Улица 17

– Иначе бы она нипочем не пошла! – заверещала Мануэла и крутанулась на балетках.

– А еще у меня парень любит церковь. Эй! – она отвернулась и помахала кому-то, кто вылез из длинной белой машины и направлялся к ним. «Парень» неожиданно оказался мужчиной вдвое старше Риты, с простым и несколько насупленным лицом, как будто он старался держаться по стойке смирно, вокруг его глаз залегали глубокие складки уставшей плоти. Судя по виду, он не мог быть мексиканцем – слишком бледная у него была кожа с неуловимым розовым оттенком. Его рубашка поло была явно ему не по размеру, но большое и тренированное тело с грубой кожей, казалось, удобно вписывалось в любую одежду.

– Я русский, – неожиданно прямо произнес мужчина.

– Отлично, я… Не видела ни разу ни одного русского, – сказала Мария Ньевес и заглянула ему в глаза. Подоспевший к началу церемонии Хайме, утомленный и оживленный из-за сложной парковки авто, тоже пожал руку новому знакомцу и почти не взглянул при этом на Мануэлу, вырядившуюся по этому случаю как всегда интересно, в почти синее концертное платье.

– Тут сейчас будет и еще один человек, но он опаздывает, – проговорил русский, странно поморщившись – его двинул локтем какой-то прохожий.

– Скоро ли начнется? – произнесла усталым и капризным тоном Рита.

– Да, Ritulia, – ласково произнес мужчина и приобнял ее за плечи.

Когда он подходил к церкви монастыря, большой и красивой, наполненной барочными изысками в виде больших толстых колонн и купола, похожего то ли на куриное яйцо, то ли на ханскую шапку, он полузакрыл глаза и подумал о том, как и почему он стал верующим после длительных лет жизни в одиночестве, сидением в интернете и отчаянными попытками выбиться в люди. Нет, он до сих пор не верил в какие-то высшие силы, но после того, что с ним произошло, не думать о том, что нечто сопровождает его по жизни, уже было невозможно.

– Ты должен будешь научиться убивать, – сказал ему Иван, взял его руку и нажал его пальцем на курок.

– Но я… не хочу, – попробовал возразить Родриго.

– Знаешь, а ведь это просто, если знать, что никто тебя не найдет, – хмыкнул Иван и развернул газету.

– Вам по-прежнему нравится читать эту макулатуру? – не выдержал Родриго, отвлекшись на хруст бело-серой страницы.

– Да, мне сколько лет? – повторил Иван и оперся спиной на белую подпорку подземной парковки.

– Зрение испортите, – нечаянно произнес Родриго, вспомнив бабушку. – Ой…

– Ничего страшного, бывает. Мне тоже часто вспоминается то, что не должно бы. Поля, как я еду из одного губернского города N в другой, допустим, F. Они так мило расстилаются вокруг… Вы ведь не были в России?

– Нет, но я вспоминаю Эстремадуру, знаете, горный хребет. Когда-то давным-давно я путешествовал там, когда еще был ребенком, – смущенно произнес Родриго. – Я уже мало что помню из той жизни, я просто приехал за девушкой, которая мне понравилась, и ее я тоже слабо помню. Познакомились мы еще в университете, на одной вечеринке, она показалась мне красивой, хотя у нее были короткие мощные ноги, такие, что страшно смотреть. Но она их не стеснялась ни разу, ходила в шортах, таких коротких, что я поневоле подумал: «Она решительная, я могу доверять ей».

– А вы ведь не можете убивать именно поэтому? – спросил русский, облокотившись о ствол дерева, и посмотрел на него пристально, казалось, его светлые глаза, которые уже начали выцветать, могут прожечь в Родриго дыру.

– Почему не могу? Я же сделал…

– Ты слишком много говоришь, раз. Ты приехал за девушкой, два, которую уже не любишь, но зачем-то остался. Вопрос: что тебя тянет здесь сидеть, учиться на ненужную специальность и думать о церкви? Третье – ты чертовски красив, ты хоть видел себя?

– Да, я действительно много говорю, мне надо прогуляться.

Стоило тогда Родриго отойти, как его тут же вырвало под ближайшим кустом. Иван внимательно прислушивался к звукам, доносящимся из-за холма, за которым скрылся юноша, и качал головой.

– Эй, как же мы с тобой будем воевать против Халиско? – просто и прямо крикнул он ему вслед.

Казалось, теперь Родриго знал ответ на этот вопрос, и он находился прямо перед ним. Сегодня вынесут Святые Дары и поставят прямо у подножия жуткого улыбающегося скелета в короне, как это вообще могло случиться? Он закрыл глаза и вспомнил все то, что переживала церковь – от отступничества епископов до педофильских скандалов, от терактов волооких юношей до смеха невинных атеистов, искренне верящих, что то, что они делают, не несет некой порчи в мир. Тут его нечаянно толкнули, и он огляделся.

Как будто весь город сейчас дышал одной общей силой, и эта сила кипела, жила, переворачивалась прямо перед ним, но в основном старая и небелая. Одинокие желтоватые старухи-индианки, шамкая запавшими губами, все обвешанные хрустальными замасленными амулетами черного цвета, шли в церковь, неся с собой маленькие фигурки черепов. Их мужья, последние уцелевшие мужчины небольших селений, усталыми, но упорными глазами вглядывались во тьму ночи, опираясь почему-то на посохи, на их лица были надвинуты шляпы, придававшие им какой-то почти ветхозаветный колорит.

– Эй, а правда, что потом будет Паблито?

– Конечно, надо слышать, что скажет мужской монастырь, уж он-то не растеряется.

Мелькнула рыжая, чищенной меди цвета голова какого-то гринго, шагавшего в нелепом худи на этот праздник чести и веры. Родриго оглянулся – невдалеке в компании уныло выглядящего юноши и оживленной мулатки с какой-то случайно залетевшей сюда ботоксной дурой была знакомая девушка. Господи, да она откуда и почему он ее знает? Кажется, он где-то видел эти странные, как бы вывернутые наружу упрямые губы.

– Эй, посторонись! – крикнула огромная толстуха в цветастом платье, напоминавшем по рисунку какую-то зебру в тропических зарослях.

– Да, конечно, – сказал он, но объемистая баба уже двинула его своим телом по направлению к странной, постоянно озирающейся, девушки.

Он налетел на нее, высокий, нескладный, чуть не примяв своим худым бледным телом, но она даже не взвизгнула, а лишь как-то печально посмотрела вверх. Тут только он заметил, какого маленького роста она была.

– Черт, извиняйся давай, – потребовала мулатка, встав перед его лицом. Ее широкие ноздри прямо-таки раздулись от гнева.

– Не надо, Мануэла, – сказала незнакомка и взяла ее за руку успокаивающим жестом.

Парень с неприятным лицом уставился себе на ботинки, поднял голову и постарался улыбнуться, но без особого успеха. Модель, а судя по всему, это была она, как норовистая лошадь, фыркала и перебирала ногами.

– Я глубоко встревожен тем, что меня нечаянно толкнули прямо на вас, а я не рассчитал силы удара, – поклонившись, сказал Родриго и выпрямился, поймав изумленный взгляд присутствовавших.

– Ого, да ты, кажется, кабальеро, – захохотала Мануэла, а незнакомка-губошлепка просто непонятливо и довольно глупо посмотрела ему в глаза, светло-карие, европейские.

– Я вас видела, не правда ли?

– Да, возможно.

Она старательно говорила как можно выше, но ее металлический голос имел ярко выраженный носовой оттенок. Родриго подумал, что голос старше его носительницы, такой официозный и сухой. Она смотрела на него с непониманием и узнаванием одновременно.

– Черт, ты его знаешь? – проговорила мулатка и старательно, с головы до ног, оглядела старую поношенную одежду юноши. – Ну пойдем отсюда, хватит.

И она дернула девушку за рукав блузки, из-за чего та понуро опустила голову, но пошла со своей компанией. Родриго как можно быстрее протиснулся в церковь, наступая на ноги, отдавливая подолы, слыша за собой ругань. Он не жалел стариков с клюшками, мелких детей, путающихся под ногами, ему надо было только успеть на сидение позади вырвавшейся вперед небольшой компании.

Нет, я не могу опоздать, думал он, а к ним тем временем подошли монахини, все в черном, и впереди них одна величественная седовласая госпожа с умным и оживленным лицом, которое украшали позолоченные очки. Мануэла что-то сказала ей, явно красуясь, модель постаралась приложиться к ее руке, сохраняя равнодушное лицо, а юноша прямо полез к настоятельнице, обняв ее, да так, что та задорно хихикнула. Наконец они уселись, и Родриго вслед за ними, прямо за той девушкой, которую случайно встретил на занятиях по гитаре. Он ощущал ее присутствие рядом как дуновение ветра, неожиданно прохладно дующего во влажной, исполненной миазами тропической ночи. Нет, пустяки это все, просто я давно не видел другого человека, кроме преподавателей и Ивана, подумал он, но его тут же затрясло. Ему представилось, что Иван в этот час может быть где-то рядом, как и то, что когда-то было человеком, и от чего он с отвращением отвернулся, когда из него перестала хлестать кровь.

Все это мясо, и вот эта девушка оживленное желтовато-восковое мясо, ее губы бренная плоть, а вот она, та, серая, блестящая, отполированная руками и взглядами, в огромной лучистой короне, с пустыми глазницами, в черном развевающемся одеянии, стоящая на престоле – вот что реально. Кто-то что-то говорит, но он не слышит этого, как будто кровь заливает ему в уши, а перед глазами плывет шея девушки с завитками темноватых волос, почему-то слишком светлых для Мексики, и убитый, измазанный кровью, похожей на сладкий кленовый сироп, пахнущий бойней и едой.

Какая-то монахиня, молодая, затравленно озирающаяся, притащила зачем-то большой планшет и включила его.

– Дамы и господа, братья и сестры! – торжественно выйдя в середину, под огромные своды, готическими брызгами уходящими в даль, под купол с изображением схематично нарисованного, подобно равеннской мозаике, голубя, провозгласила красивая пожилая настоятельница с тяжелым золотым крестом на шее. – Сегодня мы услышим приветствие Его Святейшества Папы Петра Второго по поводу первого в мире праздника Санта-Муэрте. Он сейчас в Ватикане и молится за нашу страну, как и за весь остальной мир.

Она поклонилась размашисто, по-актерски, удержав апостольник маленькими руками, и пошла в глубь церкви, усевшись около алтаря. Начиналась трансляция из Ватикана, прерываемая шепотами, покашливанием и пока еще неуверенным ором младенцев, которых есть Царствие Божие.

Он сидел в глубине кабинета, украшенного красивым белым столом, простым и незатейливым, но напоминавшим своими очертаниями мебель XIX века. Родриго видел все это на бликующем экране большого ноутбука, как и все остальные – обычная позолоченная комната в Ватикане с широким окном справа, выходящем на площадь того человека, чье имя носил выступающий перед ним светловолосый американец с непревзойденной улыбкой, как гласили мусульманские фанатики из Парижа, насквозь искусственной – имелась в виду и искренность, и сама челюсть. Он внимательно наклонился вперед в белом папском одеянии и большой тиаре, что было несколько странно для, казалось бы, неформального разговора предстоятеля с прихожанами. Его холодные голубые глаза с неглубокими морщинками около них смотрели прямо и выказывали некое оживление, а руки были скрещенными – поза, выражающая либо недружелюбие, либо замкнутость, как читал Родриго.

– Почему они не показывают богослужение прямо, как есть, на каком-нибудь проекторе? – возмущалась еще одна толстуха справа, безобразно расплывшаяся, но одетая в приличное темно-фиолетовое платье.

– Не знаю, но ведь это монастырь, там, возможно, денег нет…

– А зачем тогда я каждый день ношу им милостыню?

Неожиданно изображение на ноутбуке застыло, и какая-то молодая монахиня двинулась по проходу, слегка задев Родриго одеянием. Она судорожно вскинула руку, чтобы отбросить прядь волос, и на ней он заметил кое-что необычное: точки, отметины, выделявшиеся на смуглой, типичной для мексиканцев коже, которые были как будто вызваны чем-то вроде горящей папиросы. И рядом еще меньше и неказистей, уже полузаросшие.