Улица 17

– Tu comprends, eh? – говорил человек, ехавший на заднем сиденье. В салоне никого, кроме них двоих, не было, а ему очень хотелось поболтать после долгого перелета.

– Говорите по-английски, я все понимаю, – произнес водитель и посмотрел на карту из маршрутизатора.

– Но мне хочется по-французски, – сказал человек, всплескивая руками.

– Извините, ваше святейшество, – сказал квадратный швейцарец и посмотрел вдаль. – Мой родный язык ретороманский.

– А, так вы редкий человек на свете, – произнес загадочно Папа (а это был, несомненно, он), и его тонкие изящные губы раздвинулись в улыбке.

– Да, – сказал швейцарец. – А еще я везу вас.

Папа благожелательно откинулся на заднее сиденье, поправил головной убор и взял в руки неожиданно откуда-то взявшийся мобильник. Он нажал на иконку Гугла, и ему высветилась первая новость за день, делавшая заголовки в прессе: «Папа Пётр II делает визит в Париж и обсуждает возможность восстановление Нотр-Дам в первозданном виде». Следом за этим Папа пролистнул на другую новость и остолбенел: «Глава исламской фракции мэрии Парижа против визита Папы Петра II». Мужчина вздохнул и отложил в сторону мобильный телефон, в то время как

Молодая монахиня Инес его взяла. Как ни странно, она опять забыла отключить его во время службы, аккурат во время пения Gloria. Ей всегда нравилось петь лучше всех в соборе, особенно с того времени, как учившаяся в консерватории несостоявшаяся оперная дива сестра Хоакина слегла с легкой простудой. Инес подавляла в себе желание взять и ознакомиться с уведомлением, но наконец не выдержала. Увы, это не был лайк в инстаграме фотографии монастырского кота, на который она рассчитывала. Это было сообщение с незнакомого номера.

«Донья Инес, надо срочно встретиться. Дело срочное. Касается вашего папы. Иван»

Перечитав это сообщение несколько раз, Инес пожала плечами и опустила мобильный в карман рясы. Тут она заметила, что во время исполнения несколько выпала из общего хора, да так, что на нее смотрел отец Педро, стоявший в парадном облачении и готовившийся принять причастие. Инес зарделась и опустила глаза. Казалось, она больше никогда не сможет смущаться, но только не в присутствии уже довольно пожилого священника. Возможно, ей нравились когда-то мужчины постарше, а может, воспоминание об отце растревожили ее сердце – кто знал? Она посмотрела на мать Анхелику, стоявшую рядом с приютскими детьми, которая, казалось, всецело отдалась исполнению гимнов, а потом, особенным каким-то величественным образом, изящно рухнула на колени, на предварительно выдвинутую кем-то из воспитанников скамейку. Мать Анхелика была такая красивая, ее лицо было воздушным, трепетным, нежным и одновременно строгим, но Инес она любила. Наверное, потому, что Инес была самая несчастная и опытная среди всех, подумала девушка.

– Наверное, – произнес Иван, – в России мне просто не нравилось. Страна Достоевского, говоришь?

Он усмехнулся.

– Да, я… писал о Достоевском в университете, – смутившись, сказал Родриго. Его самого подбешивало при мысли о том, что его должна была испугать данная ситуация, однако он совсем не боится. Его палец лежал на спусковом крючке незнакомого, тяжелого, давящего на ладонь пистолета, а перед ним, связанный, стоял Альберто Фигероа. Он дрожал всем телом, казалось, понимая, что с ним хотят сделать.

– Преступление бывает и без наказания. А слов про тварь дрожащую в оригинале я вроде не нашел, – сказал Иван, пожав плечами. – Давай дело делать.

– Вы хотите, чтобы это был я? Но почему? – спросил Родриго.

– Просто так, – сказал Иван и подошел к Фигероа, перекрестив его и вынув откуда-то потрепанный черный молитвенник. Он быстро открыл его и нашел нужную молитву.

– Это предсмертная? – сказал Родриго и зажмурил глаза.

– Да, – ответил Иван. – Ну…

– А ты, – опять перейдя на неформальный стиль общения, спросил Родриго, ощущая в теле какую-то странную дрожь предчувствия, как будто он сейчас прыгнет и полетит куда-то, расправив невидимые крылья, – не боишься, что я… тебя?

– Я недавно исповедовался, – заявил Иван и шагнул к Родриго. – Сделай это, если так хочешь. Но Инес тебе не видать.

«Почему он сказал про Инес? Откуда он вообще взял, что она меня интересует?» Мысли путались в голове испанца, но он почти нежно взял за плечо нового знакомого и отстранил его. Потом взвел руку с зажатым в ней пока еще неизвестным пистолетом, и

Раздался выстрел, совсем недалеко.

– Это, скорее всего, пиротехника, – пожал плечами Папа, выходя из машины и поправляя сложный головной убор на голове.

– Но, ваше святейшество… – сказал появившийся рядом здоровенный бугай с выражением почтения на лице.

– Тиару не задело? Никто не пострадал? Значит, пиротехника, – ухмыльнулся Папа.

Он оперся рукой о плечо своего телохранителя и под прицельным огнем фотовспышек двинулся к стоявшей на пороге собора короткостриженной светловолосой женщине, вымученно улыбавшейся на встречу него. Она была в белом брючном костюме, что Папе почти не понравилось. «Однако она старалась, эта мадам президент», – подумал он, и тут ему в голову пришло, что Мадлен Лежануа просто хотела гармонировать с цветом его облачения. «Дейвствительно, ангельская женщина», – чуть не рассмеялся он. Неожиданно в голову ему пришло, что стоит побыть джентльменом по отношению к первой правительнице Франции и приподнять тиару, как в старину великосветские викторианские франты делали при виде любой дамы из общества.

Мадлен застыла в улыбке, хотя вокруг забегали телохранители, и где-то рядом с ними завыли полицейские сирены.

«Кого-то должны повязать, – подумал Папа. – Опять. Но я принес не мир, но меч».

Еще одна вспышка фотоаппарата, и молодую азиатку оттеснили на обочину специально обученные люди.

«Я должен вмешаться и сказать им, что она ни в чем не виновата. Они должны ее отпустить», – пронеслось в мозгу Папы. А потом он подумал, насколько же тяжела его жизнь в плане того, что он просто не успевает делать все добрые дела, о которых думает.

Но вместо этого он сказал:

– Я очень рад вас видеть, мадам Лежануа.

– Ваше святейшество, – одними губами, казалось, в экстазе, произнесла новоизбранная президент, и припала к его руке.

«Я стою здесь, как будто благословляю первого короля Хлодвига. Я, пришелец с другого континента. Человек, недавно признавший святыми самых странных людей соседнего континента. Самый молодой кардинал. Американец. Носящий странное имя. Благословляю первую женщину-президента Франции, да еще и дерзнувшую идти против правил своей страны. Я, тот самый»

– Наш Папа Пётр II, – повторил отец Педро, – сказал епископу удивительную, незабываемую вещь: «Если так будет надо, я даже умру за Латинскую Америку». Странно такое слышать из уст гринго, не правда ли? Но тем не менее, это так.

Служки рядом стояли в своих бело-черных облачениях, прижав руки к груди и опустив глаза долу.

– Так помолимся за него и за новый праздник, который мы вскоре будем чествовать в этой обители! Отец Педро воздел руки в воздух, а на глазах матери Анхелики показались почти голубые от цвета ее радужной оболочки слезы. Инес вдохнула воздух и обернулась.

На пороге стоял смутно знакомый ей бородатый мужчина и какой-то молодой парень с длинными каштановыми волосами, прижимавший к сердцу статуэтку Санта-Муэрте. Он смотрел прямо на нее слегка разочарованными глазами.

– Идите, месса совершилась.

Позабыв о том, что в это время все поют какой-нибудь из латинских хоралов, сестра Инес прошла в проход и встала рядом с парнем, глядя ему пристально в глаза.

Родриго не смог вынести этого взгляда и вновь задрожал, хотя он сейчас смотрел в лицо девушке, которую Иван фактически спас от дальнейшего падения. Но сейчас пал он сам – или возвысился?

– Вашего отца больше нет, Инес, – произнес он и про себя добавил: «И Альберто Фигероа тоже».

– Я знаю, – сказала сестра Инес и показала на голубя, севшего на храмовые плиты. Он, казалось, влетел совершенно незаметно, даже приютские еще не обратили на него своего шумного внимания.

– Это душа того человека, – сказал Папа изумленной Лежануа и показал ей на летящую ласточку. – Он охотился так же стремительно на более крупную дичь, чем смог вынести.

– Но… Он хотел убить вас, – произнесла она, едва выговариваю слова от волнения. – Мне очень жаль, что все произошло в Париже. Я…

– Именно поэтому он ласточка, а не голубь, – наставительно произнес священнику. – Быстро жил, быстро умер.

На экране телефона высветилась новость: «15-летний Фади Бен-Ассан попытался покончить жизнь самоубийством при попытке задержания после выстрела по папскому кортежу». На фото Фади улыбался и обнимал за плечи своего отца. «Завтра я навещу и ту азиатку, и этого араба. Не забыть, записать». И Папа ослепительно улыбнулся Лежануа своей бодрой американской улыбкой.

– Уже ощущаете себя Хлодвигом, не правда ли?

VII

– Я покорен тем, что не могу понять, – ответил французский президент, – и готов поклониться тому, что отрицал.