Светорада Янтарная

Но это уже к Силе, который просто сопел от удовольствия, предвкушая, что ему дадут эти «уши», как он называл любимое на Днепре славянское блюдо.

– А вам, может, еще и кашу с молоком подать? – тут же справился у Светорады корчмарь. – Гречневую, рассыпчатую, с маслом и медом.

Опытный корчмарь Фока понимал, кто из этой троицы главный и кому прежде всего следует угодить. Он знал в городе нескольких славянских красавиц, весьма неплохо устроившихся под благословенным небом Константинополя. Ведь иную русскую деву могли и в цепях привезти, чтобы выставить на рынке рабов, а потом, глядишь, она уже в шелках разгуливает. Славянские красавицы тут ценились, к ним относились, как к достойной драгоценности, и девы начинали важничать. И все равно то одна, то иная зайдет в предместье Святого Маманта в корчму Фоки. Некоторые выспрашивали новости у русских торговых гостей, другие пытались весточку отправить, но чаще просто приходили отведать привычной стряпни да перемолвиться словечком на родном языке. Иные даже сами начинали делиться своей историей – кто с грустью, а кто и похваляясь. Но только не эта красавица Янтарная. Фока давно выведал, под чьим покровительством живет эта молодка в Царьграде, но сама она ничего не рассказывала о себе. А он и не докучал. Расплачиваются с ним щедро – большего и не надо!

Когда мальчик-слуга поставил перед княжной миску с горячей кашей, она только ахнула. Гречневая! Как же давно она ее не едала! Вкуснотища да и только!

Через время Светорада отметила, что Фока не подсел к ним за столик, как обычно, не попытался завести беседу, шутливо затрагивая Дорофею, а тут же поспешил к сидевшим в стороне русам, да и сам выглядел каким-то озабоченным. Даже на нежные улыбки Дорофеи не реагировал. Наставница вскоре обижено засопела, сидела, размешивая в миске кашу с молоком. Отчего-то молоко не считалось у ромеев лакомством. Молоко – это продукт для изготовления масла и сыра, а то и для дорогих косметических средств, а вот сам продукт в чистом виде в Царьграде не больно жаловали. Пища для бедняков говорили.

Фока по-прежнему то выходил куда-то, то поднимался на второй этаж или опять спускался во двор корчмы, но общался только с группой гостей-купцов, которые сидели за длинным столом под одной из лестниц и о чем-то негромко переговаривались.

Светорада присмотрелась к этим русам. Они выглядели как обычные гости с Руси – бородатые, в вышитых узорами-оберегами рубахах. С ними были и варяги, каких часто нанимали для охраны русских торговцев в дороге. А еще Светорада обратила внимание, что среди приезжих сидела баба, вернее девка, но не из тех разбитных служанок, к чьим услугам за плату порой прибегали приезжие, а вполне достойная девица, даже красивая: высокая, большеглазая, румяная, с длинной русой косой на плече. Славянка по виду, да и ее светлая рубаха с вышивкой на предплечьях тоже была не местного кроя, как и темная запашная юбка на бедрах. Привлекательная особа, может, только на придирчивый вкус Светорады крупновата. Подле нее сидел варяг, лицо которого показалось Светораде знакомым. Как же, видела его и ранее в эргастирии Фоки, когда сюда прибывали торговцы с Руси. Да и не признать такого было трудно: рослый, как все скандинавы, с медно-рыжими косами вдоль лица и длинными усами. Одет богато, хотя весь его облик, как и меч у бедра, свидетельствовал, что это воин, а не принарядившийся в византийские одежды щеголь. Светорада даже вспомнила, что его зовут Фарлаф и что он любит погулять, пошуметь, но впервые видела его таким сосредоточенным и мрачным. Сейчас вокруг Фарлафа собрались почти все славянские постояльцы Фоки, о чем-то толковали с ним, но он больше отмалчивался, при этом крепко обнимая за плечи свою грустную подругу-славянку.

Вообще-то, Светорада привыкла, что с ее приходом в корчму Фоки постояльцы больше внимания уделяют ей, смотрят восхищенно, порой стремятся пообщаться. Однако сегодня этим купцам было явно не до нее. Вон даже Фоку втянули в свои дела, и он, что-то поясняя им, даже кулаком себя по лбу постучал, будто дивясь их непонятливости. Светорада услышала, как Фока произнес в разговоре имя цареградского эпарха – Юстина Маны. Мана, прозвище эпарха, означало «рука», а среди торговцев скорее «лапа». Уж больно любил этот чиновник, чтобы несли ему подачки, взятки брал совсем бессовестно.

– Не припомните ли, – обратилась Светорада к своим спутникам, – что говорил нам меховщик на форуме Константина о неладах русов с эпархом?

Сила сразу понял, что от него требуется вызнать для госпожи новости. Поднялся, вытирая сметану с усов, с сожалением взглянул на опустевшую миску и покорно пошел к собравшимся, подсел, стал слушать. На него сперва косились неприветливо, но, узнав в нем славянина, успокоились. Один сухонький мужичонка, задиристо вскидывая куцую бороденку, даже теребил Силу за рукав, что-то доказывал ему. А там и Фока присоединился к русу, а потом, глянув в сторону, где сидела Светорада, что-то шепнул собравшимся, и все уставились на нее.

Дорофея заерзала на месте.

– Хотя я и нахожу Фоку вполне достойным человеком, но эти варвары, с которыми он водит дружбу… Просто оторопь берет. А еще вы заметили, милая Ксантия, сколько вооруженных людей нынче в предместье Святого Маманта?

Надо же, Дорофея и та углядела, а Светорада все грезит. А о чем? О Тритоне пригожем, а может, как всегда, когда бывала здесь, вспомнила своего первого мужа Стемку Стрелка – Стемида, Стему, Стемушку… Он ведь когда-то мечтал поплыть с варягами в дальние пределы. Но не сложилось. Погиб от хазарской стрелы[49 - Об этих событиях рассказывается в романе «Светорада Медовая».].

Светорада вздохнула. Воспоминания о Стеме всегда отзывались в ее душе пронзительной болью. Но тут она отвлеклась, заметив, как Сила вместе с корчмарем Фокой направились в ее сторону.

– Фока знает, что ты живешь с патрикием Ипатием, – подсаживаясь, молвил Сила. – Ипатий-то при дворе вращается, так, может, он и подсобит тут маленько, если ты его попросишь…

Ох, как же не любила Светорада вмешиваться в служебные дела Ипатия! Да к тому же не все гладко у него при дворе, недаром Зенон волновался. Но, разумеется, она ничего не стала говорить, просто выдержала паузу, не сводя с них глаз. Молчать она научилась красноречиво. И Фока, поерзав на месте, стал объяснять княжне, в чем, собственно, дело.

Начал он издалека. Рассказал про торговых гостей с Руси, среди которых были купцы из Чернигова, Киева, далекого Новгорода. Охранников они обычно набирали из варягов, которые славились и как умельцы водить корабли, и как отважные воины. Вот рыжий ярл[50 - Ярл – предводитель воинской дружины у варягов.] Фарлаф и был нанят охранником в нынешнем караване торговых гостей. Богатый привел караван, много чего русы привезли в столицу мира: меха, воск, мед, янтарь и моржовую кость. Рабов тоже привезли. Все это был хороший товар, да и в пути все сложилось удачно: пока плыли сюда, как это обычно бывает, тоже промышляли – где охотой, а где и набегом. У истоков Днепра они совершили наскок на град тиверцев[51 - Тиверцы – южнославянское племя, обитавшее между Южным Бугом и Днестром.] и много пленников взяли, присоединив их к своему живому товару.

Вот среди тиверских пленников и оказалась эта девка Голуба. Ее Фарлаф добыл и, как полагается, рассчитывал за такую красу немало серебра получить в Царьграде. Только уж больно строптивая оказалась пленница, и по пути Фарлаф принялся усмирять ее… И доусмирялся так, что по прибытии в Царьград сам околдованным оказался, просто голову от своей Голубы потерял. Но все же выставил полонянку на невольничьем рынке. Хотя цену за нее такую заломил, что ромеи хоть и присматривались к красивой тиверке, но купить никто не решился. Фарлаф же запил сильно. Почитай, больше двух недель пил, пьяный ругался со всеми, а то и в драку лез, даже связывать его приходилось. А как потом проспался да узнал, что его Голубу еще не купили, так и кинулся на рынок, забрал ее.

Но тут сам глава русских купцов, киевский боярин Фост, стал уговаривать Фарлафа вернуть девушку на торги. Этот Фост, тоже не единожды бывавший в Царьграде, знал, что по обычаю местный градоначальник Юстин Мана отбирает себе часть дани товаром. На этот раз Юстин указал в числе прочего на красивую рабыню Фарлафа. Ее уже и собирать стали, когда Фарлаф вдруг опомнился и забрал любимую. Эпарху за нее предложили другой подходящий дар. И вот тут нашла коса на камень: заносчивый Юстин вдруг разобиделся и начал делать гадости купцам с Руси.

Какие это могли быть гадости, Светорада могла понять. Власть эпарха в Константинополе огромна и все законы на его стороне. По предписанным указаниям прибывшие купцы, имущество которых старательно описывалось нотариями эпарха, должны были распродать весь товар на рынках столицы в положенный срок, заранее оговоренный. Но больше этого срока купцам оставаться в Царьграде не разрешалось – в противном случае им грозила конфискация оставшихся товаров и бесцеремонная высылка. И так уж постарался сделать Юстин, что русы, несмотря на заинтересованность местных торговцев, мало что успели продать из привезенного. То их на торги не пускали неделями, то такой налог с продажи вводили, что торговля превращалась в сплошное разорение. Вот и вышло, что поход их получился убыточным. Срок уже истекал, но задержаться в Константинополе русы не имели права, поскольку нераспроданный товар у них могли конфисковать.

– Сегодня глава купцов Фост со своим сыном Мстиславом и толмачом Рулавом отправились на прием к эпарху в надежде умилостивить его и позволить побыть еще какое-то время сверх положенного. Ну и девку ему обещают отдать, хотя Фарлаф и клянется, что не откажется от милой. Но его, почитай, уже уговорили, – рассказывал Фока. – Однако теперь, даже если Фарлаф и отдаст свою любушку, еще неизвестно, чем завершатся переговоры с Юстином Маной. Другое дело, если бы кто повыше повлиял на эпарха, а? – Фока хитро прищурился и посмотрел на Светораду.

Княжна задумчиво теребила сережку с подвеской-крестиком. Почти кокетливое движение, если бы не серьезность того, что она говорила. А говорила она, что ее Ипатий вряд ли сможет сейчас помочь русам. И не потому, что патрикий не обладал достаточным влиянием, просто в городские дела эпарха даже базилевс не считает нужным вмешиваться. Эпарх почти неприкасаем, с него и взятки гладки. Но с другой стороны, Византия заинтересована в хороших отношениях с прибывающими купцами, и в Царьграде их обычно доброжелательно встречают, поскольку от них в известной степени зависят выгоды, получаемые казной и немалым числом жителей столицы. Другое дело, что русы не считались в Византии цивилизованным народом, скорее варварами. И все же меха и янтарь сюда привозили именно они, да и светлокожие славянские рабы тут всегда в цене. Поэтому Светорада пообещала замолвить своему покровителю слово, так как у того брат служит препозитом в Палатии. Но возможно, для этого им придется дать препозиту Зенону хорошую взятку, чтобы он сообщил базилевсу о самоуправстве Юстина Маны.

Поговорив с собравшимися вокруг нее русами (даже заплаканная Голуба подошла со своим Фарлафом и слушала), княжна была несколько обескуражена, когда узнала, что все это надо сделать за каких-то пару дней! Вот это да! А ведь Светорада даже не была уверена, что Ипатий к этому времени вернется домой со службы из Священного Палатия.

Неожиданно их беседа была прервана шумом и криками. Во дворик эргастирия вбежали взволнованные русы.

– Наших бьют! Уже и кровушку пустили!

Ух, как же это сообщение взбудоражило русов! Вмиг все повскакивали с мест, загомонили, причем из верхних жилых помещений тоже стали спускаться по лестницам русы, что-то спрашивали, даже хватались за оружие. Предусмотрительный Фока показывал всем на выход.

– Не хватало еще, чтобы и мое заведение затронула их свара, – ворчал, наблюдая, как люди теснятся возле узкого выхода из дворика эргастирия.

– А много ли сейчас русов в Царьграде? – осведомилась Светорада, на что получила ответ: ромеев все равно больше.

Неизвестно, что хотел сказать этим Фока, но тут и Сила неожиданно решил присоединиться к своим. И не важно, что на Руси его племя было примученным Олегом Вещим к союзу с Русью. Тут, на чужбине, все они были единым народом.

Взволнованная, ничего не понимающая Дорофея спрашивала, что случилось, когда Светорада увидела, как во дворик вбежал заплаканный длиннобородый человек. Княжна и раньше встречала его тут, знала, что это боярин Фост, не единожды уже приводивший торговые караваны в Царьград. Сегодня он возглавил делегацию просителей-русов к эпарху. И вот вернулся – в разорванной одежде, без шапки, со слезами на глазах.

– Убили! – рыдал Фост, почти повиснув на руках Фоки. – Мстислава, сына моего, убили собаки проклятые!

Только через какое-то время, напоив Фоста водой и расспросив, Фока выяснил, что приключилось у эпарха. Как оказалось, ничего хорошего. Эпарх согласился принять русских купцов, однако держался с ними неуважительно, слушать ничего не пожелал, даже говорил оскорбительные слова, угрожая выслать всех из Константинополя без товара. Вот Мстислав, горячая головушка, и двинул ему в зубы. Ах, не уследил отец, не сдержал парня!.. Но уж как наболело это самоуправство ромейское! И тут же кто-то из охранников эпарха выхватил клинок и полоснул Мстислава по горлу… Да и на остальных русов кинулись, хорошо, что витязь Рулав и его товарищи помогли отбиться и оттащили Фоста от мертвого сына. Так и ушли, отбиваясь, только в городской толчее сумели скрыться, но ведь эпарх все одно послал за ними вооруженных стражей равдухов[52 - Равдухи – воины, выполнявшие в городе полицейские функции.], чтобы те схватили нарушителей закона. До того, что ромеи сами первыми решились на смертоубийство, им и дела не было, даже не позволили унести тело Мстислава, рассказывал, задыхаясь от горя и гнева, боярин.

Встревоженная Дорофея тянула Светораду за рукав, умоляя скорее уйти, но та отмахивалась, слушая сбивчивую речь боярина. Внезапно шум со стороны улицы усилился, все громче становились крики и звуки трубы, свидетельствующие о начале вооруженного столкновения.

– Уходили бы вы и в самом деле, госпожа, – заметил Фока, нервно оглаживая свою широкую белокурую бороду. – Раз до такого дошло, то может произойти что угодно. А так пройдете за моей корчмой к дороге, что ведет к воротам Ксилокерка, а там и охрана, и двуколку нанять можно. Тут же теперь опасно оставаться.

Дорофея уже почти плакала, увлекая за собой Светораду. Этой ромейской армянке, всю жизнь прожившей за мощными укреплениями Константинополя, было страшно представить, что может случиться здесь, среди воинственных варваров, особенно когда где-то рядом творится нечто похожее на бой. Однако Светорада знавала в своей жизни и набеги, и схватки, и даже кое-что похуже. Она не потеряла присутствия духа, спокойно последовала за Фокой в боковой проход, откуда направилась по узкой улочке в сторону ворот Ксилокерка.

Здесь, в предместье, где селились прибывавшие извне варвары, жители уже привыкли ко всякого рода заварушкам. Сейчас их дома крепко запирались и было слышно, как матери сзывают детей, как опускаются на окошках ставни. Улицы вмиг опустели. Но если ромеи старались поскорее укрыться, то оказавшиеся тут на постое русы, наоборот, спешили на улицу. Многие из них были вооружены, кое-кто и щит прихватил, и все бежали в сторону, откуда доносился шум.

Светорада понимала, что волнения ее земляков в чужом граде не приведут к добру. Горстка иноземцев – это всего лишь жалкая толика того, что они могли противопоставить вооруженным силам столицы мира. Когда она заметила, что по широкой городской стене в их сторону движется вооруженный высокими пиками отряд схолариев, то не на шутку встревожилась. Это были воины столичных отрядов, которые имели очень широкие полномочия в случае вооруженных мятежей. А мятежниками сейчас выступали как раз соотечественники княжны.

Позже Светорада уже не могла припомнить, что толкнуло ее кинуться на звуки разгоравшейся схватки. Где-то сзади отстала зовущая ее Дорофея, а Светорада уже пробиралась сквозь разбегающуюся толпу зевак туда, откуда доносился шум. И хотя здесь, в предместье, за городскими стенами, приезжие имели право носить оружие, схоларии при их многочисленности и прекрасной военной выучке могли вмиг расправиться с непокорными, осмелившимися нарушить покой столицы.

Вскоре Светорада увидела сгруппировавшихся русов… Она замерла, укрывшись под портиком какого-то дома, и смотрела, как варяги и русы стоят стеной, кричат, отбивая выпады городской стражи равдухов. Похоже, тут и впрямь не обошлось без жертв: несколько убитых русов уже лежали на открытом пространстве между возбужденными стычкой русами и преграждавшими им путь равдухами. Но и равдухи заметно испугались, хотя, в отличие от русов, все они были в броне и шлемах, с большими каплевидными щитами и направленными в сторону мятежников пиками. Однако, несмотря на вооружение, они не осмеливались нападать, выжидали. От русов исходила явная угроза: все высокие как на подбор, разъяренные несправедливостью властей, они стремились во что бы то ни стало доказать, что не позволят себя унижать. И Светорада, понимая безрассудство своих соотечественников, все же ощутила некую гордость за них.

В это время один из русских витязей вышел вперед, стал между своими и равдухами и, подняв руку, призвал к вниманию.

– Вызовите вашего хозяина, ромеи! – начал он на довольно неплохом греческом языке. – Ни нам, ни вам не нужно кровопролитие, и дело еще можно кончить миром, если эпарх Юстин явится на переговоры.

Равдухи не отвечали, смотрели из-под надвинутых на глаза шлемов.

– Да чего с ними разговаривать! – крикнул кто-то из русов. – Сомнем, как былинку, и сами до их Юстина доберемся! Как же это так, сначала торговать нам не давал, а теперь еще приказал наших братьев убивать!

Словно в подтверждение этих слов, русы двинулись на защитников столицы. Те медленно отступали, и это воодушевило русов. Светорада даже разглядела в толпе Голубу, неожиданно оживленную и веселую, видимо решившую, что после этого ее наверняка не сговорят для эпарха. Вот дура! Именно сейчас дела принимали такой оборот, что ради мира ее едва ли не на коленях поставят перед Юстином Маной. Ибо все равно равдухи дальше Ксилокеркских ворот Константинополя не отойдут и не пустят чужаков в город. А там уже и отряд схолариев подоспеет, начнется резня.

Светорада оглянулась на стену, где уже не было видно рядов топорщащихся остриями копий. Значит, отряд схолариев уже спустился и теперь движется сюда между домами предместья. Очень скоро русы могут оказаться в кольце между мощными щитами равдухов и копьями схолариев. А тех, кого не убьют сразу, ждет тюрьма, палач или рудники.

В какой-то миг княжна заметила среди русов своего охранника Силу. Надо же, древлянин, похоже, уже не думал, что присоединился к тем, кто, возможно, некогда воевал с его племенем. И что ему неймется, если он и в рабстве устроен почти в роскоши, о которой никогда и не помышлял в своих диких лесах? Вон какой оживленный, даже веселый. А что до этих смутьянов самой Светораде, когда ее жизнь давно налажена и спокойна?

И все же она двинулась к ним, пыталась определить, кто тут главный, пока не заметила среди них рыжую голову рослого ярла Фарлафа. Еле смогла протолкаться к нему, схватила за руку. У Фарлафа при взгляде на княжну удивленно поднялись брови, смотрел на нее озадаченно и подозрительно.

– Послушай меня, храбрый ясень стали[53 - Т. е. воин. Такие иносказательные выражения назывались у скандинавов кенингами.], – обратилась к нему Светорада на варяжском, не обращая внимания на его изумление. – Равдухи просто пытаются задержать вас, в то время как сюда движется отряд вооруженных до зубов схолариев. Вам не устоять против них, а они, поверь, никого не будут щадить. Вы ведь теперь мятежники, а с такими тут не церемонятся.

Фарлаф какое-то время соображал, даже не повернулся, когда Голуба повисла на его плече, глядя на Светораду почти с вызовом. Затем он мягко отстранил от себя свою милую и сказал:

– Благодарю за предупреждение, яблоня пряжи[54 - Женщина (кенинг).]. Но разве у нас есть иной выход, как не отважно погибнуть в схватке?