О чём молчат ведьмы

Стася налила кошке воды, помыла её плошку и насыпала туда корма. Потом вычистила обувь, прибрала в кладовке и вытерла подоконники на первом этаже. В общем, сделала всё то, о чём просила мать.

После Стася привела себя в порядок, волосы завязала в высокий хвост, чтобы их сильно не намочило дождём, надела голубой плащик и вышла под морось, раскрыв над собой весёлый алый зонтик.

Ей нравилась и такая погода: когда по их улице неслись вниз бурные мутные ручьи, в которых крутились веточки, листики и всякий другой мусор. Каждый дождь здесь чаще всего пах морем. И если подставить язык под его капли, то можно почувствовать их солоноватый вкус.

В детстве Стася любила выбегать под такой летний дождь и прыгать на заднем дворе их дома в лужах, глядя, как весело фонтанами разлетаются по сторонам капли. Или ходить по небольшой канавке, которая только во время дождя заполнялась водой. И тогда она представляла себя маленьким пароходиком, который мчится кого-то довезти до пункта назначения, бодро рассекая тяжёлые воды океана. Так, сама с собой, она могла играть часами, до тех пор, пока мать, увидев Стасины посиневшие губы и промокшую, испачканную одежду, ни загоняла её домой. И после тоже было весело. Агния раздевала её и сажала в большой таз, поливая тёплым душем, который казался сначала горячим от того, что тело застыло. Вода вокруг Стаси пенилась, иногда от белой блестящей пены отлетали большие шары. Они были влажными и радужными, и надо было скорее дотронуться до каждого шара пальцем, тогда они, один за другим, восхитительно разбрызгиваясь, лопались. Ванная комната быстро наполнялась горячим паром. Он оседал на зеркале, и после на нём можно было рисовать цветы и узоры, которые начинали плакать, постепенно стекая вниз. И мама в клубах пара была такой большой и тёплой. Её строгие черты лица размывались, и она выглядела добрее. А из пенных гор вокруг Стася делала замки или корону с красивым воротником, в которых выглядела как Снежная принцесса.

«В детстве людям не нужны бриллианты, – подумала Стася. – Их вполне заменяет взбитая пена для ванны».

Мимо Стаси проехала машина, обдав её ноги грязной водой из лужи. Стася еле успела отскочить. Да, город всё же её не очень любил. Он рвал ей колготки, пачкал одежду. Потому что город не прощает задумчивых и забывающих о нём самом. Здесь всегда надо быть собранной и настороже, город полон опасностей – не расслабишься и не помечтаешь. Стасе было тяжело в нём, а ему – сложно со Стасей. Он тоже не понимал эту странную барышню, которая не соблюдала его здравых правил.

До банка Стася старалась больше не отвлекаться, хотя ей это удавалось с трудом. В красивом здании девушке быстро оформили карту и подключили на телефон систему оповещений.

Прошёл час, и довольная Стася уже торопилась к Старой Ксении. Дождь закончился. Она, сняв плащ, перебросила его через сумочку и наслаждалась омытым чистым воздухом и трелью птиц из ближайшего сквера.

Глава 23

В аллее больницы среди прогуливающихся больных Стася увидела доктора Петера. Она улыбнулась и помахала ему рукой. Но он был хмур.

– Здравствуйте, у вас всё хорошо? – спросила девушка, подойдя к нему.

– У меня для вас нехорошие новости, – ответил он, взяв её за руку, – мне тяжело, что приходится говорить это вам. Состояние здоровья Ксении гораздо хуже, чем мы предполагали. Даже операцию делать не будут. Потому что поздно.

Стася побелела и тяжело опустилась на скамью.

– Сколько у нас времени? – подняла она на него почерневшие глаза.

– Кто знает? Месяц… С лекарствами, вероятно, два-три…

Он хотел ей ещё что-то сказать, но она встала и пошла мимо него к бабушке.

Та тоже вышла ей навстречу, они кинулись друг к дружке и обнялись, стоя на ступеньках больничного корпуса. Обе долго молчали, чуть покачиваясь, словно убаюкивая друг друга. Потом бабушка взяла внучку за руку и повела в тихую аллею за больницей. Они сели на скамейку под навесом, и Старая Ксения сказала:

– Стася, не жалей меня. Мне от этого только тяжелее. Прошу тебя об одном – отвези меня домой. Не хочу я больниц, не хочу лечения и лекарств. Я хочу к Казимиру. Знаешь, ведь я знала, что заболею. Знала и приняла это. Когда его кремировали, моё сердце сгорело вместе с ним. Он просил разбросать его пепел над морем под маяком. И я, исполняя его последний наказ, рассыпая горсть за горстью то, что осталось от моей любви, смотрела, как он вьётся серым дымом над волнами, словно дышит в последний раз… Тогда я поняла, что никогда больше не буду жить. Так, как прежде. А по-другому мне было не нужно… Не осуждай меня. Не повторяй меня. Но прими мой выбор, Стася… Печаль от тоски по мужу прорастала во мне. Я чувствовала, как она разъедает меня, и ничего не могла с собой поделать. Вернее, не желала. Я хочу быть с Казимиром. И это моя непроходящая боль. Моё вечное страдание. А оно всегда пробивается болезнью. Когда мы мучаемся? Когда понимаем, что делаем не то, что хотим, находимся не там, где хотим… Поэтому всегда, Стася, делай то, что хочешь ты. Тогда любая работа будет в радость, любая ноша – по плечу…

Она замолчала. А Стася тихо плакала, глядя на высыхающий парящий асфальт. У её ног в траве бегали муравьи, недалеко воробышки собирали рассыпанные кем-то зёрна, где-то Стасю ждал Стас, где-то на почте сидела за счётами сосредоточенная мать, а её любимая бабушка умирала. Таков был мир Стаси сегодня.

Как в нём совместить большую любовь и большую боль? Они трутся друг о друга, вызывая горечь и чувство стыда, что в то время, когда ты наслаждаешься самым сладким, кто-то родной пьёт острую полынь. Стасе было стыдно за то, что она забывала о бабушке, когда была со Стасом.

– Увези меня! Прошу тебя! Я хочу домой. Я хочу умереть там. Где мой маяк и моё море. Только давай не скажем Агнии, а просто уедем.

Стася ничего не ответила. Она думала.

– Давай ты пройдёшь укрепляющий курс. А потом мы примем решение? – сказала наконец она.

Они ещё долго сидели в этом закутке, пока через пару часов их не нашла здесь мать. Агния уже побеседовала с врачом и, увидев мать, снова в голос завыла.

– Как ты могла? Как ты могла?! – повторяла она. – Мама, ну какая же ты эгоистка. Ты должна жить ради нас… Ты должна пройти лечение. Может, стоит подумать о трансплантации?

– Дочь, я не хочу остаток жизни провести в больнице в окружении чужих людей, – твёрдо сказала Ксения.

– Мы снимем тебе отдельную палату, – пообещала ей Агния.

– Я не об этом. Я хочу домой, – пояснила ей Ксения.

– Не может быть и речи! – отскочила в ужасе Агния. – Дом срочно надо продавать. Срочно! И перебираться в город! И тебе, и Стасе нечего там больше делать, в этой дыре. Наш дом, слава богу, вместит всех. А тебе можно будет позже купить квартирку рядом!

– Я не хочу жить в твоём доме, – упрямо сказала Старая Ксения.

– Но я же говорю – это наш дом, – растерялась Агния.

А Стася подумала, что он давно только Агнии. Там всё располагалось, лежало и стояло, как хотела она. До последней чашки и ложки, до самого крохотного предмета. Другим там отводились жалкие углы пространства, словно клетки, но и в них должен был соблюдаться неукоснительный устав хозяйки. В этом доме хорошо было только Агнии…

– Мама, это твой дом. Там твои правила, – прошептала Стася.

– Но разве это плохие правила? – непонимающе спросила Агния. – Разве я хочу для вас дурного? Разве у нас нехорошо?

«Нехорошо! Нехорошо!» – хотела крикнуть Стася ей в ответ, но промолчала.

– Ладно, не будем припираться, – примирительно сказала Агния, – и всё же лечиться надо до конца, и это не обсуждается.

Вскоре они со Стасей, попрощавшись со Старой Ксенией, ушли. По дороге домой Агния просила дочь повлиять на бабушку.

– Только ты её можешь уговорить лечиться. Меня она, как видишь, игнорирует. Она не в себе – хочет домой. Кошмар какой! – ворчала Агния, всплёскивая руками. – В голове не укладывается… Ты должна её уговорить. Обязана! Иначе ты её убьёшь, понимаешь? Если мы пойдём у неё на поводу, то станем убийцами. А я убийцей быть не хочу!

Стася сжалась от ужаса, слушая мать. Её раздирали противоречия. Голову заволокли тревожные, сумеречные мысли. В душе было смятение. Мать была, конечно, права. Но и бабушку она понимала тоже. Девушке казалось, что её разрывает надвое. Сердце Стаси словно полоснули ножом, и оно кровоточило. Ровно посередине.

Дома она отказалась от еды, хотя мать опять долго настаивала, рассказывая о пользе витаминов и регулярного питания. Но в Стасе не было место еде. В ней было столько всего: обрывки мыслей, фразы, диагнозы, какие-то медицинские термины, бабушка, мать… И всё это было щедро перемешано с пеплом страха. Какая тут еда, когда от ужаса леденеют руки?

Стасе захотелось согреться, как в детстве. И она попросила у матери разрешения принять душ. Агния подала ей свежие полотенца и, причитая, проводила до ванной.

Стася зашла в маленькую комнату, отделанную белой плиткой, и с облегчением закрылась.

Она стояла в душевой, прислонившись лбом к холодному запотевшему стеклу и смотрела, как по нему, внезапно меняя траекторию, стекают капли… Стояла не двигаясь, а струи били по спине, притупляя боль и страх. Сначала Стася плакала, но потом успокоилась и смотрела сквозь щель в двери душевой на брошенные на полу ванной комнаты вещи, оттуда шёл холод, и выходить не хотелось. Она чувствовала себя старой и разбитой…

В дверь забарабанила мать:

– Стася, у тебя всё хорошо?

– Да, – глухо ответила дочь.

– Как можно так долго мыться? Ну сколько раз говорить – раз-два и готово. Что ты там вечно торчишь? – недовольно рассуждала Агния, стоя под дверью.

Стася выключила воду и шагнула из кабинки в холодные клубы пара. В мутном зеркале она выглядела как большая ощипанная птица. Девушка провела по нему рукой и увидела своё расстроенное лицо, поникшие плечи и мокрые сосульки волос. Взяла полотенце, пропахшее хлоркой. Только этот едкий строгий запах мать обожала и считала ароматом чистоты. Стася быстро растёрлась и оделась. От надлома внутри она так и не избавилась и напоминала себе остановившиеся часы, ненужные и бесполезные.

Мать позвала её вниз попить чаю. Стася сидела и опять слушала речи Агнии. От каждого её слова рана в душе медленно разъедалась и увеличивалась…

Стася отхлёбывала мелкими глотками жидкость и оглядывала комнату, где всё ей было хорошо знакомо. Она физически чувствовала, что здесь всё пропитано унынием и каждая доска, каждая подушка, впитала в себя этого столько, что не отмыть и не выжать. Стасе самой бесконечно захотелось туда, обратно, в бабушкин дом.