Из Лондона в Австралию

Оборванец провел рукой по лбу. – Тристам, отвечал он, помолчавши.

– Ну, господин Тристам, что же вы придумали? Что можем мы сделать?

– Пока ничего, – был ответ. – Но в открытом море много.

– А! да только тогда мы будем далеко от Англии и не будем в состоянии вернуться. Ваш план ничего не стоит.

– Дайте мне рассказать, – сердито возразил Тристам. – Когда мы будем хозяевами корабля, разве не в нашей власти будет высадиться в каком угодно месте?

Насмешливая улыбка мелькнула на бледных лицах окружающих. – Да, когда мы будем хозяевами корабля! Только голыми руками трудненько этого добиться.

– Знаю. Но у нас есть хорошие союзники; вы об этом не подумали?

И Тристам многозначительно указал на железную решотку, окружавшую корабельную тюрьму. – Преступники, – прошептал он. – Эти несчастные по чужой воле едут истреблять дикарей и диких животных… неужели вы думаете, что они не предпочтут распорядиться своей судьбой иначе?

– Вероятно!

– Значит, у нас с ними интересы одни и те же… не правда-ли?

Новобранцы переглянулись.

– Вот это молодец, – сказал кто-то.

– Во всяком случае смельчак!

– Потише! – остановил их польщенный немец. – До этого еще далеко, но настанет день, и мы сделаемся хозяевами корабля.

– Так вы думаете действовать за одно с арестантами! – спросил один из слушателей. – Устроить настоящий бунт?

– Конечно. Храбрым Бог владеет.

– Да не саии-ли вы сначала кричали, что есть мочи?

– Так это на первых порах… у каждого есть нервы.

На этом разговор был прерван появлением боцмана с кожаной плетью, которою он начал разгонять их в разные стороны, смотря по тому, кто куда назначался. Молодые и сильные были отобраны для военной службы, остальных роздали в помощь заведующим кухней, арестантской, лазаретом и хозяйством.

Тристама назначили на самые тяжелые и неприятные работы, ежедневно носить из трюма в камбуз (кухню) топливо. Узнав об этом, он засмеялся. – У меня спина крепкая, – сказал он. – Не скоро дождутся, чтоб я запросил пощады.

Дошла очередь до Антона. – Ты назначен для личных услуг капитана, – сказал ему боцман. – Тебе, братец, везет.

Антон искал глазами лейтенанта, он знал, кому он обязан этой льготой. Ему назначили койку в некотором отдалении от всех остальных, а когда боцман роздал всем мешки с вещами, Антон нашел в своем все, что необходимо для путешествия. Платье, обувь, щетки, гребни, белье, ничто не было забыто, а на дне мешка оказалось даже приветливое письмо от лорда и порядочная сумма денег.

Антон был тронут до глубины души. Всем этим он обязан был человеку, которого привык считать своим злейшим врагом.

Вскоре после этого распределения новобранцев, фонари на корабле были потушены, и боцман протрубил приказ ложиться спать, а потому нашему другу не удалось больше увидать капитана, но и спать ему тоже не пришлось, благодаря непривычке к качке корабля на скрипучих якорных цепях. Кроме того, по всему кораблю раздавались подавленные вздохи, плач и ропот, тяжело действовавшие на душу.

На следующее утро Антон встал с бледным лицом и темными кругами под глазами. Он возблагодарил бы Бога, если бы корабль снялся с якоря сегодня же, – это переходное состояние было слишком мучительно.

Около полудня на берег явился немецкий хозяин харчевни, чтоб еще раз попрощаться с нашим другом. Верная душа! Антон долго махал ему шапкой, пока тот не скрылся из вида, а потом с жутким чувством отвел глаза в сторону.

Еще новая группа завербованных. Это снаряжали второй из шести кораблей; новые жалобы, новые проклятия понеслись к небу.

Лейтенант Фитцгеральд обратился к мальчику с несколькими ласковыми словами. – Это не так, как у вас, в Германии, – сказал он. – Но не придавайте этому значения, не печальтесь. Завтра рано утром на суда привезут арестантов, и мы направим наш корабль к другому полюсу земли. И красивый, стройный офицер вздохнул.

– Никому не легко, – прибавил он. – Я оставляю здесь родителей, невесту, сестер и любимых друзей. Чтобы выиграть жизненный приз, всегда приходится ставить все против всего.

– Разве вы неохотно едете, сэр?

– Конечно; жизнь моряка это призвание, которое я люблю, но ведь и меня от моих близких будет отделять такое же пространство, как новобранцев от их семей. Бог весть, придется-ли еще когда-нибудь увидать друг друга.

Антон весело закивал головой, только теперь понял он смысл этих дружеских слов. – Да, а меня как раз этот переезд соединяет с моим бедным отцом, – вскричал он, – о, я так благодарен!

– Ну, так смотри бодро вперед. Мой дядя не перестанет хлопотать о поимке Томаса Шварца, а когда его найдут, твой отец получит, быть может, свободу, и опять может начать хозяйничать? Относительно вас, у меня самые хорошие надежды.

– Ах, если бы мой отец попал на наш корабль, – сказал вполголоса Антон.

Лейтенант пожал плечами. – Ну, уж это вполне зависит от случая, – сказал он. – В Ньюгете собрано около 2000 арестантов, назначенных для перевозки.

– И всех их завтра перевезут на корабль?

– Да!

Антона охватила тревога, и ему казалось, что собеседник слышит каждый удар его сердца. Он считал часы и минуты, когда наступит следующий день.

Наконец, желанный срок настал. В тумане зимнего дня показалось медленно двигавшееся шествие, направлявшееся к месту стоянки военных кораблей. Благодаря условиям тогдашних тюрем, лица у всех были впалые, мертвенные, одежда изношенная, многие страдали теми или другими болезнями. Некоторые смотрели на суда со страхом, другие с надеждой, а некоторые даже с радостью и ликованием. Здесь, на родине их ожидала виселица, или безотрадная жизнь в рабочем доме, а за океаном известная доля свободы, которая давала возможность уже теперь предаваться мечтам и строить планы. Одни мечтали о богатстве и золотых россыпях, другие воображали себя королями какого-нибудь дикого племени. Бежать собирались все, как это само собой разумеется.

Окончив свою несложную работу, Антон стоял на шканцах и с замиранием сердца смотрел на движение, происходившее на корабле и на берегу. Железная дверь тюрьмы была раскрыта, койки с соломенными матрацами и шерстяными одеялами проветривались. Все корабельные солдаты в боевом порядке стояли по обеим сторонам входа, готовые при малейшем нарушении порядка арестантами употребить оружие и положить на месте всякого, кто будет оказывать неповиновение. Главный надзиратель ходил со связкой ключей в руках, эконом распоряжался раскладыванием кушаньев по оловянным блюдам.

Наконец, подъехала лодка с первой партией арестантов. Один чистый воздух казалось производил на них опьяняющее действие: некоторые, несмотря на свои кандалы, подплясывали; на бледных лицах глаза горели, как угли.

– Так это новый зверинец для нас, – вскричал один. – Что же, нас принимают за львов, или тигров?

– Очень лестно, не правда-ли?

– И пахнет клецками с вареными овощами. Вот так барская жизнь!

– Рай, одно слово. Увидим новые места, новых людей, – это не то, что стены рабочего дома.

Офицер скомандовал, чтобы молчали, но на его окрик никто не обратил внимания. Смех, остроты и всевозможные иронические замечания сыпались со всех сторон, а кандалы позвякивали в такт. Между тем внизу подходили лодка за лодкой, и высаживались все новые и новые исхудалые, испитые фигуры.

На многих лицах было полное отчаяние. Эти люди привыкли к тюрьме и сжились с узким кругом ежедневного порядка, у них оставалось одно желание – умереть в родной Англии; а теперь они лишались и этой надежды. Их насильно везли за море, на встречу тысячам неизвестных опасностей, на войну и борьбу, в новые мучительные условия тревожной жизни. Они казались совершенно разбитыми; оглушенные окружающим шумом, они растерянно и с ужасом смотрели на черные водны реки, с тайным сожалением о тюрьме, из которой только что вышли.

Темная церковь с её иконами, кроткая, утешительная речь священника, – все осталось там, а они ехали на чужбину снова начинать трудное, тяжелое существование, принимать участие в жизни суетливого, беспокойного дня, когда в сердце не оставалось ни малейшего следа надежды, впереди не было никакой цели, которая могла бы вознаградить за муки и тяготы настоящего.

Оскорбленные, с молитвой на устах и дрожью во всем теле, несчастные смотрели на свои койки. Ах, скорее бы закрылась эта загородка, и темнота скрыла бы их от всех глаз.

Арестанты проходили в некотором отдалении один за другим мимо того места, где стоял Антон, – отца его между ними не было. Со вздохом он стал смотреть на другие суда. Везде одно и то же, та же теснота и толкотня, веселье и недовольство, тот же однообразный звон цепей; те же стоны и проклятия, а на берегу, в немом отчаянии стоял рядами народ и со страхом смотрел на эту картину.