* * *
Через час всего он хохотал до колик. Не падал только потому, что на одном его колене разместилась невесомая балерина Моника, на втором – спортивная Герда. Макс рассказал уже с десяток историй, заканчивал одиннадцатую:
– …Тут выходит Берта и объявляет: «Господа, у нас пожар, бордель закрывается, просьба срочно освободить вагины!»
Хохот был ему наградой.
– А вот ещё: зритель в опере подходит к дирижёру и говорит: «Не хочу никого закладывать, но ваш барабанщик играет, только когда вы на него смотрите!»
Отсмеявшись, Бено махнул рукой:
– О да! Это старый анекдот! Все музыканты его знают!
– Так вы музыкант?
– Хуже! Я дирижёр!
Все снова засмеялись.
– Без шуток! Я лучший дирижёр в стране. А может быть, и в мире! – подбоченился Бено.
– И что же вы дирижируете?
– Сейчас ничего. Но скоро я поставлю Вагнера! Это будет супершоу!
– Вагнера?
– Только два человека могут правильно его поставить.
– Кто второй?
– Вагнер, разумеется.
– Где же вы будете ставить? Филармонию разбомбили!
– Для искусства нет преград. Я поставлю оперу – хоть здесь! Я обещал пригласить коменданта на репетицию, кстати. Телефон принесите, пожалуйста! Какой тут адрес?
Макс покрутил пальцем у виска, показывая девушкам – «не верьте этим пьяным бредням». Моника послушно принесла телефон.
* * *
Звонок озадачил коменданта. Он вертел в руках трубку, не зная, положить её или перезвонить и потребовать пояснений.
– Клаус, что вы знаете о борделях? – спросил полковник адъютанта.
– Ничего не знаю! Я девственник!
– Боевое ранение?
– Принципиальная позиция. Мои тело и душа принадлежат партии. Нация – моя невеста!
Бирке посмотрел на капитана с опаской.
– Как бы то ни было, завтра мы идём в бордель.
– Но я дал рыцарский обет! Никаких женщин до победы!
– Дирижёр ставит в борделе оперу. Надо пойти, послушать. Можете для укрепления духа надеть стальные трусы.
Бирке кивнул на пылящийся в углу рыцарский доспех.
Клаус:
– Благодарю! У меня свои методы. Когда мне трудно, я напеваю:
Berlin! H?r’ ich den Namen blo?,
Da muss vergn?gt ich lachen!»[1 - Берлин! Когда я слышу это имя, то с удовольствием смеюсь! (Первые слова знаменитого марша.)]
– Вот и отлично. Значит, завтра нас ждёт двойное шоу. Поющие проститутки и ваша борьба с бесами. Не думал, что опера – это так весело!
* * *
Вчерашнее вспоминалось как фрагменты разных кинофильмов. Вот дирижёра принимают в почётные истребители и нужно пить спирт из гильзы авиапушки.
А вот хор механиков лётного поля поёт ирландскую народную песню «Зелёные рукава». За дирижёрским пультом Бенедикт Фарнезе.
Потом лес из женских ног, сквозь него надо проползти, иначе два круга по залу без штанов.
Потом драка с тремя бомбардировщиками, всесилие и неуязвимость.
Потом оплата входных билетов для лучших друзей, которых никогда раньше не видел. Вот бы лица их теперь вспомнить, господи.
Прошлым утром дон Пепе дал сто марок на содержание семьи, в счёт будущей постановки. Деньги лежали во внутреннем кармане пиджака. Теперь карман был пуст. Бено поднял веки, точней, стянул веки с того, что вчера было органами зрения, а сегодня стало раскалённым стеклом в глазницах. Бено вспомнил, вчера глаза были эрогенной зоной, легко вставлялись в самые неожиданные места и там отлично моргали. Сегодня они транслировали деревянные стенки со всех сторон. Наличие света и воздуха успокаивало, не в гробу проснулся.
Бено изогнулся гусеницей и выпал в проход. Встал на четвереньки. Оказывается, он заснул под барной стойкой. Теперь на стойке сидела рыжая девица выдающейся красоты. Никто не говорил, что в Дорхольме такие бывают. Почему-то Бено знал, что её зовут Матильдой.
– Где я? – спросил Бено голосом простреленного геликона.
– В метафизическом смысле ты на дне духовной пропасти, – ответила Матильда. – Вчера ты обменял свою бессмертную душу на мои трусики. Сегодня я хочу трусики назад.
– А физически я где?
– Бордель люфтваффе. Лучший в городе, между прочим.
– Что я здесь делаю?
– Ты ставил оперу. Что-то немецкое, я не разбираюсь.