Когда мы покинули Кубу

Он усмехается. Этот низкий звук соблазнителен, как первый глоток рома, согревающий тебя изнутри.

– Вы знаете, какое впечатление производите на людей. Я наблюдал за вами в бальном зале.

Почему я его не заметила? Такие люди обычно в толпе не теряются.

– И что же вы увидели? – спрашиваю я, раззадоренная тем, как упорно он не отводит взгляда.

– Вас. – Мое сердце начинает биться чаще. – Только вас, – говорит он в меру громко, чтобы океан и ветер не заглушали его.

– А я вас не видела, – произношу я хриплым голосом, который как будто бы принадлежит не мне, а кому-то, кого все это вывело из равновесия.

Я тоже не отвожу взгляда. Его глаза слегка расширяются, на щеке появляется ямочка – еще один маленький дефект, который, правда, воспринимается скорее как изюминка.

– Вы умеете заставить мужчину почувствовать себя особенным.

Я сжимаю пальцы, чтобы не поддаться искушению и не дотронуться до его щеки.

– Подозреваю, вам многие дают такую возможность.

Он опять улыбается.

– Вы угадали.

Я встаю с ним рядом, и теперь мы плечом к плечу глядим в небо. Он искоса смотрит на меня.

– Так, значит, это правда?

– Говорят, в Гаване вы правили, как королева.

– В Гаване королев нет. Там есть только тиран, который метит в короли.

– То есть вы не в восторге от революционеров?

– Смотря каких революционеров вы имеете в виду. От некоторых бывает кое-какая польза. Но Фидель и ему подобные – это стервятники, пожирающие Кубу, как падаль. – Я делаю шаг вперед и чуть в сторону. Пышный подол моего платья задевает его элегантные брюки. Он у меня за спиной, я шеей чувствую его дыхание, но не оглядываюсь. – Президента Батисту действительно нужно было свергнуть. Теперь бы только избавиться еще и от тех, кто это сделал.

Я оборачиваюсь. Его взгляд заострился: ленивое любопытство сменилось чем-то б??льшим.

– А кого же, по-вашему, нужно поставить на их место?

– Лидера, который будет заботиться о кубинцах, о их будущем. Который захочет вытащить Кубу из-под американского ярма. – То, что мой собеседник американец, меня не смущает. Я не одна из них и притворяться не собираюсь. – Кубе нужен тот, под чьим руководством ее экономика перестанет зависеть от сахара, – прибавляю я, противореча позиции нашей семьи. (Тростниковые плантации обогатили нас, но отрицать разрушительное воздействие сахарного бизнеса на наш остров невозможно, хоть мой отец и пытается это делать.) – Нужен лидер, который даст нам подлинную демократию и свободу.

Он молчит, еще раз окидывая меня оценивающим взглядом. Не знаю, от ветра ли или от его дыхания на моей коже, но по мне пробегают мурашки.

– Вы опасная женщина, Беатрис Перес.

Мои губы изгибаются в улыбке. То, что он знает мое имя, да еще и назвал меня «опасной женщиной», слегка льстит мне, хоть я отчаянно борюсь с приятным ощущением.

– Опасная для кого? – спрашиваю я дразняще.

Он не отвечает, но в этом и нет необходимости. Опять улыбка, опять ямочка на щеке.

– Готов поспорить, что за вами тянется шлейф из разбитых сердец.

Я пожимаю открытыми плечами, кожей чувствуя его взгляд.

– Мне делали предложение разок-другой. Ну или четыре.

– Наследники ромовых империй и сахарные бароны или косматые бородатые борцы за свободу?

– Скажем так: у меня широкий вкус. Однажды я поцеловала Че Гевару.

Не знаю, кто сейчас больше удивлен: мой собеседник или я сама. Понятия не имею, зачем я сказала то, что хранила в тайне даже от собственной семьи, совершенно незнакомому человеку. Наверное, чтобы его потрясти. Американцев так легко шокировать! Еще, вероятно, мне захотелось показать ему, что я не какая-нибудь дурочка, едва начавшая выходить в свет. Я делала и видела такое, чего он даже представить себе не может. То, насколько далеко я зашла, думая, что освобождаю отца из ада Че Гевары – тюрьмы Ла Кабанья, – история довольно впечатляющая. Сейчас я содрогаюсь при мысли о том, какая это была самонадеянность со стороны молодой девушки – воспринимать свой поцелуй как средство спасения жизни.

– И как вам? Понравилось? – спрашивает Золотой Мальчик.

Его лицо непроницаемо, как умная маска, которая оказывается на месте в нужный момент. Я не могу понять, шокирован ли он или ему меня жаль. Мне его жалость была бы куда неприятнее, чем презрение общества.

– Что понравилось? Поцелуй?

Он кивает.

– Я охотнее перерезала бы ему горло.

Надо отдать Золотому Мальчику должное: он не морщится от моего кровожадного ответа.

– Тогда зачем вы его поцеловали?

Я удивляю себя и, возможно, его тоже, решив не увиливать от правдивого ответа:

– Я устала от того, что со мной происходило. Мне захотелось взять судьбу в свои руки, спасти человека.

– Удалось?

Во рту ощущается пепельный вкус поражения.

– В тот раз – да.

Мощная эмоциональная волна приносит воспоминание о другом человеке, которого я спасти не смогла: вот машина, визжа тормозами, останавливается перед огромными воротами нашего дома, вот открывается дверца, и еще не остывшее тело моего брата выпадает на землю, пятная кровью ступени, на которых мы в детстве играли. Я рыдаю, обнимая его голову.

– Это действительно так плохо, как все говорят? – Тон моего собеседника стал почти невыносимо мягким.

– Хуже.

– Не могу себе такого вообразить.

– Конечно. Вы не представляете, как вам повезло, что вы родились в это время и в этом месте. Если у вас нет свободы, у вас нет ничего.

– И что бы вы посоветовали человеку, чья свобода закончится через несколько минут?