Под однообразный голос матери она прикрыла глаза и почувствовала, что стоит у маяка. У её ног колышется лаванда, ветер гладит её по волосам. И всё просто и понятно. Сердце сжалось от того, что она может потерять этот счастливый мир…
В ту ночь Стасе снились противные вязкие сны, в которых она утопала и не могла выбраться.
С утра она чувствовала себя разбитой и больной. Девушку не обрадовало ни СМС от Стаса, что он приедет вечером её навестить, ни СМС из банка о поступлении первого гонорара из редакции. Сумма была внушительной – в три раза больше зарплаты её матери. Часть денег она сразу перевела Агнии, чтобы та купила себе что-нибудь нужное.
…Стася навестила бабушку, и они снова сидели в аллее за больничным корпусом – там всегда царила тишина. Другие пациенты больше любили ухоженные центральные аллеи. А здесь всё заросло, будто в лесу. Тут была своя жизнь, которая успокаивала: букашки ползали в траве, перепархивали с цветка на цветок бабочки, а на полянке перед их скамейкой собрались, кажется, все местные коты – погреться на солнышке. За ними можно было наблюдать часами – они вальяжно валялись среди травы, иногда переворачиваясь другим бочком к солнцу. А всё из-за резных листьев и бело-розовых цветочных зонтиков валерьяны, которой здесь было видимо-невидимо.
Ксения и внучка просто сидели и молчали, глядя на ленивых разноцветных котов, разлёгшихся вокруг любимых цветов. Стася не знала, что чувствует бабушка, но сама она смотрела на всё отстранённо – ни коты, ни бабочки с цветами не проникали в её душу. Там было темно и уныло, словно в пустом казённом коридоре. Только где-то в глубине этого коридора капала вода. Медленно, неумолимо, как приближающиеся звуки метронома – тихие внутренние Стасины слёзы…
И только когда девушка увидела машину Стаса, её сердце словно ожило и снова заколотилось.
Она бросилась к нему навстречу и увидела, как дрожат от волнения его руки.
Стас повёз Стасю в город, на пристань. Там они спрятались в тихом уютном кафе и глядели на закат. Позже официантка зажгла на их столе свечу в резном подсвечнике, который раскидал на их лица танцующие тени. Им принесли пледы, потому что к вечеру стало прохладно. И всё это было бы даже романтично и крайне уютно, если бы Стас не вытирал Стасе слёзы, слушая печальные речи девушки. Он утешал, обнимал, укачивал её, словно маленькую.
– Да, – подвёл он итог, выслушав, – такова жизнь. Боль и радость всегда рядом. Кто-то рождается, а кто-то в это время умирает… И главное – не сойти от этого с ума. Научиться управлять жизнью. Словно яхтой на волнах. И даже если на море штиль, то это временно. Я уже понял – ничего не бывает совершенного. Если что-то кажется идеальным – это нами выдумано. Кроме тебя, Стася.
– Я тоже неидеальная, – грустно улыбнулась девушка.
– И я, – он обнял её крепче. – Давай держаться вместе, такие неидеальные.
Поцеловав любимую в щёку, Стас вдохнул нежный запах её волос. Касаясь Стаси, он думал, что, может, она и неидеальная, но искренняя, как никто другой. Бесхитростная, открытая, загадочная, полная волшебства и простая одновременно. Стася напоминала ему море, без которого он не мог жить. И тот восторг, какой испытывал, выходя из гавани на яхте, он переживал каждый раз при виде её. Ему нравилось смотреть, как загораются её глаза и сколько в них плещется любви. Подобно тому, как солнце отражается миллионами бликов в каждой волне за бортом, – так и в этой девушке сиял огонь. И всё это пламя принадлежало лишь ему. От этого у него каждый раз захватывало дух.
Проводив Стасю до дома, Станислав с тяжёлым сердцем отпустил её тёплую руку. Ему бы хотелось увезти возлюбленную с собой. И видеть её каждую секунду. Она не навязывалась ему, как другие. Чувствовала, когда его надо оставить в покое, дать подумать. Она не изматывала его ревностью или подозрениями.
Станислав ехал домой и думал о Стасе. Фары его машины пару раз выхватывали весёлых красивых девушек на городских улицах. Некоторые знакомые махали ему. Он улыбался им в ответ, но в голове у него было только его рыжеволосое чудо.
Он вспомнил одну историю…
Однажды, уже после знакомства со Стасей, они плавали с отцом на яхте и бросили якорь у необитаемого острова, который был очень далеко в море. Когда-то тут располагались старые рыбацкие дома, давно заброшенные и обветшалые. Стасу было интересно походить среди развалин. Они бродили с отцом по маленькому островку, разглядывая, как быстро природа затянула раны от пребывания людей. Как вытянулись и расправили кроны деревья на месте бывших домов, от которых кое-где остались только остовы. Дороги заросли малинниками и кустами облепихи. Старые перевёрнутые лодки на берегу разрушились, покрылись бархатным разноцветным мхом и стали пристанищем для множества птиц. Они-то тогда и удивили Стаса больше всего. Птицы подходили к ним близко и брали из их рук корм, касаясь ног белыми крыльями. Шли рядом с ними, оставляя кружевные следы на песке. Отец сказал: «Они не боятся нас, потому что непуганые, не знают людей. И не ощущают от нас опасности…»
Станислав подумал, что Стася напоминала ему этих птиц с острова. Словно она не знала до него людей и не ждала опасности. Стас просто протянул к ней руку, и она подошла. Как чайка на берегу заброшенного острова. И от этого с ней было хорошо и вольно. И хотелось, чтобы это чувство длилось вечно…
Потом Стас много раз приезжал в город один или с компанией друзей, часто они сливались с шумной стайкой Стасиных подруг. Все обменялись номерами телефонов, завязалось несколько новых пар, но всё равно даже тогда он понимал, что Стася выделяется из всех, словно чайка с того острова, которая невесть откуда попала на фермерский двор к домашним птицам. И ходит неприкаянная белая птица среди важных гусынь и надутых индюшек.
…А Стася в тот вечер, немного успокоенная любимым, всю ночь писала новые сказки. Она придумала книжку о русалках и спешила набросать задумки в ноутбук.
Мать, довольная подаренными деньгами, сегодня не приставала к дочери. Не ругала за позднее возвращение и даже принесла Стасе чашку с печеньем наверх в её комнату, чем очень ту удивила, потому что обычно Агния строго заявляла, что вещи надо беречь и место еды – только в столовой.
…В течение последующей недели в жизни Стаси, Агнии и Ксении воцарилось подобие спокойствия. Их быт пришёл к определённому распорядку. Каждая из них старалась не нарушать хрупкого мира между ними, не упоминать о чём-то, не затрагивать какие-то темы. Стасе даже стало казаться, что мама многое поняла и, возможно, у них получится жить вместе. Но всё снова стало рушиться, как только бабушку отпустили на воскресенье домой.
Стася привезла Ксению к обеду, они сели за стол, Агния тут же начала наступление. Похоже, она все предыдущие дни готовила эту речь. Начала мать со Стаси:
– Я хотела поговорить с тобой при бабушке, – сказала она, подцепив вилкой картофельное пюре из тарелки. – Стася, хочу тебя предупредить, что ты катишься в пропасть. Деньги от книжки, конечно, хорошо. Но мне кажется, ты оставила идею учиться на экономиста. Ты упоминала, что Станислав зовёт тебя с собой в город, где он будет учиться. Если собираешься туда, то у меня только два условия: вы должны пожениться, я с ним поговорю об этом при первой же встрече, и ты обязана там поступить в университет.
Стася похолодела:
– Мама, не надо ни о чём говорить со Стасом. И я… – она сделала вдох, – я хочу писать книги. И буду поступать на филологический…
– Но ты мне обещала… К тому же филолог – почти нищий. Куда ты потом денешь эти знания? Господи, Стася, ты практически умалишённая. Всю жизнь хочешь провести в деревне?
– А что плохого в деревне? – удивилась Стася.
– Нет, я не могу тебя слушать. Ты как блаженная, – закатила глаза Агния и отшвырнула вилку, – ты даже не идёшь к беде, а бежишь к ней. Ты прекрасно знаешь: то, что я предвещаю, всегда происходит. Может, я тоже колдунья? – Агния задумалась, прислушиваясь к себе. – Ведь вот правда. Я всегда и на работе, и дома скажу о какой-нибудь беде, и она случается. Но в твоём случае, Стася, мне не хотелось бы пророчить. И потом говорить: «Я предупреждала». Однако, подумай, так получится! Ты не слышишь меня. Хоть ты скажи ей, мама! – обратилась она к Старой Ксении.
– Агния, просто ты всегда ждёшь только плохого. И пророчишь лишь плохое. И, конечно, рано или поздно что-то происходит, – спокойно сказала Ксения. – Сколько я тебя помню, ты всегда ждала бед и несчастий, которые по большей части в итоге не случались.
– Только потому, что я их предчувствовала и избегала. А сейчас я бьюсь о стену. Я вижу, что моя единственная дочь катится в бездну, и ничего не могу поделать. Я кричу, а меня не слышат.
– Знаешь что, дочь, – возразила ей Ксения, – ты всю жизнь страшилась того, чего не было. Ты этого не избегала. Всё, чего ты боялась, было лишь в твоей голове.
Агния смотрела на мать с нескрываемой обидой, а потом медленно спросила:
– Это месть? За то, что я не такая, как ты? Ты теперь решила отыграться на Стасе?
– Ты ошибаешься, – покачала головой Старая Ксения, – я люблю тебя. И всегда тебя любила. И принимала такой, какая ты есть. Но ты зря всё время сеешь на наши головы свои страхи и тревоги. В некоторых разговорах нужна грань. Особенно в поучениях. Возможно, ты воспринимаешь это как мудрость, пусть так… И всё же любая мудрость подобна специям. Нельзя переусердствовать. Иначе ты испортишь еду. Ты хочешь достучаться, а сама лишь сыплешь и сыплешь перец, отравляя отношения или отвращая человека от этой темы так, что он потом на дух её не переносит…
– Я не понимаю тебя, мама, – сухо сказала Агния и налила себе сока, – но больше говорить не хочу.
Глава 24
На следующее утро Старая Ксения вернулась в больницу. Стася ежедневно навещала её. И каждый день бабушка уговаривала внучку уехать с ней в Медовую бухту. Стася пыталась пару раз заговорить об этом с матерью, однако получала отпор и нежелание слушать.
Врачи разработали поддерживающую терапию, рассчитанную на ближайшие два месяца, которые Ксения обязана была провести в больнице. Но от лекарств ей становилось только хуже. Она теперь не вставала, стала вялой, сонной и равнодушной.
Стася с ужасом и тоской видела, как бабушка уходит. В ней, словно в старой лампе, до конца притушили радость к жизни, и она едва теплилась. Сначала это было почти незаметно: просто ещё одна морщинка легла тенью на лицо, стала чуть прозрачнее кожа, замедлились движения. Но потом это проступило явственнее, будто незримые вампиры выпивали из Старой Ксении по ночам кровь, силы и саму жизнь. Казалось, даже бабушкина фигура с каждым днём уменьшалась, как ёжатся и сжимаются, высыхая, осенние листья.
Ксения угасала. Она догорала, будто потухающий в темноте костёр. Порой ты ещё видишь языки пламени, что внезапно вырываются из покрытых оранжевой сеткой углей и тут же гаснут. И с каждой минутой от костра всё меньше тепла. Всё чернее ночь вокруг. Всё тягостнее на душе.
Только бабушкины серые глаза оставались тёплыми и живыми, как раньше. Но взгляд её порой тоже застывал, устремлённый на что-то невидимое, словно она уже витала в ином крае. Будто ей кто-то махал оттуда, и тогда она тихо улыбалась, посылая этот взор вглубь себя…
Однажды, когда они остались со Стасей одни в палате, Ксения обратила к ней глаза, полные слёз, и прошептала:
– Если ты не увезёшь меня завтра, я уйду сама. Пешком… Я буду идти и, может, упаду замертво. Но упаду у маяка. Почему вы отобрали у меня дом? Почему вы не слышите меня? Ведь я ещё жива… Стася, здесь меня травят. Они лишь думают, что лечат. Но я здесь умру раньше чем там, у себя дома…
У Стаси сжалось сердце. Она смотрела на белую обескровленную бабушкину руку, обтянутую тонкой пергаментной кожей, сквозь которую виднелась каждая вена. Девушке было страшно заглянуть Ксении в глаза. Что делать? Как быть?
Стася тяжело вздохнула и, наконец, сказала:
– Хорошо. Я попрошу Стаса. Он приедет за нами после обеда, когда будет пересменка. Соберись и жди. Я увезу тебя домой.
– Правда?! – Ксения привстала и заплакала. – Правда?! Я вернусь домой?!
– Да. Обещаю, – тихо, но твёрдо сказала Стася.
Она договорилась со Станиславом, придумав план. Потом подготовилась к побегу: собрав бабушкины вещи, засунула сумку с ними под кровать.
Утром Стася дождалась ухода матери и, как только за ней хлопнула калитка, вскочила и стала действовать.