Улица 17

Эта фраза постоянно попадалась Марии Ньевес на глаза, когда она заходила в сеть и смотрела новости. Возможно, дело было как-то связано с тем, что Пётр II был просто красивым человеком, почему бы и нет? Он отлично смотрелся в рясе – стройный, поджарый блондин с благосклонным взором, который пожимает руку толстоватому Фади со сросшейся на переносице монобровью.

Мария Ньевес еще раз глянула на изображение, потом оставила короткую смску с надписью «Идем» и принялась одеваться. Стояла чудесная погода, полная обещаний приключений и всего самого невероятного. Какой странный выдался день, подумала она, сперва странный писатель за мной увязался, потом позвонил ненормальный графоман. Как она его отшила, заявив, что главный редактор даже прочесть не захотел то, что эта сволочь накропала – какие-то безумные фантазии о масонском заговоре, возглавляемом лично семьей Пэрис Хилтон, якобы состоявшей в кровосмесительных узах с собственной сестрой! Она еще раз хохотнула и потянулась за топом, висящем на самой верхней полке, но не рассчитала движения и больно ударилась о шкаф. «Черт, черт, черт! А ведь мне надо будет еще потом на тот праздник!» И неожиданно у нее из глаз брызнули слезы, как будто она давно не плакала и отвыкла от состояния, когда они берутся. Капли текли из ее глаз, подобно неловко выживаемых жидкости для мытья посуды, соленые, острые, режущие глаза – в последнее время от долгого сидения над рукописями у нее появились странные боли.

Она посмотрела на грустную, унылую морду Бэд Банни, нелепо позирующего в своем розовом платье, и попыталась улыбнуться. В конце концов, она шла на вечеринку, а там ей должно быть легко и просто. «Как ты там?» – вопрос от Хайме встревожил мобильный телефон. Мария Ньевес решила ограничиться кратким: «Нормально» и выскользнуть как можно быстрее из помещения, нацепив короткую юбку с блестками.

Над городом плыла шальная музыка, доносившаяся из каждого проносящегося мимо авто. Машины, которые мирно стояли в ожидании хозяев, были удостоены мимолетного взгляда в стекло, когда подбоченившаяся девушка закидывала голову и оглядывала себя. Ей казалось, что она необыкновенно красива, правда, зеркало не всегда подтверждала эту истину. Она была коротковата, ее колени не были ровными – а все потому, подумала она, что не надо ей сидеть по-турецки. Сегодня ей надо поймать такси – она будет много пить, и, возможно, ей удастся забыться! Рядом просигналила какая-то нелепая белая иномарка – маленькая, скукоженная, дымящая, она своим капотом напоминала лицо пожилого индейца. За рулем сидел странный толстый человечек с шеей, покрытой кольцами вздыбившейся плоти и щетиной. Как всегда в этот час, когда над Мехико стоял чад бывшего за день жара, постепенно скапливающегося на земле и готового разразиться бурей, вихрем и тропическим дождем, из машины горланило радио. Мария Ньевес пожала плечами и села в машину.

– Куда едем? – таксист лукаво усмехнулся и потянулся куда-то вверх. В его руке оказалась бутылка газировки, которую он осторожно пригубил.

Мария Ньевес назвала адрес и посмотрела на себя в стекло машины. К сожалению, там отражалось истомленное долгими бдениями лицо девушки, не выспавшейся, питающейся полуфабрикатами, большинство из которых мучило желудок и нервы. Круги под глазами, нависшее верхнее веко, аллергия на относительно светлой коже…

«Президент встретился с главой Эквадора в понедельник утром, сегодня должна произойти окончательная встреча, на которой будет подписан договор о…»

– Встретился, потом опять встреча – кто так вообще говорит? – сказал таксист и пожал плечами.

– Эй, вы о чем? – не поняла Мария Ньевес, удивленно уставившись в смуглое лицо водителя.

– Я журналист, – кратко пояснил он.

Машина умело лавировала между транспортом, выбирая себе в жертвы более крупные и хищные автомобили, которые она благополучно подрезала и обгоняла. Казалось, у водителя был талант к тому, чтобы лихо ездить. Закат багровыми отблесками лежал на стеклах и перетекал на холеную тучную шею мужчины.

– И давно вы… ну, работаете здесь? – спросила Мария Ньевес, просто чтобы поддержать разговор.

– С тех пор, как я разоблачил один картель, – угрюмо пробормотал мужчина. – Какой конкретно, не скажу – мне надо кормить жену и детей.

– Сколько их у вас? – спросила девушка, мгновенно оттаяв. Она хотела когда-нибудь выйти замуж и стать матерью большого семейства, устав от жизни в одиночестве, но не сейчас.

– Четверо, представляете? – он мотнул руль вправо и выехал на широкую просторную улицу в самом центре. Мария Ньевес залюбовалась огнями.

– Сейчас у вас, наверное, уютно дома…

– Да, и они меня ждут. Старшая уже умеет готовить, представляете, и причем хорошо, – таксист мечтательно улыбнулся. – Вторым за ней идет Педро, я уверен, что он станет архитектором…

–… И будет проектировать большие белые дома на холме, – закончила за таксиста Мария Ньевес.

– Точно! Откуда вы знаете? – произнес мужчина и посмотрел на девушку, загадочно усмехнувшуюся своим мыслям.

– Давно, когда я была маленькой, мои родители… мои приемные родители мечтали о том, что я обязательно буду строить виллы. Я так любила заниматься с конструкторами, которые они привозили, но с тех пор я никогда не показывала, что вообще интересуюсь зданиями. Ни жилыми, ни офисными, ни церковными. Всякие термины типа архитрава и прочих фризов меня мучают, – пояснила Мария Ньевес.

– И кем же вы стали? – поинтересовался таксист.

– Просто работаю, – неопределенно продолжила она.

Да, я никто, существую от зарплаты до зарплаты, никогда не зная, останутся ли у меня деньги после очередной безумной покупки платья, думала она, открывая дверь клуба и проваливаясь в чад музыки, полуобнаженных тел и пьяных взглядов. Я так хочу с кем-то говорить, когда возвращаюсь одна, но единственный человек, жаждущий со мной поболтать – Хайме, и говорит он о своей работе.

Она оглянулась, переминаясь на высоких туфлях со шпилькой, в поисках красивых лиц, как неоднократно это делала и раньше, и не нашла их. Приятные мужчины с небритыми лицами, которые якобы демонстрировали брутальность, сидели вокруг стола, на котором извивалась в танце молодая мулатка в практически разорванной тельняшке и юбке с многочисленными дырами. Как глупо, подумала она, и обернулась еще раз – теперь уже в поиске своих так называемых друзей с вечной работы.

Улыбчивый парень по имени Франсиско, его девушка Лола, как всегда, вульгарно накрашенная, да так, что глаза как будто выглядывали из черных дыр, а рот истек кровью, сидели за столом с какими-то малознакомыми людьми. Все вокруг грохотало, отчего уши Марии Ньевес вибрировали и словно бы ударяли о голову.

– Эйй! – завизжала другая девушка, названная несколько претенциозным именем Мадлен, натуральная блондинка с прядями, больше похожими на какие-то тканевые ленты или мотки шелка, – что будешь пить? Текилу?

– Да! – уверенно заявила Мария Ньевес и постаралась улыбнуться.

Франсиско оценил ее решимость и захохотал, словно бы пытаясь перекричать музыку. Мулатка тем временем приблизилась к ним, исполняя опасный пируэт на своих высоченных каблуках.

– Смотрите на мои туфли! – надрывалась она под ломаный бит, судя по всему, принадлежавшей жалостливой Арке, странной и запутавшейся в себе, начинавшей уже утрачивать былую популярность.

– А что на твоих туфлях? – спросила Мадлен, попытавшись поднырнуть под стол.

– Я сейчас покажу! – не отступалась мулатка, неожиданно закинув ногу прямо на стол. Ее кофейное тело мягко обрамляли сполохи сиреневого пламени, показавшегося над головами зрителей. На самом каблуке виднелась роза, практически живая, заключенная в стеклянный сосуд длинной и изящной подпорки.

– Видишь? – заявила мулатка Франсиско, не спускавшего глаз с длинной и тонкой икры молодой танцовщицы. Его собственная девушка тем временем изучала идеальный маникюр на ноге, но не скрывала своего недовольства.

– Но ты обещала показать мнеее… – канючила Мадлен, взяв свою белую прядь и проводя по упругим коричневым щекам девушки.

Малознакомые люди – какие-то три полноватых мужика, одетых в толстовки, сидели молча и глядели в уже заказанные коктейли.

– Эй, вы идете танцевать? – спросил их Франсиско.

– Только если музыка нормальная будет, – откликнулся один из них, и два угрюмых типа рядом с ним его поддержали. Вечер обещал быть томным.

– А чем вас Арка не устраивает? – обратилась к ним девушка Франсиско.

– Фи, а кого должно устраивать вытье? – ответил второй.

Шоу, тем не менее, должно было скоро закончиться. На подмостки выбежали все участницы плясок с шестами, расположенными по всему залу. Каких их только не было – белые, черные, азиатки, вполне возможно, индианки с квадратными лицами – все они были странно одеты или даже «упакованы», как сказал бы Хайме, в разные странные лоскуты ткани, свисавшие с их тонких, длинных, неестественно вытянутых тел. Их волосы распластались по плечам, они были утомлены, по их грудям, так и не показанным народу, сбегали капли пота.

– Девочки выступали перед вами! Им понравилось, а вам? – на авансцену взбежал парень со взбитым коком и одной серьгой в ухе, одетый в косуху. Он широко улыбался и вилял бедрами. – Сейчас для девушек и присоединившихся к ним молодых людей мы сделаем еще одно шоу – мужское!

Скучные мужики за столом пожали плечами и отвернулись.

– Вы можете приглашать абсолютно любого из них потанцевать! Хотите? – надрывался веселый ведущий и подпрыгивал на месте.

– Нет, – ответил за него один из трех приятелей и сказал:

– А вот сейчас я наконец-то хочу потанцевать.

– Ну и славно, – захохотал Франсиско. – Бери, кого пожелаешь!

– Нет, – помотал головой мужчина. – Я возьму только вот эту сеньориту…

– Мария Ньевес, – представилась она и подала руку мужчине.

Наступило время, когда ей пришлось делать то, ради чего, собственно и живет латиноамериканка по версии досужих любителей экзотики – танца. Она должна выйти в блестящих босоножках на самую середину зала, немного потоптаться, как будто пытаясь опереться обо что-то, потом вытянуть ногу, положить руку на бедро и начать с призывной улыбкой показывать людям наигранную, нарочитую страсть, то прижимаясь к телу своего нежного, но властного смуглолицего партнера, то отстраняясь. Она должна называть это интересными, игривыми словами вроде «выражать душу», «играть на струнах своего сердца», быть патетичной, мелодраматичной, планировать ночь любви и свадьбу через пять дней, чтобы четыре дня точно посвятить знакомству партнера со своими кузенами, а начало пятого покаянному письму бывшему другу детства, с которым они должны были быть обвенчаны еще на первом курсе университета. В реальности же все обстояло не так. Возможно, что мексиканцы были даже более американцами, чем им полагалось быть, но американцами с ретро-оттенками сигарет «Уинстон», мотороллеров «Веспа» и привкусом калифорнийской пляжной меланхолии. Они слушали печальную музыку, смотрели азиатский артхаус и ненавидели, когда их спрашивали про сомбреро. Поэтому в танце Марии Ньевес и толстяка не было абсолютно ничего призывного и страстно-героического.

Она вышла всего лишь немного задумчиво потоптаться, ибо от природы танцевала плохо и не скрывала этого, ее движения были слишком угловатыми, а на танце она так сильно сосредотачивалась, что не глядела по сторонам, вся превратившись в сплошное движение. Ее спутник немного прихрамывал, но не отпускал ее руки, заставляя ее кружиться и буквально падать от резких движений – у нее была слабая координация.

Очень скоро Мария Ньевес начала задыхаться и с надеждой смотреть за столик, за которым сидела милая Мадлен, флиртовавшая с высоким плечистым стриптизером с такими же пепельного оттенка волосами. Когда он наклонялся, их пряди сбивались вместе, и Мария Ньевес хотела бы оказаться рядом с ними, чтобы послушать, как счастливы другие люди, пускай и ненадолго.