Из Лондона в Австралию

– Триста человек принято! – вскричал надзиратель.

– Все койки заняты.

Антон испугался; значит, надежды больше нет.

Он подошел поближе к последней группе только что высадившихся арестантов и чуть не вскрикнул от испуга: возле него, в арестантской одежде, с обычным спокойным и хладнокровным видом, стоял Торстратен.

Они тотчас же узнали друг друга. – Вы здесь? – быстро спросил, побледневши, голландец. – Ах, бедный мальчик, неужели по поводу нашего маленького приключения? Вы присуждены к высылке?

Антон покачал головой. – Нет, сэр, я завербован. Никто не знает, что я, да, что…

– Что вы до этого момента меня встречали? – подсказал Торстратен. – Тем лучше для вас, мой друг.

Антон подвинулся поближе. – Да, но только в том случае, если вы не донесете на меня.

Торстратен посмотрел на него спокойно. – Как, же это может быть, юноша? Это было бы недостойно порядочного человека.

Антон облегченно вздохнул. – А господин Маркус? – спросил он. – Что с ним?

– Разве вы его не видите?

Он отошел немного в сторону, и Антон увидал человека с безобразным рубцом на лице. Маркус стоял со сжатыми губами, и когда Торстратен шепнул ему несколько слове, он небрежно кивнул головой, как бы желая сказать. «А мне какое дело!» На нашего друга он не обратил ни малейшего внимания.

– Маркус вас не выдаст, – тихо сказал голландец. – Он до сих пор не может простить себе, что потащился тогда за мной в ресторан… Дубина!

– Антон! – вскричал в этот момент голос с форка-стеля. – Антон!

Мальчик увидал лейтенанта и поспешил к нему. – Сэр? спросил он почтительно.

– У тебя есть знакомые в числе арестантов, Антон?

Это было сказано строгим голосом, и лейтенант имел суровый вид.

– Господин, с которым я разговаривал, это тот Торстратен, – сказал мальчик. – Я просил его не рассказывать никому о несчастной историй с банковыми билетами.

Лицо лейтенанта прояснилось, – Так, так. Ну, это меня сердечно радует. Но ты не должен говорить ни слова с заключенными, мой юноша, если бы даже они стали обращаться к тебе.

– Я постараюсь не попадаться ему на глаза, – отвечал Антон.

– И это не трудно сделать; потому что для него железная дверь не отворится больше во все время путешествия, а ты тоже не попадешь туда.

– А если он все-таки выдаст меня из мести, сэр?

– Это не может тебе повредить. Капитан Армстронг знает твою историю во всех подробностях, и для него тут не будет ничего нового. Но на нас обращено, внимание, – прибавил он. – Будь же покоен, твои дела в отличном виде.

Антон смотрел на него нерешительно. – Я хотел бы задать еще один вопрос, сэр!

– Ну, так поторопись, мой мальчик.

– Все шесть кораблей экспедиции все время будут держаться вместе, не правда-ли?

Лейтенант пожал плечами. – Это зависит от удачи, от ветра и от течения. Если начнется буря, то суда могут отстать друг от друга на несколько миль, – тут ничего нельзя сказать вперед.

Антон вздохнул. Если бы его отец был с ним вместе, на корабле «Король Эдуард», – какое бы это было счастье! Тогда они, по крайней мере, переживали бы вместе все, – и хорошее и худое. Он еще раздумывал обо всех этих подробностях, когда вдруг услыхал шум. Это солдаты в два ряда устанавливались у двери тюрьмы, а несколько фейерверкеров, на глазах у арестантов, заряжали орудия. Таким образом их предупреждали, что стоит протянуть руку, и двенадцатифунтовые ядра с двух сторон пронижут тюрьму. Однако, это нисколько не устрашило арестантов.

– Ну, для меня не очень-то страшны эти синие бобы, – сказал один. А чему быть, того не миновать.

– Шш! Не болтай!

– Триста человек под замком чего-нибудь да стоят, – вскричал кто-то. – Солдат-то столько не наберется.

– Только теперь нам с ними не справиться, ребята. Надо подождать удобного случая.

Ни фейерверкеры, ни солдаты не обратили на это бахвальство никакого внимания; замкнули железную дверь, сменили караул, и на корабле водворилась тишина до двух часов ночи, когда начался прилив, и звон якорной цепи возвестил близкий отъезд.

Все тесть военных кораблей обменялись сигналами, белые волны парусов надулись, под напором свежого утреннего ветра, и великаны медленно сдвинулись с места.

Болезненные стоны, с одной стороны, и радостное «ура» – с другой, ознаменовали этот первый шаг отступления от родных берегов.

На этот раз Антон оставался спокойным. Он уже пережил это тяжелое чувство тогда, когда корабль увозил его из отечества, покидая гамбургскую гавань; теперь он испытывал скорее чувство облегчения, – чем скорее начнется путешествие, тем скорее оно и окончится. Берег все дальше и дальше отодвигался в туманную даль, а корабли гордо, как лебеди, среди маленьких уток и чаек, подвигались вперед.

В арестантском отделении была тишина; люди, в ручных и ножных кандалах, сидели за железной решеткой, а на форкастале шло ученье, и новобранцев, посвящали в первоначальные тайны военной науки, не принимая во внимание ни тоску по родине, ни страдания от морской болезни.

А Тристам тем временем таскал из трюма топливо для камбуза; из всех послушных и покладистых он был самый покладистый, из всех усердных самый усердный. Покончив со своей обязательной работой, он находил еще время помочь повару; если ветер задувал в очаге огонь, он терпеливо разводил его хоть десять раз вновь, и при этом у него всегда на готове была веселая шутка даже там, где все другие сердились и раздражались. Даже солдаты смеялись вместе с веселым балагуром и охотно простили ему все побои и царапины, нанесенные во время драки при вербовке. Это было дело привычное и в счет не шло.

Зато по вечерам, когда изнуренные непривычными условиями жизни, разбитые по всем суставам, новобранцы собирались вместе в своем углу, этот пронырливый малый являлся перед ними в своем истинном виде, не таким, каким он казался перед начальством.

– Никогда не говорите им ничего на перекор, – советовал он, – вее переносите терпеливо, заручитесь доверием офицеров и везде, где только возможно, заявляйте о своем желании остаться в морской службе, тогда мы наверное достигнем своей цели.

– Но сначала мы должны выйти в открытое море, – сказал со вздохом кто-то из присутствующих.

– Конечно, мы должны даже обогнуть мыс Доброй Надежды и тогда, в Южном океане, всякий след потерян. Там есть множество островов, о которых еще никто ничего порядком не знает. А у нас много разных припасов, целые короба и ящики железной утвари и игрушек, чтоб задобрить туземцев. Но прежде всего мы должны отомстить за себя нашим мучителям. Еще будет время, когда я увижу этого Мульграва у своих ног, как дохлую собаку.

– Сегодня он меня ловко угостил плетью, – с раздражением сказал один из собеседников. – О, Боже мой, Боже мой!.. Я пошел в трактир за пинтой эля для больного брата, а теперь должен терпеть побои от этого пустомели.

– Погоди, погоди, – уговаривал Тристам. – Тут сердцем не поможешь, надо все обиды скрывать под улыбкой, иначе победа всегда будет на их стороне.

– Да она и так на их стороне, потому что у них сила.

– Которую мы у них отнимем. Будьте в этом уверены.

– О, Боже! корабль плывет еще только по Темзе, надо терпеть целые месяца, пока мы обогнем мыс Доброй Надежды.

– Но эти месяцы пройдут, – утешал Тристам, – завтра мы выходим в открытое море. Надо хорошенько все подготовить, и прежде всего надо попасть в караул, а на это требуется время.

И каждый раз, когда оборванец вел такие речи, все роптавшие в бессильном отчаянии, начинали чувствовать нечто вроде утешения и надежды. Мысль о возможности отомстить за себя возбуждала душу, как вино.

На следующее утро вдали показался знаменитый маяк, Эддистон, на одинокой, окруженной морем вершине которого служащие остаются нередко по целым месяцам отрезанными от всего мира. Короткия речные волны смешались длинными, плавно текущими волнами океана, глазу не на чем было остановиться, не попадалось больше рыбачьих лодок, не видно было живущих на суше птиц, и только море разбивало свои пенистые белые волны о пловучия тюрьмы.