Колыба

Колыба
ШаМаШ БраМиН

Война – земное чистилище. Сбрасывает маски, обнажает души. Выжившие не трусы, а погибшие не герои. И там, «по другую сторону», абсолютно не важно, как ты погиб. Важно, как ты жил. Человеческие награды раздают люди, такие же смертные, такие же грешники. В Вечности награды ничего не стоят. Истинную цену каждый определяет себе сам.

Содержит нецензурную брань.

ШаМаШ БраМиН

Колыба

Ссадина ныла не переставая. Лопатка превратилась в синий, дугообразный рисунок. Любое движения превращалось в боль. «Если санитар сказал, – подумал Сережа, – значит так оно и есть. Ничего серьезного» Окунул носки в ушат мыльной воды. Спину прорезала резкая боль. Боец сдавленно застонал. «С другой стороны, – продолжал он размышлять, – с позиций по любому не отпустят. Даже в санчасть»

След от саперной лопатки четко отпечатался на спине. Любой врач определит травму как не боевую. Прилетит и старлею, и придурку сержанту. «А главное, за что?!» – от пережитой обиды глаза наполнились слезами. Сережа с детства не умел сдерживать слезы. Да и смех тоже. А улыбался он всегда. В принципе за это и получил лопатой по лопатке. Дурной каламбур рассмешил. Боец хохотнул. Попытался мыльной ладонью вытереть слезы.

На входе откинулась пола. В проеме блиндажа появилась небритая физиономия Киры.

– Ну че? Постирал?

– Да, – проскрежетал Сережа, выпрямляя больную спину.

– Х … на! Так точно! Потняки Дрона тоже постирай.

– Кира … – попытался возразить боец. Сослуживец не дал продолжить.

– Рот закрыл, и выполнять.

– Кира! – настоял Сережа. – Чего ты? Мы же с учебки вместе. Друзья …

– Друзья?! – удивился рядовой. – Стирай, давай. Чмошник.

Горечь перехватила горло. Сережа часто задышал. Мыльная кисть снова потянулась к глазам. Спину прострелила боль. И винить в страданиях некого. «Сам виноват! – выругал себя солдат. – Выполнять приказы надо. Копать быстрее, а не давить лыбу»

Кое как выжал постиранное белье. Развесил тряпье вокруг холодной «толстухи» – самодельной печи, наскоро склепанной из бочки моторного масла. Иногда, по ночам, ее уже топили. Попытался поднять с земли скомканные носки товарища. Боль резанула так сильно, что потемнело в глазах. Ничего не оставалось как упереться здоровой рукой в пол и переждать приступ. Из-за этого и не заметил, как вошли Леха и Губа.

Взводный с ходу плюхнулся на «раскладушку». Губа – он же Костик, полез в «баул». За сгущенкой.

– Постирал? – зевая, спросил взводный.

– Да .. то есть, так точно, – ответил солдат, с трудом распрямляя больную спину.

– Молодец, – Леха снова зевнул, вытягивая свое неестественно длинное тело. – Медальку на полке возьмешь.

– Будешь? – второй сослуживец проткнул штык-ножом жестяную банку.

Взводный, подавляя очередной зевок, промямлил что-то похожее на «Неа»

Костя приложил огромные пухлые губы к отверстию и принялся выливать в себя содержимое банки. От наслаждения веки полузакрылись. Солдат стал похож теленка на сосущего вымя.

– А! – воскликнул Губа через минуту. Смачно рыгнул. Довольные глаза нечаянно упали на сохнущие у холодной «толстухи» носки. – Ты че делаешь, урод?

Сережа проследил за его взглядом.

– Сушу. Сам же просил.

– Не просил, идиот, а приказал! – Губа посмотрел на взводного, растянувшегося на «раскладушке». Хитро подмигнул, на что Леха очередной раз зевнул.

– Приказал, – в знак согласия, повторил Сережа.

– Это, во-первых, мудила! – Костя грохнул на стол полупустую банку и шагнул к сослуживцу. – Во- вторых, пасть закрыл. Старших не перебывай.

Остановившись в шаге от Сережи, Губа угрожающе впился в него своими круглыми как у совы глазами. Ростом он был ниже Сережи, поэтому пришлось задрать голову, отчего костлявая челюсть выперлась вперед. Выглядел он грозно, почти как батальонный. Но весь вид портили пухлые, от чего-то всегда сальные, губы.

– Успокойся, – неуверенно попытался успокоить задиру Сережа. – Чего ты?

В ответ Костя резко дернул головой, словно пытаясь боднуть салагу. Сережа зажмурился и отшагнул назад. Расшатанные нервы обманули. Ему показалось, что сослуживец пытается ударить его лбом в нос.

– Ссыкло, – заключил Губа. – Короче! – его голос сделался грозно приторным. – Для особо одаренных повторяю: я люблю чтобы мои носки пахли свежестью!

Взводный саркастично хохотнул, но перебивать товарища не стал.

– Как там? … Это … Цветной прохладой, – Губа посмотрел на Леху, ожидая, по всей видимости, одобрения.

– Цветочная прохлада? – лениво усмехнулся Леха, поправляя товарища. – Цветочная свежесть, деревня. А прохлада морозная.

– Да мне похрен! – заорал губошлеп в лицо Сергею. – Ты на хрена потняки на «толстуху» поставил?

– Не поставил, а положил, – с нотками скуки в голосе, снова встрял интеллигентный Леха.

– Ага, – согласился Костя и продолжил орать на бесхарактерного новобранца. – Они же дымом провоняются, придурок. Козляра тупоголовая!

Губа снова посмотрел на взводного. Но Леха очередной раз зевнул и повернулся на бок. Процесс «воспитания» ему явно наскучил.

– Так «толстуха» не топлена, – неуверенно возразил Сережа. – Дыма н …

– Молчать! – крикнул Костя, буравя «молодого» выпученными глазами. Выдержал грозную паузу. Затем продолжил, стиснув от ярости зубы. – Взял потняки и перевесил на улицу.

– Ох! – тяжело вздохнул Леха. – Нет тут улицы. И хорош орать. Задолбал.

– С наружу, – поправился Губа. – Я хотел сказать, с наружу. Чего уставился? Выполнять! И таз с зблевухой убрал! Живо!

Сергей собрал постиранные носки. Вышел из блиндажа. Огляделся. Растянутая над траншеей маскировочная сетка тросом цеплялась к брустверу. Крепежная нить показалась бойцу идеальным местом для сушки. Почти как бельевая веревка. Боец наскоро развесил тряпье, собираясь вернутся к следующей порции грязного белья.

– Стоять! – услышал он за спиной командный бас ротного. – Я не понял, воин, ты че творишь?

От неожиданности Сережа вздрогнул. Повернулся. Вытянулся струной. Даже, кажущейся вечной боль в спине исчезла.

– Сушимся, товарищ капитан!

– Сушитесь, … ля? – переспросил командир, по обыкновению, проглатывая матерные слова. – Так может на флагшток труселя повесим? А боец? Как тебе идея? Или ты здесь в одиночестве служишь?