До февраля

– Ты здесь, что ли? – глуповато уточнил Паша.

– Ты крышу двинул? – тоненько, но более резонно спросила Аня. – Я ж чуть…

Она, не договорив, зашуршала бумагами, выдернула бутылочку воды, зажатую парой стопок, и принялась жадно пить. Руки у нее тряслись. Паша, виновато поведя плечами, вошел.

– Сорян, я десятый раз просто… Давно ты тут?

Аня оторвалась от горлышка, подышала, навинчивая крышечку, и сказала:

– С восьми вроде. Пытаюсь вот… работать.

Она показала на разложенные бумаги, заметила, что руки так и трясутся, и поспешно сунула их под бёдра.

Аня не стала говорить, что ничего особенного с утра она не наработала: не получилось у нее ни выписать из проклятой рукописи значимых фактов, ни даже дочитать ее до конца – бурелом неточных и лишних слов, сквозь которые она вроде научилась просачиваться, снова стал непроходимым, ни смысла, ни общего рисунка действия ухватить не удавалось, так что глаза двадцатый и пятидесятый раз бегали по странице без толку и без надежды.

Тем более не стала она говорить о том, как пыталась провернуть этот номер дома, в ночи, с еще более ураганным эффектом: не разобрала вообще ни строчки, а страшно стало так, что Аня рванула в туалет с шумом, едва не разбудившим Софью, – та недовольно забурчала, кажется, – заперлась и полчаса сидела на унитазе, боясь повести зябнущими ногами и вслушиваясь в каждый звук в вентиляции, канализации и, похоже, собственных венах и слуховых каналах, рокочущих с интенсивностью дорогого сабвуфера.

Она с трудом выковыряла себя из сортира, но уснуть так и не смогла, поэтому собралась и, не завтракая, рванула на работу – очень странным длиннющим маршрутом, подсвеченными трассами и шоссе, в обход любых переулков, арок и проходов за парками, садиками и гаражами. И в кабинетике своем Аня закрылась, как в туалете, только вот запереться позабыла, оказывается.

Так сильно Аня еще не боялась. Никогда в жизни. И это Аниной-то жизни, более-менее целиком состоящей из испугов и опасений на фоне нескончаемого беспокойства.

– С рукописью этой? Круть. Я боялся, ты не станешь, вчера что-то совсем резко ушла.

Аню снова, как вечером у тополя, накрыл холодный безнадежный ужас: я опять в дешевом телемувике, неинтересном и паршиво написанном, но на сей раз это не тоскливая дневная драма про унылую школу, бестолковый универ или трех женщин разных возрастов в однушке-хрущевке, а дебильный детектив про пыхтящего за углом маньяка. Только маньяк настоящий – был, по крайней мере. А может, и до сих пор пыхтит где-то. За углом.

Вот за этим, например.

Аня передернулась и провела руками по разложенным листкам, на которых она честно пыталась изобразить хронологию и особенности убийств, описанных в «Наказании преступления», но дальше нескольких пересекающихся линий и строчки «1. Автор????» не продвинулась.

Для начала и этого вполне.

– Ну да, – сказала она старательно деловитым тоном. – Надо понять, кто такой этот Недостойский, откуда он знал всякие подробности и так далее.

– А смысл? – удивился Паша. – Лучше, может, дела попробовать покопать. Или даже не совсем обязательно, сделать такую… Как уж в школе такое называлось? Документально-поэтическую, ну, в данном случае прозаическую композицию: кусок рукописи, кусок из дела. Ну или, если дела так и не дадут, из газеты. Или просто реконструкцию сделать, как в тру-крайм сериалах.

Аня помотала головой и повторила, уставившись в строчку «Автор????»:

– Откуда. Он. Знал. Подробности.

– Блин, делов-то. Наверняка утечка от ментов.

– Кому бы менты стали такие детали сливать?

– Да кому угодно. Времена такие были, диетические, и пропагандонов на зарплате еще не было почти, сливай кому сам придумаешь. Журналистам сливали всем подряд. Ладно соцсети толком не завелись, а то и блогерам бы всяким…

– А зачем?

– Ну, газеты платили за такое, копье, но все-таки. Или по дружбе. Или в своих интересах: похвастаться либо, наоборот, через СМИ надавить на начальство, типа фигли следствие на другое отвлекаете, когда тут маньяк такой страшный орудует. Криминальная журналистика так и работает, везде.

– Ну, журналисты, даже… – Аня запнулась, постаравшись не показать на Пашу, – так не пишут. Я надеюсь. Вопрос не в том, что графоман, – просто видно, что человек представления не имеет ни о нарративе, ни о вообще структурированном повествовании.

– Ну, значит, мент или там близкий кто. Судмедэксперт, кинолог. Там же полно всяких с доступом. А по тексту совсем непонятно?

Аня мотнула головой и медленно пояснила:

– Кто-то, совершенно не умеющий писать, но знающий про описанные преступления более-менее всё. Поэтому текст и… работает.

– А ментовская сторона как отражена?

– Никак.

– Погодь, – сказал Паша озадаченно. – В смысле, там ни умного Шерлока с дурачком Ватсоном нет, ни серьезного полковника с этими, как обычно-то, серебряными висками и молодыми глазами, ни просто ментов-преследователей?

Аня снова мотнула головой, уставившись на Пашу с каким-то отчаянием.

Паша протянул руку.

– Дай сам посмотрю.

– Потом, – сказала Аня, не двинувшись. – Дочитаю – и сразу. Не дочитала пока.

Паша, не опуская руки, тихо спросил:

– Ты думаешь, что сам маньяк и писал, да?

Аня смотрела с тем же отчаянием. Паша, хлопнув себя по бедру, весело сказал:

– Ну Аньк. Ну что ты как маленькая. Чувак просто пытается влезть в психологию преступника. Не особо получается, поэтому и стиль такой дебильный. А что все подробности знает – так из пальца или откуда там их высосал, вот и вся тонкость. Погодь, я вот в подробностях покопаюсь, сто пудов обнаружится, что дофига этот Муходрищенский напридумывал и досочинял.

– А если нет? – начала Аня.

– А если да? – оборвал Паша, начиная злиться.

– Я про другое сейчас, дослушай, – сказала Аня, явно сдерживаясь. – Если рукопись хоть какое-то отношение к преступнику имеет, ну, из цикла дружок или там кузен написал, не говоря уж… Аффилированное, в общем, лицо. Вот если так – мы же не имеем права вообще это публиковать?

– С чего это? – изумился Паша.

– Преступник не должен получать дохода и вообще выгод от своего преступления, – сказала Аня. – Закон такой.

– А. Ну да. А в чем выгода, если мы даже не знаем, кто автор?

– А он-то знает. И будет рад.

Паша хмыкнул.

– И это выгода, да?

– Так рад, что решит эту радость повторить, – тихо закончила Аня.