Светорада Янтарная

Но особенно помешало Ипатию развестись то, что сейчас брачные вопросы в Византии считались особенно скандальными. Дело в том, что правитель огромной византийской империи Лев Мудрый, намеревался вступить в свой четвертый брак. Так вышло, что все три его императрицы умерали молодыми, не успев подарить императору наследника. Ныне во дворце на правах жены Льва жила его четвертая избранница – Зоя Карбонопсина, которая еще полгода назад родила базилевсу долгожданного сына. И Лев желал узаконить этого ребенка, вступив в брак с его матерью.

Однако тут наперекор воле правителя пошел патриарх Николай по прозвищу Мистик. Четвертый брак! На его взгляд это было распутством. Патриарх считал этого ребенка незаконнорожденным и даже долгое время отказывался его крестить. Наконец младенца все же окрестили, дав ему имя Константин. Но отношение к порфирородному царевичу[11 - Порфирородный царевич – наследник императора, рожденный в специальном дворце, Порфире, что указывало на его преимущество в праве престолонаследия.], как и к его матери, оставалось двояким, и венчать Зою со Львом отказывались. По всей империи брачные вопросы обсуждались по пунктам, и в это время говорить о разводе стало и вовсе безнадежным делом.

Вот и сейчас Зенон сказал брату, мол, на что тот надеется, если сам божественный автократор[12 - Автократор – одно из названий византийских властителей, означавшее «самодержец».] не в состоянии разрешить свои семейные дела?

– Однако император сочувствует тебе, – похлопал Ипатия по плечу брат-евнух. – Он даже расспрашивал меня о вас с княжной. Однако ты сам ведешь себя недопустимо, на столь долгий срок покидая службу в Палатии. Или ты думаешь Льву не донесли, что ты в феме стал едва ли не предводителем местных магнатов?

– Но сельская жизнь в поместье дает мне неплохой доход, – заметил Ипатий.

– А еще ты приумножаешь свое богатство торговлей, – презрительно скривил маленький рот Зенон.

Ипатий промолчал. Да, он с молодости занимался торговлей, причем так хитро, что не уплачивал в казну налоги. Особенно он преуспел, когда правил в Херсоне в Таврике[13 - Таврика – старое название полуострова Крым]. Но потом получил пост миртаита с немалой платой за служение – служение спокойное и подобострастное, бездейственное. Ипатия оно утомляло, он скучал на придворной службе. И больше размышлял о том, что куда важнее, что его закупщики и поныне приобретают у кочевников в Таврике огромное количество бычьих кож, которые Ипатий через подставных лиц сбывает на рынках Константинополя. Но пора бы уже прекратись заниматься подобным. Если он хочет стать законопослушным подданным империи и жениться на любимой женщине, вопреки всем сложностям по этому вопросу.

– Ты же знаешь, Зенон, что у нас со Светорадой хворый сын, – произнес Ипатий. – Лекари советуют ему подольше жить в деревне. Вот это и удерживает меня в поместье.

И он указал в глубь сада, откуда в их сторону среди роз и миндальных деревьев двигались две фигуры: миловидного мальчика и священника в черной рясе и кукуле[14 - Кукуль (наглавник) – род капюшона, который носили монахи в Византии.].

Ипатий с теплой улыбкой смотрел на Глеба, сына Светорады. Мальчику уже исполнилось восемь лет, он был высоким и красивым: темноволосый, с ясными голубыми глазками, иконописными бровями, прямым носом и ярким небольшим ртом. Тут, в провинции Пафлагония у моря, Глеб всегда становился оживленным и шаловливым, а вот в Константинополе, особенно на исходе зимы, его начинал мучить сухой непрекращающийся кашель, в груди хрипело. Поэтому Ипатий и приобрел на имя Светорады-Ксантии это богатое поместье. И не пожалел: морской воздух и сухой теплый климат явно шли на пользу Глебу.

Ипатий был искренне привязан к мальчику, поэтому никому не говорил, что это не его сын. Для всех Глеб оставался их общим со Светорадой ребенком, родившимся когда Ипатий занимал пост наместника в Херсонесе. Однако сам Ипатий, вглядываясь в черты Глеба, все больше убеждался в том, кто был настоящим отцом мальчика: Игорь Киевский. Слишком ясно это проступало в облике Глеба, его глазах и бровях, в остром подбородке с ямочкой, в манере хмуриться или, наоборот, смеяться, откидывая назад голову. А ведь княжна Светорада Смоленская была обрученной невестой наследника киевского престола. У язычников же нет столь целомудренных правил, как в Византии. Они легко сходятся и заводят детей. Вот и Игорь со Светорадой… Однако Ипатий был достаточно благороден, чтобы никогда не заводить об этом разговоры с женщиной, которую хотел видеть своей женой.

Сейчас Глеб, опередив своего духовного наставника, легко взбежал на ступени беседки и, не смущаясь Зенона, прильнул к Ипатию.

– Отец, – иначе мальчик не называл сожителя своей матери, – авва[15 - Авва – уважительное название монахов, особенно духовных отцов.] Симватий сказал, что у них в монастыре есть книга о великом базилевсе Юстиниане, который построил храм Святой Софии. Я хотел бы почитать ее, но авва Симватий говорит, что книгу не позволено выносить из обители. Отпустил бы ты меня пожить у монахов, отец? Там и службы такие красивые.

Вот так всегда. Насколько Светорада в душе оставалась своевольной язычницей, настолько ее сын был привержен вере в Иисуса Христа. Ему бы только пожить в монастыре, ему бы молиться с монахами, изучать труды в книгохранилищах обителей, не суетиться, жить в ладу с собой…

По мнению Ипатия, для слабого здоровьем ребенка было бы не худо сделать духовную карьеру и однажды уйти в монастырь, дабе вести там спокойное существование, к какому он так расположен. Что ждет его, такого слабенького и впечатлительного, в миру? Но Светорада и слышать о подобном не желает. Что ж, время все расставит по местам. Пока же Ипатий не видел ничего худого в том, чтобы отпустить ребенка в Пантелеймоновский монастырь. И хотя сам он был не больно религиозен, а Евангелие, пусть и лежавшее у него в доме на почетном месте под иконами, открывалось крайне редко, он всегда поощрял пасынка в учении.

В конце концов, сегодня в его доме званый пир, Светорада будет занята, а монастырская братия позаботится о Глебе. К тому же Светорада всегда спокойна, когда ее сын с отцом Симватием. После того как княжна сменила несколько духовников, которых пугала своими вопросами о религии, им просто повезло, что ей встретился авва Симватий – человек весьма передовой по своим взглядам. Он считал, что главное – прийти к Богу, а уж потом религия наставит новообращенную на путь истинный.

Когда священник и Глеб удалились, помалкивавший до этого Зенон неожиданно спросил:

– И этому ребенку ты готов оставить все свое наследство в обход вашего с Хионией сына Варды?

Брови Ипатия сурово сошлись на переносице.

– Варда глубоко оскорбил меня. Ты знаешь это, Зенон. Так что зря хлопочешь за него.

– Так уж и зря? – хитро сощурив свои заплывшие жиром глаза, спросил евнух.

Ипатий хорошо знал Зенона и сразу уловил в голосе брата нотки, заставившие его заволноваться.

– Разве тебе не нравится Глеб, этот умный и ласковый ребенок, которого я люблю всей душой?

Зенон какое-то время молчал, перебирая зернышки четок. Потом сказал, что Глеб был бы ему вообще мил, если бы в его жилах текла кровь рода Малеилов.

Ипатий этого не ожидал. Повисла напряженная тишина. Стало так тихо, что Ипатий слышал, как в небе с писком носятся ласточки.

– С чего бы тебе так говорить, Зенон? – после паузы хрипло спросил Ипатий.

– Тебе известно имя некоего Мануила Заутца? – вопросом на вопрос отозвался евнух.

Ипатий нервно вздрогнул, а затем начал торопливо говорить, что это ничтожество Мануил был назначен после Ипатия управителем Херсонеса. А Херсонес – место неспокойное. За несколько лет до назначения туда Ипатия херсониты даже посмели убить ставленника Константинополя. Поэтому в бытность Ипатия на посту херсонесского главы ему пришлось приложить немало усилий, чтобы расположить неспокойный таврический город к Византии. И у него все вышло. Однако за короткое время пребывания там Мануила этот неразумный свел на нет почти все усилия своего предшественника. Только когда Мануила услали, удалось вновь настроить Херсонес на союз и подчинение Византии. И если это ничтожество Мануил Заутца что-то плетет насчет Ипатия и Глеба…

– Это тоже одна из причин, по которой тебе надо вернуться в Константинополь, – прервал пылкую речь брата Зенон. – Ибо Мануил происходит из рода Заутца, а это семейство все же родня императора. Вспомни, что вторая жена Льва Философа была одной из них. А Мануил слишком изворотлив, чтобы после своего позорного пребывания в Херсонесе не попытаться вновь возвыситься. И не забывай, что ему покровительствует сам патриарх Николай Мистик. Кстати, теперь Мануил сейчас, ни много ни мало, спальник покоев Зои Карбонопсины. Он приближен к высшим кругам, где всячески наговаривает на тебя, представляя человеком хитрым, независимым и властным. Так что если ты в ближайшее время не явишься на службу… тебя могут причислить к заговорщикам.

Последнее было существенно. Ибо не так давно против власти императора Льва и его брата соправителя выступил ипостратиг[16 - Ипостратиг – глава всех войск в Византии.] Андроник Дука. А такие восстания не единожды вели к свержению правящей династии. Поэтому всякий, кто не спешил в это неспокойное время проявить преданность престолу, легко мог быть причисленным к восставшим и оказаться в узилище.

Ипатий опустил голову, вздохнув:

– Зенон, ты ведь знаешь, что мне претит все время ползать у ног императора, выпрашивая подачки. Мне противна даже мысль о том, чтобы примкнуть к сонму бездельников и лизоблюдов, живущих за счет руги[17 - Руга – своеобразная плата и дарения, которые получало окружение византийского императора.] и проводящих дни в томительном бездействии…

Тут Ипатий осекся, поняв, что подобными словами он оскорбляет своего благодетеля брата, всю жизнь посвятившего службе при дворе. И он быстро перевел разговор на другое: дескать, неужели Мануил осмелился клеветать и на Глеба?

Зенон, переводя дыхание, откинулся на подушки. Становилось так жарко, что даже в мраморной беседке, расположенной в тени раскидистых крон деревьев, нельзя было спастись от духоты.

– Мануил кое-кому говорил, что ты приобрел свою Светораду, когда та уже была с сыном. То есть в крови Глеба столько же крови Малеилов, сколько коровьего молока в водах Понта Эвксинского.

Ипатий нервно задышал. Но Зенон смотрел на него, а ему он не смел лгать.

И тогда он стал говорить, что его сын от Хионии, Варда, всегда грубо и пренебрежительно вел себя с отцом, а когда Ипатий привез Светораду, то прилюдно оскорблял его, называя старым развратником. А последняя их встреча вышла такой скандальной, что теперь Ипатий готов оставить все свое состояние и недвижимость сыну Светорады, а не жестокосердному, непочтительному Варде, который только и делает, что расстраивает родителя. В то же время Глеб всегда приветлив, ласков и искренне любит Ипатия, как отца родного.

Все это Ипатий говорил, не глядя на брата, пока тот не положил свою горячую влажную ладонь на его запястье.

– Успокойся. И послушай, что я скажу. Ты можешь сколько угодно говорить о своей любви к сыну Светорады, но тебе не изменить того, что есть: он чужой тебе по крови. А Варда – твой сын и мой племянник. И так уж вышло, что я, не имеющий потомства, хочу, чтобы он унаследовал и твое, и мое состояние, чтобы именно он стал продолжателем нашего рода. Зов крови превыше всего. А Варда не так уж плох, сколько бы ты на него ни гневался.

– Он зол на меня за Хионию, – не поднимая глаз, произнес Ипатий.

– Да, для нее он хороший сын. Он чтит ее род и даже называет себя Вардой Солунским, в честь города Фессалоники, откуда родом ее семья. Варда, как и многие, считает Хионию святой женщиной, а ее проказу – испытанием Господним. И Варда уверен, что ты предал его мать ради девки-язычницы. Но ведь ты слышал и от других такие разговоры о себе, не так ли? Однако подумай о самом Варде. Он ушел из дома совсем мальчишкой, стал воином пограничных войск и дослужился до высокого чина. А когда арабские пираты напали и разграбили Фессалоники, Варда проявил себя как герой. Теперь он уже офицер хартуларий[18 - Хартуларий – высокий чин, офицер, в чьем ведении находились солдаты всей провинции.] гарнизона в городе Ираклия[19 - Ираклия – древний город Гераклея Понтийская; ныне турецкий город Эрегли на побережье Черного моря.]. Кстати, прибывший в этот город на смотр войск кесарь, брат и соправитель нашего императора, особо отметил его. Так что Варда вот-вот станет командиром дворцовых веститоров[20 - Веститоры – дворцовая гвардия.].

Говоря все это, Зенон не мог не заметить, что глаза Ипатия заблестели при упоминании об успехах его родного сына. Но он все-таки сдержался. Сказал только:

– Хартуларий в Ираклии? Хм. Как близко от нас. И если там побывал и сам кесарь Александр, брат императора, мне бы следовало съездить и выразить ему свое почтение.

О сыне он больше не упоминал. Это было больно…

Но тут Ипатий услышал голос вернувшейся Светорады и, оставив брата, отправился в сторону дома. Зенон должен понять: у них сегодня званый ужин, на который прибудут половина окрестных землевладельцев. Даже сановный Евстафий Агир, проэдр синклита[21 - Проэдр – в Византии председатель сената (синклита).], явится с супругой. А уж если такая персона не спешил ко двору на поклон…

И все же Ипатий понимал, что Зенон прав, требуя его возвращения в Константинополь.

Двойное окно с полукруглым верхом было изящно разделено посередине витой колонной. Причем весь проем богато оплетали гирлянды вьющихся растений, даря сумрак и прохладу в знойный день, затеняя покой, отчего свет в помещении отдавал зеленью, словно вода в бассейне с рыбками. Да и вообще все в этой комнате было зеленоватым: отделанные мрамором стены, пушистый ковер на полу, покрывало на широком ложе.

Таким же зеленоватым, словно покрытым мхом, было и круглое мягкое сиденье, на котором перед зеркалом сидела княжна Светорада. Вокруг суетились служанки: одна подавала душистые притирания, другая укладывала заплетенные в косы волосы в изящную прическу, третья расставляла перед княжной шкатулки с украшениями, пытливо глядя на хозяйку, ожидая, что та выберет. Однако взгляд Светорады был отрешенным. То, что случилось с ней этим утром, все еще не шло из головы, вызывая потаенное волнение и трепет. Подумать только… Как это было безрассудно… и как прекрасно!

– Вы прикажете выбрать янтарь? – спросила, стараясь расшевелить непривычно задумчивую госпожу, наставница Дорофея. – К зеленому шелку он очень подойдет. И он ныне в такой цене! Даже не верится, что это всего лишь застывшая смола, как уверяет благородный Ипатий. Но как великолепно! И так идет к вашим глазам, милая Ксантия!

Светорада машинально взяла свои длинные серьги из янтаря, быстро скользнув взглядом по лицу Дорофеи. Эта матрона вечно сует свой длинный нос куда не следует. Правда, ее положение при Светораде двусмысленно: как дальняя родственница Ипатия Дорофея могла чувствовать себя членом семьи, но родство было дальним, а бедность Дорофеи не давала ей подняться выше положения прислуги. И кто знает, что там думает в глубине души эта матрона, которую приставили прислуживать иноземке из далекой Скифии? Внешне их отношения с княжной были вполне доброжелательными, но Светорада после случившегося опасается даже ее.