. Но может быть это разновидность человеческого характера.

Но товарищ мой, кстати, его зовут Сергей Петрович, как и тебя! Тезка и по отчеству… – сказал мне Николай, желая продолжить свой рассказ.

Я не отозвался сразу, потому что глаза мне наполнил дым от костра. Я палкой помешивал в костре и подложил несколько новых полешек.

Места наши, в далекой провинции, были глухие, и реки еще полны были рыбой. Вот и сейчас всплески на реке были слышны в темноте ночи. Немного отвлеклись мы от разговоров. Я ходил к реке проверять свои донные снасти: на ночь забрасывал я на середину омутка закидушку с двумя крючками. Настораживал на леске колокольчик. Однажды, под утро мне попался сом, большой метр с лишним длины. С той поры я и ставлю на ночь по две донных снасти и не жалея насаживаю пучок червей, по два три штуки на крючок.

Вернувшись к костру, я продолжил разговор.

– Ты помнишь, как я сома поймал ночью. Вот и сейчас, червяка объели. Мелочь, наверное, в глубине ерши могут быть.

– Утром было, ты говорил, – сказал Николай.

– Да. Рано утром. А раз попался мне карп – часа два гонял меня по берегу. Видит, податься ему не куда, и подошел сам к берегу. Здоровый был, я сам видел, но как-то, шут его знает, сорвался.

– Да, ну ладно, – попив чайку, Николай отставил кружку и удобно устроился у костра.

– Вот я и говорю. Был мой школьный товарищ нелюдимый. Когда встречал он меня около ворот во двор, всегда был грустный такой, как будто замученный работой. Я бывал у него часто и оставался дня два-три. Днем на рыбалку уходил, а вечерами мы общались и о многом говорили.

На реке и кое-где на лугу перед лесом поднимался туман. В свете полной луны, серебристый его верхний край красиво отсвечивал на фоне темного леса. Узкие клочья тумана, густые и белые, как молоко, бродили высоко над рекой, заслоняя отражение звезд в затихшей воде и цепляясь за прибрежные кусты. Они каждую минуту меняли свой вид: туманные облака, казалось, обнимались друг с другом, другие кланялись, третьи поднимали к небу руки с широкими поповскими рукавами, как будто молились… Они, эти облака тумана в лунном свете ночи, наводили на мысль о привидениях и покойниках. Потому что, начав рассказ о своем школьном товарище, Николай обратился ко мне:

– Скажи-ка мне, «тезка Сергей Петрович», почему это, когда мы хотим рассказать что-нибудь страшное, таинственное и фантастическое, то говорим не из жизни, а обязательно из мира приведений и загробных ужасов. —

– Страшно бывает человеку то, что непонятно. Это же из детских практик: дети боятся темной комнаты, потому что не знают, что там внутри, – парировал я, вновь начиная спор с Николаем.

– А разве жизнь нам понятна? Вот скажи: разве жизнь мы понимаем больше, чем загробный мир? – и Николай начал свой обычный разговор.

Так мы всегда общались во время наших встреч. Мы могли откровенничать, потому что мы были искренними друзьями. Такую точную и редкую дружбу посылает нам Небо, для того, чтобы мы могли высказываться и спасаться от тайн, которые угнетают людей, пока они не откроются.

Рассказ – разговор Николая иногда прерывался моими репликами и возражениями, но я приведу его полностью, чтобы было связно и понятно.

– Наша жизнь и загробный мир одинаково непонятны и страшны. Кто-то боится привидений и покойников на кладбищах, а кто-то боится жизни – этих огней в небе, этого тумана на реке….