Ведьма княгини

– Согласна!

Она прошептала это, как будто сил сказать такое в голос уже не осталось. Чувствовала взгляд Кощея из темноты и вдруг поняла, чего он ждет. Поэтому собственными клыками укусила руку, и когда выступила капелька крови, показала ее Кощею.

– Кровью тебе в том клянусь!

Он исчезал. Его голос звучал уже из далекого далека.

– Добро. Ряд[48 - Ряд – договор, соглашение.] заключен. Луна иночные духи тому свидетели. Не выполнишь обещанного, я имею право взять все. И тебя, и Свенельда и дитя твое.

У нее хватило сил только кивнуть.

Он же сказал:

– Мне любо, что ты на подобное решилась. Я ничего не проигрываю и не теряю. А напоследок и тебя одарить хочу. Я верну тебе память. Ты все вспомнишь… Вновь будешь знать колдовские заклинания и заговоры, вновь познаешь все, что умела, поймешь, каково это – быть ведьмой… Однако чародейскую силу ты вернешь только как разродишься. И тогда…

Она не услышала в налетевшем порыве ветра его последнее слово. Но успела заметить, как он взмахнул полой черного савана уже из какой-то разверзшейся темной воронки, исчез…

А на нее будто навалились какие-то вспышки, силуэты людей, мельтешение лиц и оскаленных морд, свист стрел и вой духов. Они словно были везде, наваливались извне и поднимались из глубины ее самой, переполняли ее с такой силой, что она завыла, ощутив сильнейшую боль. Схватилась за голову, которая, казалось, сейчас разорвется от перенапряжения, закричала, повалилась на землю, каталась, закрываясь руками, молила погодить, не так скоро…

Но они мелькали и наседали, она как в бреду узнала своего наставника, кудесника Никлота, узнала облик чернобрового седого Маланича, молодого древлянина Малка, иных людей, существ, гадов, духов; узнала скалившегося волколака, узрела искаженные ненавистью лица гонителей… а еще и чудищ над болотом, степняков на быстрых лошадях, корабли под парусами… Как взаправду ощущала прикосновения князя Игоря, видела его синие глаза под седой прядью, ощущала боль капкана на щиколотке и задыхалась от клубов едкого дыма костра, над которым стояла привязанная она сама.

Все это разом ворвалось и заполонило ее, оглушило, отупило. Ее человеческая сущность не могла вмиг поглотить столько враз нахлынувших воспоминаний и знаний. Ее корежило, из носа и ушей хлынула кровь, волосы сбились в колтун, тело было исцарапано и испачкано. Потом она выгнулась, застыла, по телу ее пробегали судороги, она сучила ногами, глаза вылезли из орбит, скалились зубы, по телу тек пот.

Где-то опять прокричали петухи. Но Малфрида не услышала их. Она лежала неподвижно, походя сейчас больше на труп, чем на боярыню из Дорогожичей, которой люди кланялись. Она не шевелилась, погрузившись в глубокий сон, более похожий на обморок.

Глава 4

Византийские мастера для княгини Ольги возвели на киевской Горе большую светлую хоромину из камня: обрамленное пузатыми колоннами белокаменное крыльцо с торжественно восходящей лестницей, вдоль фасада галереи на круглых подпорах, большие окна с овальными сводами окружала затейливая резьба, ввысь поднимались шатровые кровли, крытые яркой черепицей. Красиво, богато, солидно. Как раз под стать такой правительнице, как Ольга Киевская.

А вот варягу Свенельду среди эти белокаменные своды давили на голову, не давали сосредоточиться. Поэтому, едва бояре после совета стали покидать высокую светлую гридницу княгини, а то и вовсе толпились в белокаменных сенях, обсуждая говоренное, как Свенельд торопливо протиснулся промеж них и кинулся прочь. Миновал мощенный плоским камнем двор, взбежал на окружавшую княжеские постройки стену, и только тут, на галерее над киевской горой, над разливом вольного Днепра, где ветер растрепал его длинные волосы, смог варяг вздохнуть вольно и глубоко.

Постепенно мысли стали успокаиваться. Свенельд прикрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. Столько событий произошло в последнее время, столько надо сделать. С чего начать? Ехать ли на погребение своротившей шею мамушки Липихи? Посылать ли людей на поиски невесть куда пропавшей жены? А может, ляд с ними со всеми, а ему лучше обмозговать, как теперь быть с Ольгой, или обдумать да оценить возможности и силы соперников?

Свенельд понимал, что сейчас, после гибели Игоря князя, именно у него в руках наибольшая сила. Его войско при нем, его богатства огромны, его любят в Киеве. Любят, да не все. Старые боярские роды, ведущие начало от князей-основателей Кия, Щека и Хорива, смотрят на него косо и явно признать его, чужака, не захотят. Вот и смотрят коса, словно задумали недоброе. И все эти слухи, что он с Ольгой того… Им подобное не по нутру. Они сами верховодить хотят. Ведь Ольга что? Вдовица прежнего князя, один сын ее далеко, да и того мало кто на княжение позовет, второй – дитя малое, глуздырь[49 - Глуздырь – маленький ребенок.] совсем. Ну не Ольге же, в самом деле, над Русью стоять! А поддержать княгиню может только он, Свенельд. Если сам не пожелает шапку княжескую примерить.

Свенельд понимал, что сейчас у него есть возможность ухватить жар-птицу удачи за хвост. Если не опалится ее огнем. Когда уж тут кручиниться о смерти мамки Липихи, когда заботиться, куда его боярыня пропала. Ему бы власть удержать, взлететь на сильных крыльях, подчинить… саму Ольгу. И высказать ей то, что таила душа его: как она мила ему, и что если все еще хочет быть княгиней, то пусть назовет его князем. А он и ее подле себя посадит, как жену свою, как суложь любимую, желанную… И княгиню. А что? Была Ольга княгиней при Игоре, станет княгиней при Свенельде. Она согласится! Свенельд знал, что нравится ей, что только узы брака с князем Игорем удерживали ее от того, чтобы открыться. И если он покличет – она придет в его объятия.

Так он думал порой. Но потом…

Не забыл ведь варяг Свенельд как княгиня вышла из гридницы, узнав про смерть мужа, как в переходе кинулась всем телом о каменную твердую стену да завыла по-волчьи. Даже толстая кладка камня не сокрыла звуков ее истошных криков и рыданий. Именно тогда Свенельд понял, что те ласковые взгляды княгини, какие порой ловил на себе, ничего не стоят перед тем чувством, какое она испытывала к Игорю. Но Свенельд утешил себя мыслью, что это княгинюшка так не только от горя, но и от страха рыдает. Ведь одна с малым княжичем у власти осталась.

А еще Свенельд заметил, что в последнее время Ольга словно отдалилась от своего верного варяга. Ее бояре, ее советники-волхвы окружали Ольгу плотным кольцом, да и она сама за ними хоронилась, словно понимала, что от нее Свенельд потребует. Вот и смотрит, как будто он из преданного воеводы врагом ее вмиг сделался. Понимает ведь, что править на Руси сможет лишь тот, за кем сильная дружина. А что есть у Ольги на сей день?

Свенельд подумал про Асмунда, которого Игорь, уезжая, при княжиче за кормильца оставил. Кормилец будущего правителя – высокая должность. Поэтому все воины погибшего князя станут за этим седоусым воеводой, если понадобится. Захочет ли Свенельд против старого друга и соратника выступить за власть в Киеве? Пойдет ли против вчерашних побратимов воинских? Да и бояр местных, коим он не люб, забывать нельзя.

Да и восставших древлян забывать нельзя. Эти уже приготовились к противостоянию с Русью. Так что раздор в стольном Киеве им только на руку будет.

Над высокой кручей Горы, над разлившимся Днепром пронесся сильный порыв ветра. Свенельд подставил ему лицо, вдыхал жадно. И ощутил влагу на лице. Ах, этот бесконечный сырой дождь, которому, казалось, не будет конца. Вон на Живин день тихо как отгуляли, волхвы не устраивали шумного торжества, понимая, что гибель князя не повод для ликования. И каковы бы требы они ни возносили на капищах, но и в светлый праздник Живы не смогли вытребовать у небес солнышка. Неудачу свою объясняли тем, что это чародеи древлянские мешают им ворожить, что идет с их стороны нечто темное и мрачное. Ну да кому как не посаднику Свенельду знать, на что древляне способны.

По сути он подозревал, что древляне могут покончить с Игорем. Как и понимал теперь, что войны с этим племенем не избежать. А вот отчего так дерзки древляне, его озадачивало. Конечно, он и ранее выяснил, что князь их Мал вел переговоры с соседними племенами бужан и волынян, но ведь Свенельд уже подсуетился и успел перекупить сговорившихся с Малом глав соседних племен, больше им заплатил и был уверен, что не полезут волыняне и бужане в сечу ради древлян.

Знает ли о том Мал? В любом случае он ведет себя так, словно не опасается мести за погубленного Игоря. Да и потом все эти россказни, что в его чащах ныне опасно и чародейство там великое…

А вот плевал Свенельд на их чародейство! Он твердо знал, что сильный человек победит любую нежить наколдованную, справится с любой жутью. Случалось уже, не подивят его ничем древляне. А вот посеять раздоры на Руси, когда ни один, ни другой из детей Игоря не в силах воинство против восставшего племени возглавить – это они могут.

Свенельд уже не первый день думал обо всем этом, но на совете все больше отмалчивался, размышлял. От этих мыслей не отвлекло ни известие о странной кончине мамки Липихи, ни весть о негаданном исчезновении его жены Малфуты. Хотя пусть люди лучше думают, что его только дела домашние заботят. Вот уедет он сейчас к себе в Дорогожичи и понаблюдает со стороны, как тут все пойдет. Но как же уедешь, когда уже пошла весть, что в Припять вошли струги с древлянскими послами, идут к Днепру. Сваты, видишь ли…

Свенельд постарался отвлечься, наблюдал, как на соседней от Горы возвышенности Детинке носились вдоль ее длинного плато всадники, показывали свое умение. А ведь и впрямь удальцы! Со своего места Свенельд видел, как они вздыбливают своих скакунов возле поставленного на краю Детинки шеста, срезают с него повешенные тыквы, а то и просто на ходу свешиваются с седел, поднимают брошенные шапки и тут же, с ходу, метают сулицы[50 - Сулица – короткое копье, дротик.] в соломенного истукана в стороне. Вот, а еще поговаривают, что русы уступают степнякам в умении сражаться верхом!

А потом Свенельд заметил среди похвалявшися своим мастерством конников молодого черниговского воеводу Претича. Он нравился варягу: у парня только первая борода пробивается, а уже прославился в степных дозорах, охраняя порубежье со Степью. И прислал его князь Тудор Черниговский. Вроде как для помощи прислал, но ведь заодно и показать так хотел, какие славные витязи под его рукой ходят. А значит есть у Тудора воинская сила, и если что… то и его можно выкрикнуть князем Руси.

А еще смоленский князь-посаднк Гиля уже порывается свою власть проявить, если сам же не отстанет от Руси, задумав стать самостоятельным правителем… Все после гибели Игоря заволновались, свое решают. И это не говоря о новгородской земле, где родичи павшего Игоря в силе.

Да что там говорить, если в самом Киеве поговаривают кого-то из старой родовитой знати возвысить. И Свенельду вспомнилось, как на него эти потомки прежних князей поглядывают. Вроде просто неприветливо и хмуро, но отчего-то порой и посмеиваются между собой. Задумали что-то? И ему надо быть настороже. Куда тут думать в Дорогожичи ехать…

Почему-то вспомнилось, как был удивлен, прознав, что к нему в Дорогожичи недавно ночью ездила княгиня Ольга. Случилось это, когда он, успокаивая княгиню, поведал, что его жена-древлянка и есть та чародейка Малфрида, о которой слух давно идет. Зачем-то сказал? Ну думал так княгиню успокоить, а она, как услышала о Малфриде, вмиг поменялась в лице. Свенельд сперва решил, что ревность былая в ней пробудилась, ведь знал, как Ольга ревновала Игоря к чародейке. И лишь потом узнал, что Ольга той же ночью сама помчалась в Дорогожичи, где с боярыней его о чем-то долго толковала. О чем? – никому не ведомо. Раньше бы княгиня варягу своему бы доверилась, а так молчит. Да и Малфутку не расспросишь. Пропала невесть где. Ну а Свенельду даже намекнули, что его суложь испугалась гнева мужа, после того как мамку его с лестницы спихнула. Свенельд не хотел об этом думать. Хотя и знал, что не на простой древлянке женился, сам ведь некогда видел, какой она может быть… когда нечто темное и злое брало в ней верх.

От раздумий варяга отвлекли послышавшиеся сзади неторопливые шаги. Свенельд и не повернувшись, угадал уже по этой неровной поступи, что приближается кормилец княжича Асмунд. Некогда этот муж был славным воеводой, водил дружины под рукой князя Игоря. Однако в последнее время прихварывать заметно начал, поэтому чаще не уезжал, а делами тут, в Киеве, заведовал.

А ведь Асмунд, как один из лучших людей Руси, мог и продлить себе жизнь, вернуть здоровье. Если бы живую и мертвую воду пил. Тот же Свенельд не пожалел бы для него заветной склянки. Ведь у Асмунда хватило бы богатств расплатиться даже золотом за новую жизнь. Но не пожелал. И Свенельд догадался, что старый воевода подался в христианство. Ведь эти почитающие чужого Христа люди странные, их и живой водой не приманишь, все о душе своей пекутся. Мол, пить чародейскую воду – это губить душу. А для христиан душа важнее даже жизни. Странный народ, упрямый.

– У тебя дело ко мне, Асмунд? – медленно повернулся к кормильцу варяг.

Асмунд стоял рядом, кутаясь в серую накидку с меховой опушкой. И голова у него была серая, русые гладкие волосы сединой присыпаны, как и длинные вислые усы. Лицо худое с вечным налетом щетины, будто ему, одному из нарочитых мужей, и побриться лишний раз недосуг.

– Послушай, Свенельд, – глядя куда-то в сторону, начал Асмунд, – тут боярыня твоя объявилась.

– Где? – встрепенулся Свенельд.

– У входа в детинец[51 - Детинец – укрепление внутри града, крепость, кремль.] стоит. Воротники[52 - Воротники – стражники, несущие службу подле главных ворот.] ее внутрь не пустили, приняли за бродяжку. Она и впрямь как бродяжка смотрится: грязная, растрепанная, одетая в лохмотья, как будто с чучела огородного какую-то дерюгу стащила. Но я ее увидел из окна и поспешил тебе сообщить, пока дворня всякого болтать не стала.

Свенельд так и кинулся, пронесся по заборолу, только полы его шитой золотом накидки заполоскались. Сбежал вниз, почти расталкивая собравшийся во дворе детинца люд, поспешил к воротам. Так и есть, она, Малфутка… или все же ведьма Малфрида?

Что-то в ней было иное, на милую улыбчивую Малфутку сейчас и не похожа. Стоит себе такая властная и хмурая, волосы взъерошены, лицо грязное, к тому же и впрямь в рубище вырядилась, как бродяжка.

Свенельд еще не протолкался к ней сквозь толпу во дворе, как у ворот подле Малфриды оказался верхом молодой черниговский воевода Претич. Он как раз въезжал в арку срубных ворот, когда вдруг резво соскочил с седла и к ней:

– Малфрида? Ты?

И этот в ней только ведьму видит. Откуда знает? И не опасается, не смущается ее странным видом, а просто просиял, за руки стал хватать.

– Неужто не признала меня, Малфрида? Или забыла, как мы с тобой воевали с печенегами в крепости Малодубовец?[53 - Об этих событиях рассказано в романе «Ведьма и князь».]

Свенельд наконец приблизился, быстро скинул с плеч свою сверкающую накидку, закутал жену, стремясь скрыть ее непотребный вид. Она как и не заметила, все больше на Претича глядела, хмурила темные брови, как будто силилась что-то припомнить.

– Не лезь, Претич, – отстранил его Свенельд. – Это жена моя.

– Жена? – удивился черниговец.