Кристин, дочь Лавранса

Кристин сидела в дверях пивоварни и пряла, ожидая, пока варево остынет. Она отложила веретено на порог, развернула ветошку, в которую был завернут жбан с распущенными пивными дрожжами, и начала отмерять.

– Закрой же сперва дверь, – приказала мать, – а то будет сквозняк! Ты ходишь как во сне, Кристин, – сердито сказала она.

Кристин цедила дрожжи в пивные чаны, а Рагнфрид размешивала.

«Гейрхильд, дочь Дрива, воззвала к Хатту, но это был Один.[66 - Хатт – одно из воплощений Одина, главного бога древнескандинавской мифологии.] Он пришел и помог ей сварить пиво; в награду же потребовал себе то, что находилось между чаном и ею». Такова была старинная сага, которую Лавранс рассказывал однажды, когда Кристин была маленькой.

«…То, что находилось между чаном и ею!..» Кристин почувствовала тошноту и головокружение от жары и сладкого, пряного запаха в темной запертой пивоварне.

На дворе Рамборг водила хоровод с толпой детей и пела:

Орел на высоком утесе сидит
И желтые когти сжимает…

Кристин прошла вместе с матерью через маленькие сени, где стояли пустые пивные бочонки и разная утварь. Наружная дверь вела отсюда на небольшой участок земли между задней стеной пивоварни и плетнем, огораживавшим ячменное поле. Целая куча поросят дралась из-за выброшенной тепловатой барды, толкаясь и с визгом грызясь.

Кристин заслонила глаза рукою от ослепительного блеска полуденного солнца. Мать посмотрела на свиное стадо и сказала:

– Нам не обойтись меньше чем восемнадцатью оленями.

– Вы думаете, нам столько надо? – рассеянно сказала дочь.

– Да, придется ведь подавать дичь и свинину ежедневно, – отвечала мать. – А мы вряд ли достанем больше птицы и зайцев, чем пойдет на одну только верхнюю горницу! Ты должна помнить, что сюда съедется почти двести человек, считая слуг и детей, да еще нищие, которых надо кормить. И даже если вы с Эрлендом уедете на пятый день, то все же некоторые из гостей останутся здесь, наверное, до конца недели по меньшей мере!.. Побудь тут и присмотри за пивом, – промолвила Рагнфрид, – а я пойду позабочусь о еде для твоего отца и косарей.

* * *

Кристин принесла прялку и уселась на пороге задней двери. Она сунула было палку с куделью себе под мышку, но потом бессильно уронила на колени руки, державшие веретено.

Колосья ячменя за плетнем блестели на солнце, отливая шелком и серебром. Сквозь журчанье реки до Кристин время от времени доносился со стороны лугов на острове звон кос – то железо иногда ударялось о камень. Отец и работники спешили поскорее покончить с сенокосом. Ведь нужно было еще столько дел переделать, готовясь к ее свадьбе.

Пахло теплой бардой, и резкая вонь шла от свиней – Кристин снова почувствовала тошноту. А от полуденного зноя кружилась голова и во всем теле чувствовалась слабость. Побледнев и выпрямив спину, сидела Кристин, ожидая, когда это пройдет, – она не хотела, чтобы ее опять стошнило.

Так она еще никогда себя не чувствовала. Напрасно она старалась утешать себя: это еще не наверное, может быть, она ошиблась… «…То, что находилось между чаном и ею…»

Восемнадцать оленей… Почти двести свадебных гостей… Людям будет над чем посмеяться, когда станет известно, что все это затеяно только ради беременной бабы, которую надо было выдать замуж поскорее!

Ох, нет!.. Она отбросила пряжу в сторону и вскочила на ноги. Прислонилась лбом к стене пивоварни, и ее начало рвать в крапиву, буйно разросшуюся вдоль стены. Крапива кишела коричневыми гусеницами – при виде этого Кристин затошнило еще сильнее.

Она провела руками по влажным от пота вискам. Ох, нет, так это и есть!..

Их должны повенчать во второе воскресенье после Михайлова дня, а свадьба будет праздноваться в течение пяти дней. До этого времени остается еще свыше двух месяцев. Тогда, вероятно, у нее уже очень будет заметно – и мать и другие замужние женщины обязательно увидят. Они всегда так догадливы в этих случаях, всегда знают, если какая-нибудь женщина беременна, за целые месяцы до того, как Кристин наконец сообразит, по каким признакам они это видят. «Бедняжка, она так поблекла!..» Кристин нетерпеливо потерла себе щеки, почувствовав, что они бескровны и бледны.

Прежде, правда, она очень часто думала, что это обязательно случится рано или поздно. И не так уж этого боялась. Но тогда все было бы совсем иначе, чем теперь, – ведь тогда они не могли и не должны были отдаться друг другу законным образом. Это считалось – да, конечно, – тоже и позорным и грешным, но если молодые люди не хотели позволить, чтобы их насильно разлучали, то это скоро забывалось, и люди говорили о них с добродушием. Ей бы тогда не было стыдно! Но если так бывает между женихом и невестой, то тогда над ними только смеются и грубо шутят. Она и сама понимала, это смешно; вот теперь варят пиво и мешают вино, будут колоть скот и печь и варить на свадьбу, чтобы слава об этой свадьбе прогремела по всей округе, а между тем ее, невесту, начинает тошнить от запаха еды, и она в холодном поту забирается за сараи да пристройки, и там ее рвет…

Эрленд… Она гневно стиснула зубы. Он должен был бы избавить ее от этого. Потому что ведь она не хотела. Он должен был бы помнить, что раньше, когда будущее было для них так неясно, когда она ни на что не могла надеяться, кроме его любви, тогда она всегда, всегда с радостью предоставляла себя его желанию! Он должен был бы оставить ее в покое сейчас, когда она пыталась ему отказать, потому что ей казалось, что нехорошо брать себе что-либо украдкою после того, как отец соединил им руки в присутствии их родичей как жениху и невесте. Но он все-таки взял ее, почти насильно, со смехом и ласками; и она не в силах была показать ему, что сопротивлялась и отказывалась по-настоящему.

Она вошла в пивоварню и взглянула на пиво, потом опять вернулась к плетню и задумалась, облокотившись на него. Колосья ячменя тихо покачивались от легкого дуновения ветра, переливаясь блестками. Кристин не могла припомнить, чтобы когда-нибудь видела хлеба такими богатыми и буйными, как в этом году… Вдали поблескивала река, слышен был голос Лавранса, кричавшего что-то – слов нельзя было разобрать, но работники на острове смеялись.

Если пойти к отцу и сказать ему? Не лучше ли бросить все эти приготовления и в тишине соединить нас навеки с Эрлендом, без церковного венчания и большого празднества, – раз теперь все дело только в том, чтобы ей получить звание супруги, пока всем не стало ясно, что она носит уже под сердцем ребенка от Эрленда.

Он тоже подвергнется насмешкам, Эрленд, как и она сама – или даже еще больше. Ведь он-то уже не юноша. Но он сам желал этой свадьбы, ему хотелось видеть Кристин невестой в шелку и бархате, с высокой золотой короной на голове, – он хотел этого и вместе с тем хотел обладать ею во все эти сладкие тайные часы! Она исполняла его желания всегда и во всем. И должна была продолжать исполнять его волю и в этом.

Но в конце концов он убедится, что никто не может получить и то и другое одновременно. Он столько говорил о большом рождественском празднике, который он устроит в Хюсабю в первый год, когда она войдет хозяйкой к нему в дом, – тогда он покажет всем своим родичам, и друзьям, и жителям окрестных приходов, вплоть до самых отдаленных, какая ему досталась красивая жена. Кристин насмешливо улыбнулась. Да, такой пир будет очень кстати на нынешнее Рождество!

Это произойдет около дня Святого Григория. Вихрь мыслей закружился в ее мозгу, когда она произнесла про себя, что около дня Святого Григория она родит ребенка. Она немного страшилась и этого – она помнила пронзительные крики матери, резко звеневшие над всем домом в течение двух суток, когда Ульвхильд появлялась на свет. В горах, в Ульвсволде, умерли от родов одна за другой две молодые женщины, и первая и вторая жены Сигюрда из Лоптсгорда, и ее собственная бабушка по отцу, в честь которой ей дали имя…

Но не в страхе было дело. Она так часто думала за эти годы, каждый раз, когда замечала, что все еще не беременна, что, может быть, это послужит наказанием ей и Эрленду. Что она навсегда так и останется бесплодной. Тщетно будут они ждать да ждать того, чего раньше так боялись, будут надеяться так же напрасно, как раньше беспричинно страшились! Пока наконец не узнают, что придет время, когда их вынесут из его дома и род Эрленда заглохнет; ведь его брат – священник, а те дети, которые сейчас у Эрленда, никогда не смогут наследовать отцу. Мюнан Увалень и его сыновья въедут и сядут на их хозяйское место, а имя Эрленда будет выкинуто и забыто в его роду.

Она крепко прижала руки к животу. Там было оно – между плетнем и ею, между чаном и ею! Между нею и целым миром был он – законный сын Эрленда! Она уже испробовала способ, о котором однажды при ней говорила фру Осхильд, – пробу крови из правой и левой руки. Она носит сына. Что-то он ей принесет? Она вспомнила своих мертвых братцев, горестные лица родителей при упоминании о них, вспомнила все те дни, когда видела отчаяние родителей из-за Ульвхильд, ту ночь, когда Ульвхильд умерла. И подумала обо всем том горе, которое причинила им, об измученном лице отца… И все же не видно еще конца горю, которое она причинит отцу и матери…

И все-таки, все-таки! Кристин уронила голову на руку, лежавшую на плетне; другую руку она продолжала держать на животе. Хотя бы это и принесло ей новое горе, хотя бы это и причинило ей смерть, но она предпочитает умереть, родя Эрленду сына, чем знать, что когда-нибудь они оба умрут, и дома останутся после них пусты, и хлеба будут колыхаться для чужих…

Кто-то вошел в сени. «Пиво! – подумала Кристин. – Я должна была взглянуть на него уже давным-давно!» Она выпрямилась, но в эту минуту появился Эрленд и, нагнувшись под притолокой, вышел на яркий солнечный свет, весь сияя от радости.

– Так вот ты где! – сказал он. – И даже шагу не сделаешь ко мне навстречу? – И обнял ее.

– Милый, как ты приехал? – удивленно сказала она.

Он, очевидно, только что спрыгнул с лошади: через плечо у него был еще переброшен плащ, а меч висел сбоку, и был он небритый, грязный и очень запыленный. Он был одет в красный кафтан, падавший складками с самого ворота и разрезанный с боков почти до подмышек. Пока они проходили через пивоварню и двор, одежда развевалась на Эрленде, открывая его ноги до бедер. Как странно, прежде Кристин никогда не замечала, что он слегка косолапил при ходьбе, прежде она видела только, что у него длинные, стройные ноги, тонкие щиколотки и небольшие красивые ступни.

Эрленд приехал не один – с четырьмя слугами и тремя запасными лошадьми. Он сказал Рагнфрид, что приехал, чтобы забрать приданое Кристин, – ведь для нее удобнее, если ее вещи будут уже в Хюсабю, когда она приедет туда. Свадьба состоится так поздно осенью, что тогда, пожалуй, будет трудно перевезти вещи, и их к тому же легко можно попортить морской водой на корабле. А теперь аббат в Нидархолме предлагает ему послать их со шхуной святого Лаврентия – предполагают, что она отплывет от острова Веэй около дня Успенья Богородицы. Поэтому он и приехал, чтобы отвезти приданое на лошадях к мысу[67 - Имеется в виду мыс в долине Рэ?умсдал – ныне у города Ондалснес. Отсюда начиналась дорога от моря в долину Гю?дбрандсдал.] через Рэумсдал.

Он сидел в дверях поварни, пил пиво и болтал, пока Рагнфрид и Кристин ощипывали диких уток, принесенных Лаврансом накануне с охоты. Мать с дочерью были одни дома; все женщины пошли на луг сгребать сено. У Эрленда был очень веселый вид, он был очень доволен собою, потому что приехал сюда с такой разумной целью.

Мать вышла, а Кристин осталась присматривать за птицами на вертеле. Сквозь открытую дверь ей чуть видны были слуги Эрленда, лежавшие в тени на другой стороне двора; чаша с пивом ходила у них вкруговую. Сам Эрленд сидел на пороге, болтал и смеялся – солнце светило на его непокрытую голову, на черные как смоль волосы; Кристин заметила, что в них было несколько седых нитей. Да, ему ведь скоро уж будет тридцать два года, но он ведет себя как балованный мальчик! Она знала, что у нее не повернется язык сказать Эрленду о своей беде, – он еще и сам успеет увидеть это. Смеющаяся мягкая нежность заливала ее сердце, затопляла таящуюся на дне его искру холодного гнева, как сверкающая река струится поверх камней.

Она любила его больше всего на свете, любовью была полна ее душа, хотя Кристин в то же время продолжала видеть и помнить все другое. Как мало подходит этот придворный в красивом кафтане, с серебряными шпорами и с разукрашенным золотом кушаком, к сенокосной страде здесь, в Йорюндгорде! Кристин заметила также, что отец не пришел с поля, хотя мать и послала Рамборг к реке с известием, какой к ним приехал гость.

Эрленд подошел к Кристин и обнял ее за плечи.

– Ты понимаешь? – сказал он с сияющим лицом. – Не странно ли тебе, что вся эта суета и работа – ради нашей свадьбы?

Кристин поцеловала его и оттолкнула от себя – принялась поливать птиц жиром и попросила не мешать ей. Нет, она не станет говорить ему об этом!..

* * *

Лавранс пришел домой только к ужину, вместе с косарями. Он был одет почти так же, как и батраки; на нем был кафтан из домотканого сукна, доходивший до самых колен, и просторные штаны из той же материи; он шел босиком с косой на плече. Единственно, чем его наряд отличался от одежды работников, это кожаным наплечником для сокола, сидевшего у него на левом плече. Лавранс вел за руку Рамборг.

Лавранс приветствовал зятя довольно сердечно и попросил извинения за то, что не явился раньше, – приходится налегать на полевые работы изо всех сил, потому что нужно еще съездить в город между сенокосом и жатвой. Но когда Эрленд рассказал за столом о цели своего приезда, Лавранс выказал некоторое неудовольствие.

Ему сейчас никак не обойтись без повозок и лошадей. Эрленд отвечал, что он привел с собою четырех запасных лошадей. Лавранс высказал предположение, что понадобятся по меньшей мере три воза. Кроме того, девушке нужно будет иметь здесь под рукою свои наряды. А постельные принадлежности, которые Кристин получала в приданое, потребуются в Йорюндгорде во время свадьбы, когда придется отводить помещение стольким гостям.

– Ну что ж, – сказал Эрленд. – Конечно, и осенью удастся как-нибудь перевезти приданое. – Но он так обрадовался, когда услышал, как ему казалось, вполне разумное предложение настоятеля отправить вещи на монастырской шхуне. Настоятель даже напомнил ему о родстве между ними. – Теперь все об этом вспоминают! – сказал Эрленд улыбаясь. По-видимому, неудовольствие тестя ни капли его не смущало.

В конце концов было решено, что Эрленду дадут одну повозку и он увезет воз таких вещей, которые прежде всего потребуются Кристин, когда та приедет к себе в новый дом.

На следующий день началась спешная укладка. Мать решила, что большой и маленький ткацкие станки могут быть отосланы теперь же вместе с другими вещами – Кристин, пожалуй, не удастся больше ткать до самой свадьбы. Рагнфрид с дочерью сняли ткань с кросен. Это была хотя и некрашеная шерстяная материя, но зато из самой лучшей мягкой шерсти с вотканными прядями шерсти от черных овец, что давало правильно расположенный узор. Кристин с матерью сложили материю и уложили ее в кожаный мешок. Кристин подумала, что из этой ткани выйдут хорошие свивальники, и очень красивые, если их обшить красной или синей тесьмой.

Рабочий стан с ящиком в сиденье, выкованный когда-то Арне, можно было тоже отправить теперь же. Кристин вынула из ящика все те вещи, которые в то или иное время были получены ею от Эрленда. Она показала матери отделанный красным узором голубой бархатный плащ, в котором должна была ехать в церковь в день своей свадьбы. Мать стала его рассматривать со всех сторон, щупая материю и меховую подкладку.