Улочки еще дремали, шторы и ставни в домах были опущены. Городок выглядел не таким открытым и безобидным, как днем. Вода, разлитая на бетоне, ослепительно сверкала под утренним солнцем у нас под ногами.
На станции у турникетов мы расстались. Рёко на работу было еще рано, а я купил билет и вышел на платформу. Конечно, расточительство с моей стороны… ну ничего, на обеде сэкономлю.
Я вышел на улицу, что вела к заводику. Постепенно людей на ней стало прибавляться, все они шли туда же, куда и я. Звуки шагов участников этого шествия, сливаясь воедино, отдавались отрывистым эхом. Я молча шагал вместе со всеми. Люди шли, не говоря ни слова, даже не пытаясь заговорить друг с другом. Мне было хорошо одному в этой толпе. В такой жизни меня все устраивало. Прохладный утренний воздух покалывал кожу. Белый пар от дыхания поднимался кверху.
И все это благодаря тому, что я повстречал Рёко. Не будь ее, все выглядело бы совсем иначе – тяжко и мрачно. Был бы просто парень, которому ничего не остается, как стиснуть зубы.
Работа на заводе оказалась несложной. В моем цеху делали витрины. Переодевшись в драные серые робы, мы готовили акриловые панели для витрин. Из больших листов акрила нарезали заготовки, сгибали, прижав к нагревателю, сдирали защитную бумагу, зачищали кромки. Через шприцы скрепляли панели клеем, потом приклеивали к опорным трехгранным призмам.
Когда листы заканчивались, приходилось таскать эту тяжесть со склада. Готовые витрины загружали в машины. Иногда приходилось сопровождать груз в Токио.
Ровно в пять работу сворачивали. Переработок почти не было. Я шел до станции Кикуна и возвращался на электричке в Мотосумиёси. Там, на станции, прислонясь к колонне, меня каждый день дожидалась Рёко. По обыкновению она держала в руках небольшую коробку с пирожными, которые оставались нераспроданными в кондитерской.
Плечом к плечу мы шли домой и заходили по дороге куда-нибудь выпить кофе. Наш общий доход был весьма скромным, и, понятно, ходить каждый день в кафе – это порядочное расточительство, но отказаться от этого маленького удовольствия было нелегко.
Приятно все-таки было заглянуть куда-нибудь вечерком после однообразного рабочего дня. Чтобы не лишиться этой радости, я старался на работе не чесать языком и не филонить. Конечно, когда живешь в одной комнате, в кафе можно и не ходить, но мы все равно ходили – скорее всего, потому что у нас с Рёко не было медового месяца. Мы жили вместе, и любовь наша продолжалась.
Грязноватые улочки, резкие запахи, сопровождавшие нас до самого дома, где мы поселились, меня не особо раздражали, но стоило нам войти к себе, откинуть занавеску при входе и закрыть дверь, как сразу становилась видна разница. Это была другая вселенная, теплая, пахнувшая Рёко.
В комнате висели те же занавески, что и в Коэндзи. Рёко развесила их на единственном окне, на шкафу, у входной двери. Так как-то спокойнее, говорила она. И была права. Время от времени комната начинала ходить ходуном от проходившей мимо электрички, но нас совершенно не смущало, что мы отделены от нее всего лишь куском ткани.
Усевшись рядом с Рёко у котацу, я обнимал ее за плечи и думал, что мог бы вот так и умереть. У нее был очень милый профиль. Никогда я не испытывал такого счастья. Вряд ли со мной было что-то подобное до потери памяти.
В постели Рёко часто говорила мне: «Хорошо бы наше счастье продолжалось и дальше». Я отвечал, что так и будет, но при этом меня не оставляло ощущение, что я говорю неправду. Где-то в самых потаенных уголках души поселилось мрачное чувство, подсказывавшее мне: «Такая жизнь не по тебе». Видимо, здесь была какая-то связь с потерей памяти.
7
Прошло уже два месяца, как мы стали жить вместе. Был день накануне майской зарплаты. Закончив работу, я отправился в раздевалку и стал собираться домой. Ко мне подошел начальник нашего отдела и по-приятельски стукнул меня по плечу.
– Ты как, свободен вечером? – тоном, исключающим возражения, спросил он.
Среди людей, причисляющих себя к начальству, полно таких, кто любит демонстрировать свое расположение с помощью поглаживания по спине или похлопывания по плечу. Наш начотдела по фамилии Отакэ был классическим представителем этой породы.
Вот черт! Небось потащит меня в кабак. Такие люди без выпивки ни о чем говорить не могут. А темы у них можно представить какие: женщины, азартные игры, попса какая-нибудь… Наборчик, который от меня в тысячах световых лет. Такие беседы для меня мучение.
Я угадал: начотдела показал жестом – дескать, пойдем опрокинем по стаканчику. В душе мне очень хотелось отказаться, и я сказал ему, что не могу. Но он заявил, что надо поговорить о работе. Тут уж я не мог отказаться. Шеф добавил: «Да ты не дрейфь, ничего плохого я тебе не скажу». Делать нечего – я позвонил в кондитерскую и предупредил Рёко, что задержусь, чтобы она меня не встречала и ждала дома.
Как я и ожидал, разговор, который состоялся между нами в погребке, куда он меня затащил, получился непростой, хотя и начался мирно. Отакэ поведал, что наша бригада в последнее время работает очень хорошо. Поэтому завтра, в день зарплаты, нам должны выплатить дополнительный бонус. Он за нас похлопотал и выбил премию. Так что завтра все должны не забыть печать[13 - В Японии вместо подписи преимущественно используются личные печати, варьирующиеся в зависимости от важности заверяемых документов.]. Ну и, конечно, отблагодарить его за старание.
Зарплату нам перечисляли на счет в банке, а такие специальные бонусы выдавали на руки, поэтому и требовалась печать. Которой у меня, естественно, не было. Но на печатях выгравирована только фамилия, так что для этого случая подойдет та, что есть у Рёко. Наверняка валяется у нее где-нибудь, думал я про себя.
– И вот еще что, – подчеркнуто чванливо проговорил начотдела; алкоголь уже начал туманить ему мозги. Пьяные, они такие липучие… Привыкнуть к этому невозможно.
Я поглядывал на него время от времени. Коротко остриженная голова, вытянутое лошадиное лицо, узкий, изрезанный морщинами и покрасневший от постоянных возлияний лобик. Глаза большие; на веках, под глазами, у наружных уголков глаз сеть бесчисленных мелких морщинок. Не лицо, а сплошные морщины. Они служили начотдела средством выражения таившихся в нем эмоций и мыслей. Становились то мельче, то глубже, расстояние между ними то расширялось, то сужалось. Его мимика была красноречивее всяких слов. Этот тип напоминал мне пронырливого краснорожего моллюска. Глядя на него, я чувствовал себя все хуже. Он был мне физически противен. Чуть не до тошноты.
– Что-то ты вроде как не в себе, а? Ходишь один, как белая ворона…
«Так вот он о чем», – подумал я и, отведя глаза, уперся взглядом в декоративную фанерную перегородку, богато украшенную масляными пятнами.
– Все за тебя переживают.
«По какому поводу, интересно?» Я не испытывал к нему ничего, кроме неприязни.
– Все к тебе по-доброму… Так что ты нос особо не задирай. У нас коллектив. Мы все кореша. Всё по-душевному. Так ведь? Или я неправильно говорю?
Такие вот резоны – ни «да», ни «нет» не скажешь.
– Если у тебя что-то не так, я всегда чего-нибудь присоветую. Ну что? С бабой что не так? Или денег нет?
У таких типов других мыслей не бывает. На другое фантазии не хватает.
– Вроде всё в порядке. Просто у меня характер такой – неразговорчивый, – сказал я.
– Так не пойдет, Исикава-кун. Ты с людьми живешь, а раз так, значит, и в начальство тебе захочется, и семьи, и подчиненных…
Вот уж о чем я не думал!
– Еще все говорят, что ты в зеркало смотреть не любишь. Так?
Кто говорит? Выходит, все знают? Я непроизвольно избегал зеркал, и они, наверное, заметили.
– Может, у тебя с нервами что?
– Да ничего такого.
– Тогда слушай сюда. Начальника вашего участка переводят в Кансай[14 - Кансай – регион Западной Японии на о. Хонсю.]. Я думаю рекомендовать тебя на его место, – чванился начотдела.
– Вот как? – только и ответил я.
Удивлению начотдела не было предела. Он, верно, думал, что каждый, кто услышит такие слова, должен подпрыгнуть от радости и завилять хвостом, хотя ему заранее было известно, как я могу отнестись к его предложению. Он просто хотел посмотреть на мою реакцию на предложенную вкусную приманку. Его цель – поймать жертву, систематизировать ее, наклеить ярлык и на этом успокоиться. У таких личностей начинает рушиться вся система ценностей, когда они оказываются рядом с людьми, которым нет дела до выпивки, женщин, денег и карьеры. И их тут же охватывает тревога.
– Вот, значит, какое дело… Поэтому я должен разобраться как следует, что ты за тип. Правильно? Я ж твой начальник. Ты чего не пьешь? Пей! – распорядился начотдела.
Вообще-то у начальника нет оснований заставлять подчиненного пить. Ведь человек выпивает для удовольствия, но начальник имел на это свой взгляд: должно быть по-моему, и точка.
Начотдела словно прочитал мои мысли.
– Нет, парень, так не пойдет, – гнул он свою линию. Вместо «Исикавы-кун» я стал просто «парень». – Ты вообще о чем думаешь? Не хочешь по-людски жить? Отгородиться от всех собрался? Понты будешь разводить? Уж меня-то на это не купишь.
Начотдела понес околесицу. Что значит «по-людски»? Пить каждый день, мучиться похмельем и похабные истории друг другу рассказывать?
Он закурил и выпустил дым мне в лицо.
– Это все по молодости. Зелен ты еще, парень. Вашего брата хлебом не корми, дай только поболтать, порассуждать красиво… А вот я могу тебя одним словом без зарплаты оставить. Что тогда делать будешь?
Я перестал его слушать. Молча разглядывал гитару, висевшую тут же, на расстоянии вытянутой руки, посматривал на входную дверь. И думал, как бы поскорее вернуться домой и погреться у котацу вместе с Рёко, обняв ее за плечи.
Тут вдруг дверь распахнулась, и в погребок влетел человек. Увидев его мокрые волосы, я понял, что на улице пошел дождь. И почему-то сразу почувствовал огромное облегчение. Будто кто-то неизвестный пришел мне на помощь.