Оценить:
 Рейтинг: 0

Улица 17

Год написания книги
2023
Теги
<< 1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 21 >>
На страницу:
14 из 21
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Были у него еще и другие увлечения: каким-то образом он чинил электронные часы начиная с младшей школы, потом просил монастырь давать ему разные странные инструменты, заказывая их у поставщиков на черном рынке. Как всегда, мать Анхелика сама ходила за покупками, приносила кучу железок и проводов, а также новостей о жизни городского дна. Хайме улыбался только ей, а потом уходил к себе и сочинял странные вещи, например, поющих голосом приглашенной хористки, в которую тайно был влюблен. Она, что интересно, была блондинкой, хотя ее естественный цвет волос был несколько темнее того, в который она красилась, из недостатков, придающих ей пикантности, можно упомянуть большой рот, похожий на лягушачий.

– Но мне так сильно нравилось, когда она улыбалась, – говорила, смеясь, Мануэла. – Очень жаль, что она не пошла в монастырь.

– А почему? – наивно поинтересовалась тогда Мария Ньевес, попивая кофе с ней в небольшой закусочной.

– Да вот, она вышла замуж за органиста, ахахаха, а наш Хайме страшно страдал.

Хайме действительно мучился, хотя сделать ничего не мог. Он наблюдал за тем, как прекрасная девушка с идеально расчесанными волнистыми волосами и белоснежной кожей спускается с верхних хоров, расположенных так высоко, что его взгляд не мог ее увидеть, поправляет красную яркую юбку, под которой неожиданно для церкви были надеты какие-то карнавального пестрого цвета чулки, и идет за причастием. Тогда он чуть ли не бегом хотел поспеть сразу же за ней вслед, но мать Анхелика всегда прерывала идиллию маленького мальчика, дышащего в затылок роскошной взрослой женщине, пусть и небольшого роста. Но рано или поздно, а органист и его жена ушли, оставив Хайме среди бунтующей плоти, весеннего роста трав и черной зависти к окружающим, которые в этот период испытывали подростки. За ними всегда слишком сильно наблюдали, мешая целоваться и предаваться мастурбации, а также упоительному унижению себе подобных с помощью забиваемых за хозяйственными постройками стрелок. Хайме в этом не участвовал, казалось, его мучает сама проблема того, что должен, да только не видит смысла. Иногда он, впрочем, уставал от своего компьютера: очень рано ему прописали щадящий режим нагрузок на зрение из-за того, что оно у него стремительно ухудшалось, потом выяснилось, что и сердце мальчика его подводит. Однажды – о чем мать Анхелика вспоминала с какой-то необыкновенной гордостью – он пережил клиническую смерть, и все монахини наблюдали за тем, как он медленно выкарабкивается из нее, за тонированным стеклом больницы.

– Смерть, кстати о ней, – вдруг произнесла Мария Ньевес, накручивая прядь на палец.

– Что со смертью?

– А ты не слышал?

– Нет, откуда там мне слышать что-то о смертях. Я занимаюсь проблемой цифрового бессмертия человека, представляешь? Когда-нибудь я смогу поговорить с твоей копией, только не лично, а как сквозь тусклое стекло…

– А потом увидишь меня лицом к лицу, – произнесла девушка вспомнившийся отрывок из апостола Павла, не забыв, но пытаясь игнорировать то, что речь шла о любви, которая долготерпит.

А любил ли ее саму Хайме? Впервые она встретила его после ухода из монастыря в университете, где сидела с ним несколько пар на философии. Тогда Хайме уже кем-то работал, вроде бы инженером на «Тойоте», и неустанно потчевал ее рассказами о том, как щипцы зажимают кузов машины во время сборки и как он поменял их расположение, переналадив весь станок. Он был необычайно для себя весел и радостен, хотя в то время уже не выглядел привлекательным. Он рано состарился, несмотря на то что морщин у него никаких не было, просто черты лица огрубели, нос вытянулся и придал его лицу слегка скучающее выражение человека, чья жизнь уже позади. Хайме носил кольцо с крестом, которое ему подарила сестра Анхелика, на большом пальце руки, памятуя о том, что на мессу всегда необходимо являться как можно раньше и при полном параде. Для этих целей он даже купил себе черную рубашку и черные брюки, несмотря на адскую жару Мехико. Пот лил с него градом, но он благополучно выслушивал лекции, а потом шел с внезапно обретенными в университете друзьями-технарями разбирать запчасти автомобиля. На свой первый гонорар, довольно большой, он купил себе «тойоту» и тщательно ее полировал, заставляя бока выгодного капиталовложения сверкать от его усилий.

– Ты относишься к ней, как к девушке, – как-то сказала его первая взаимная любовь, перед тем, как уйти.

Тогда Хайме еще не нравился Марии Ньевес, как не вызывает жуткого восторга и сейчас. Просто иногда она с ним видится, и они вдвоем тихо гуляют по площади. Мария Ньвес иногда дает Хайме свой мотоцикл, чтобы тот подкрутил в нем какие-то детали, а иногда и приносит чинить компьютер в его тихую маленькую белую квартиру с идеальной чистотой.

– Да, ты хотела что-то сказать, – отвлек его голос девушку от раздумий. – Относительно смерти.

– Ты уже договорил про цифровой портрет?

– Конечно, а ты не заметила, почему ты меня не слушаешь? Ты считаешь меня скучным?

По правде говоря, да, и шутишь ты глупо и неинтересно, хотела заметить Мария Ньевес, но не стала. Больше всего в юморе Хайме ее раздражали нотки пошлости, время от времени просверкивающие в разговоре на посторонние темы. Она не знала, был ли ее приятель девственником, но учитывая его крайнюю религиозность и общую нелюдимость, то возможно. Впрочем, он иногда прикасался к ней, чего она не любила, стараясь всегда по возможности отстраняться.

– Нет, с тобой все нормально. Ты ведь ходишь в монастырь на мессу?

– Да, а что? Иногда туда, но чаще всего в другую церковь, где мой знакомый служит, я у него исповедуюсь.

– Давай пойдем с тобой на праздничную мессу, меня пригласили, – ожидая ответа, Мария Ньевес поморщилась и представила тот день, когда она в третий раз решила поговорить с Хайме.

Он тогда пришел во всем черном, что скорее говорило об отсутствии вкуса, чем о его наличии. Хайме странно одевался, как человек, живущий на нищенскую зарплату и безнадежно отставший от времени – черный плащ, порядком потрепанный, непонятная вязаная жилетка, усыпанная ромбами, и такие же видавшие виды штаны. Они опять пошли в городской парк, где он так любил ходить после работы и смотреть на цветущие бугенвиллеи подслеповатыми глазами. Мария Ньевес значительно уставала после переписки с авторами и потому тоже нуждалась в отдыхе, но ее собеседник вряд ли был способен его предоставить – слишком замкнутый, неуклюже шутящий, объясняющий стандартизацию рабочих процессов на только что открывшемся заводе. Она смотрела на его нос и видела небольшие черные волоски в нем, ее отталкивало как это, так и его постоянная потребность обнимать ее при любом сказанном ею слове.

– Зачем ты сюда ходишь? – как-то, не выдержав, произнесла она. – Почему не пойдешь куда-нибудь вроде кинотеатра?

– Я не люблю людей, – просто ответил он и широко усмехнулся, подслеповато исследуя ее лицо на предмет эмоций.

– Разве? Ты постоянно ими окружен.

– Именно поэтому они мне и не нравятся.

– А что именно ты бы хотел делать? – неожиданно поинтересовалась Мария Ньевес.

– Космические аппараты. Для того, чтобы исследовать то, что переживет человека, – серьезно ответил он и поморщился.

Хайме всю свою жизнь выглядел как старик, даже в университете, если верить Мануэле, которая с ним тогда общалась. Мария Ньевес как-то обнаружила совместное фото парня и девушки и поразилась тому, как верткая и изящная Ману смотрится рядом с невзрачным Хайме, чье лицо странно расплылось перед камерой, сделавшись круглым и невзрачным из такого же квадратного.

– Вы ведь встречались с Мануэлой, да? – спросила Мария Ньевес тогда Хайме, которому почему-то показалось, что она его ревнует.

– Нет, а что? Мы просто ходили вместе. Но знаешь что, Мария Ньевес? Когда-нибудь я покажу тебя моим друзьям, ты им понравишься, – сказал Хайме и снова потянулся к ней.

К сожалению, прямо сейчас ей надо было пригласить его выйти с ним на празднование новой святой, а других кандидатур не предвиделось. Мария Ньевес стояла возле зеркала и думала, что надеть. Ее маленькая съемная квартира была в жутком беспорядке после недавнего ремонта, на который она потратила почти все свои деньги, а со стены висел странный постер с одного из концертов, на котором она была лет пять тому назад, когда была еще весела и преисполнена оптимизма по поводу жизни. Она ничего не любила, кроме денег и развлечений, но именно этого ей и не хватало всю свою жизнь – слишком деликатная, незаметная, с ровно уложенной прической и обгрызенными ногтями, она шла по жизни осторожно, словно карабкаясь по кромке клетки со львами, но никакого льва не было.

В конце концов, она остановила свой выбор на подвернувшейся неожиданно дешевой черной юбке с длинными воланами, такой же блузке и кружевной мантилье, которую давным-давно одевала в церковь, когда ходила туда с приемными родителями. Матери она давно уже не звонила, памятуя о том, что никогда не чувствовала близости с этой суматошной, как будто слегка заспанной женщине с некрасивым обсуждением физических проблем. Мать жила в красивом маленьком белом домике где-то в Америке и периодически присылала ей фотографии своего нехитрого бытия, и Мария Ньевес с радостью думала о том, как же она счастлива не соприкасаться больше с этим существованием, наполненным мыслями о том, что бы такого поесть и какую безвкусную вещь купить для украшения интерьера. Да, холодильник матери был просто усыпан отвратительными магнитами.

Она оделась, долго и тщательно причесывая волосы, вышла на улицу и тут же увидела машину Хайме, постаравшись улыбнуться самым приятным образом, как любая вежливая девочка.

– Привет, красавица, ну что, поедем?

Иногда он даже нравился ей, потому что как будто заставлял забыть об одиночестве, но чувство это все время ускользало от нее. Так ребенку дают пустышку, когда он тянется к груди, и он отчаянно пытается выудить хоть каплю молока из противной резиновой штуки.

– Едем туда? – Хайме уставился на дорогу, на нем были смешные черные круглые очки, придававшие ему вид Гарри Поттера.

– Да, конечно, я сейчас позвоню Нуну…

Она взяла трубку, чтобы услышать короткие гудки, потом, через некоторое время, снова, почти матерясь, взяла ее опять и тут наконец до нее долетел смех Мануэлы.

– Алло, Ману? Мы уже едем!

– Кто это мы?

– Ну, я и моя подруга!

Мария Ньевес закрыла глаза и покачала головой. Даже с Мануэлой ей не удавалось нормально сблизиться, у той постоянно были какие-то друзья, вечеринки и поклонники. Казалось, она уделяет Марии только то время, что ей остается проводить одной в скуке своей тоже небольшой, но уютной комнаты. А той так нравилось бывать у Мануэлы и слушать ее порой развратные рассказы о том, как она встретила очередного папика, который угостил ее коктейлем и оставил ночевать у себя! Мария Ньевес внутренне улыбалась, осознавая, как же далеки их две жизни и оторваны друг от друга, сближаясь только в какой-то напряженной точке молчания и пустоты.

Церковь монастыря горела огнями, сотнями глаз наблюдая за ночью, в которой должна была вознестись молитва многих верующих. Темные ветви деревьев бросали свою тень на аллеи, по которым шагали увядшие старухи, беззвучным шепотом приветствуя святую, которой поклонялись и за которую готовы были умереть. «Надо потом показать Анитте и Джеймсону», – решила Мария Ньевес и навела на себя камеру телефона, поразившись унылому и неухоженному виду в нем.

– Эй, что ты делаешь? – спросил Хайме, приторно улыбнувшись. – Фоткаешься? Ну-ну, ты и так красивая.

И полез обниматься.

– Мы в церкви, – сказала Мария Ньевес и отодвинулась.

Черный воздух пылал жаром женщин и мужчин, пришедших для того, чтобы почувствовать некое единение с божеством, ведших детей, держащихся за руки и притихших, как маленькая Мария Ньевес перед видением скелета в апостолице. Как же странно и неудобно, подумала она, идти по этой широкой лестнице в окружении дышащих тебе в затылок сотен людей. И о чем только думали монахини? Краем глаза она заметила молодую девушку с нелепо раздувшимся лицом, которое периодически тряслось из стороны в сторону, при этом девушка, напоминавшая карикатурную версию Моны Лизы, силилась улыбнуться. Индеец с напряженным лицом, смелым, чистым и смуглым, прислонившись о парапет церкви, курил и сплевывал, что показалось Марии Ньевес верхом неприличия. Какая-то азиатка с удивленным видом стояла под зонтиком и переговаривалась недоуменно с высоким блондином, возвышавшимся над нею подобно истукану.

– Аааа, ты здесь! – Мануэла налетела на Марию Ньевес подобно вихрю, почти сбив с ног. – А я хотела тебя познакомить с моей милой Ритой!

Рита, красивая, высокая, с длинными волосами и тонкой шеей с выпирающими ключицами, всем своим модельным телом подалась вперед, силясь вытянуть свои губы в традиционном приветствии богатых и знаменитых.

– Я тут одну монахиню знаю, – сказала она и поправила бретельку тонкого сарафана.
<< 1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18 ... 21 >>
На страницу:
14 из 21