Когда придет Большая Черепаха

– Замечательный подход! И это мы, по-вашему, отрицаем реальность? Мы-то как раз учим, что не надо бежать на помощь первому встречному, потому что если он заразный, и эту дрянь подхватит один – все умрут. Когда речь идет о выживании, нужно думать не о собственных потребностях, а о потребностях коллектива. Позитивный настрой – это тоже забота. Вместе мы счастливы, даже если иногда бывает голодно и холодно. Мы не позволяем детям страдать, ведь какой в этом смысл? И, между прочим, ваш Панцирь – отличный пример того, что бывает, когда люди воспринимают жизнь, как бесконечную муку! Где они теперь, все эти дети, которым вы великодушно позволили плакать?

Лулу невольно вжимается в стену, стараясь стать как можно более незаметной. Напоминать об этом человеку, который пережил смерть целого мира, в такой грубой форме, да не просто напоминать, а тыкать тем, что причиной послужила неправильная идеология – это не просто неэтично, это совершенно бесчеловечно. А если мадам позволила себе такую выходку, значит, она в ярости, и лучше бы ей, Лулу, сейчас оказаться где-нибудь на двенадцатом Ребре.

Но девушка не может уйти и со страхом наблюдает за этими двумя. Анджей тоже внешне остается спокойным, только ноздри едва заметно подрагивают. И когда он начинает говорить, голос звучит очень тихо, но в нем слышится злость:

– В моем Панцире были и светлые моменты. Мы рассказывали детям о том, что однажды наше заточение закончится, мы выйдем на поверхность, увидим солнце, небо, птиц, вспомним, что такое ветер. Они жили мечтой, что однажды все закончится. Мы растили их бойцами, мы готовили их к будущему, обучали полезным навыкам, которые действительно пригодятся на свободе. А вы закрыты в своей скорлупе.

– Вы готовили их к будущему, – повторяет его слова мадам Фаин, – которое может никогда не наступить. Большая Черепаха может не вернуться, товарищ Анджей. Мы хотим, чтобы у наших детей было настоящее. А теперь, извините, у меня есть и другие дела.

С этими словами она направляется к выходу, и наступает тот момент, которого Лулу так боялась: они остаются один на один. Девушка отчаянно ищет предлог, чтобы тоже уйти, хотя Анджей, кажется, вообще забыл о ее присутствии. Он стоит, перебирая рисунки, погруженный в свои мысли, и Лулу вдруг говорит:

– Слушай, я вчера повела себя некрасиво. Ну, когда ты пожимал мне руку. Я вовсе не думала, что ты какой-то заразный или вроде того, просто… мой жених стоял рядом, и…

– Да-да, все нормально, – рассеянно отвечает мужчина, не отрываясь от своего занятия. Вряд ли он вообще понял, что она сейчас сказала. Но девушка облегченно выдыхает. Ладно, она извинилась, а дальше уже пусть сам решает.

Наконец, Анджей поднимает глаза и сокрушенно качает головой.

– Они все одинаковые, – выносит психолог неутешительный вердикт. – Взгляни.

Он протягивает Лулу пачку картонок, она просматривает несколько. Да, действительно, все картинки выглядят так, будто их копировали одну с другой: большой причудливой формы холм, в котором без труда угадывается Панцирь, густо заштрихован изнутри. В целом, очень похоже на шляпу.

– Одна сплошная чернота.

Лулу слышит голос Анджея прямо у себя над ухом и невольно вздрагивает. Мужчина так низко наклонился к ней, что кожу обожгло его дыханием. Но, посмотрев на него, девушка сразу понимает, что он вовсе не хотел сблизиться с ней, просто его все еще занимают рисунки.

– А может, это Черепаха, проглотившая Слона?[5 - Лулу импровизирует на тему «Маленького Принца» А. Де-Сент-Экзюпери] – лукаво улыбается Лулу. – Знаешь, взрослые часто не видят в детских рисунках того, что там есть на самом деле. И я уверена: это именно Слон в Черепахе. Дети верят, что однажды Большая «Ч» придет и победит врагов, а потом мы выйдем под чистое небо. У них нет цветных карандашей, а так бы, может, штрихи были желтыми или голубыми, или розовыми. Я вижу здесь вовсе не черноту, здесь изображена надежда.

Анджей с минуту смотрит на нее, пытаясь понять, шутит она, или всерьез так думает, потом задает вопрос:

– Лулу, а ты сама счастлива здесь?

– Конечно, – она пожимает плечами. – И ты тоже будешь здесь счастлив, вот увидишь!

Он грустно усмехается. Но, похоже, на это психологу ответить нечего.

Вымарка #4

В доме плохая звукоизоляция. Когда они снимали квартиру, не обратили на это внимания. А потом оказалось, что весь подъезд слышит, как Робин играет на рояле. Зато с соседями им повезло: они не только никогда не жалуются на шум, но еще и хвалят пианистку, а Гретхен даже выключает радио, чтобы послушать музыку. Но в последнее время Робин все реже и реже садится за инструмент. Вот почему сейчас мужчина стоит на площадке первого этажа, привалившись к перилам, и чувствует острую боль в груди – «Октябрь» Петра Чайковского застал его врасплох.

Сегодня плохой день для музыки, потому что во внутреннем кармане его куртки лежит конверт, а в нем – письмо, скупые строчки которого намертво впечатались в сетчатку. Сегодня, возвращаясь домой, мужчина, вопреки обыкновению, хотел застать свою жену в самом дурном расположении духа. Пусть бы она сидела на диване, пустыми глазами уставившись в телевизор, в холодильнике одиноко зимовала пачка пельменей, а посуду так никто со вчера и не мыл. Если бы это было так, он бы все равно уже не сделал хуже своей новостью.

Но Робин играет. А значит, сегодня чувствует себя лучше. Может быть, именно сегодня она поняла, что не стоит унывать перед лицом войны, что нужно жить настоящим и делать то, что нравится. И сейчас, возможно, не только Гретхен приглушила звук радио, возможно, все их многочисленные соседи сидят и слушают мелодию, которая каскадами льется вниз по ступеням. Слушают и восклицают про себя, совсем как та девочка-героиня спектакля о войне, который недавно давали во всех прифронтовых театрах: «Снова музыка… как хочется жить!»[6 - Драматург имеет в виду пьесу Льва Прудовского «Романсеро о музыке и войне»] Она произносит их за миг до смерти…

На ватных ногах мужчина поднимается, достает из кармана ключи, но не решается открыть дверь. Стоит, прислонившись лбом к холодному металлу, закрыв глаза, пропуская через себя каждую фразу. Это последний раз, когда Робин играет на рояле. Она больше никогда не сядет за этот инструмент, никогда ее пальцы не коснутся этих клавиш, не потревожат спрятанные под крышкой струны. И она еще об этом не знает. Поэтому мужчина тянет до последнего, чтобы у нее были эти последние минуты счастья.

«Пусть она доиграет, – говорит он себе. – Я не хочу быть тем, кто оборвет мелодию».

Но вот музыка смолкает. Последние звуки тают в тишине, и больше никаких отговорок нет. Он вставляет ключ в скважину, поворачивает, входит, быстро скидывает ботинки и прямо в куртке сразу же идет на кухню. Мужчина не заглядывает в гостиную, чтобы поздороваться с любимой, и делает то, чего не делал ни разу за последние восемь месяцев, даже когда Робин оставалась ночевать у родителей: открывает окно, ставит на подоконник блюдце и закуривает. Он курил только что, стоя у подъезда, и это уже вторая пачка за сегодняшний день, но желание сделать очередную затяжку сводит с ума.

Из окна тянет зимним холодом, табачный дым летит в кухню. Робин останавливается на пороге и спрашивает:

– Что произошло?

Даже если бы они и не играли все эти годы в игру «угадай, что произошло», она бы все равно поняла: случилось нечто страшное. Хотя бы потому что он обещал ей больше не курить на кухне. А он всегда выполняет свои обещания.

– Собирай вещи, Роб, – отрывисто говорит мужчина, бросив на жену короткий взгляд.

– Почему? – встревоженно спрашивает она, не решаясь войти. – Мы переезжаем?

Не говоря ни слова, он запускает руку в карман куртки и извлекает слегка помятый конверт – точно такой же, как тот, в июле, протягивает его Робин со словами:

– Это пришло сегодня утром. Прочти.

И снова отворачивается к окну.

Несколько минут они молчат. Женщина читает, и ее муж, как наяву, снова видит перед глазами проклятые строки. А в письме говорится, что завтра утром сюда приедет машина. Что военный конфликт уже зашел в тупик, и теперь это лишь вопрос времени: когда именно будет использовано то самое оружие. В связи с новой угрозой, участников «Проекта-144» надлежит эвакуировать в убежища, где они останутся до окончания военных действий. Машина приедет завтра в семь тридцать утра, к этому времени они уже должны стоять на улице с вещами. Ниже шел список того, что нужно взять с собой.

Сигарета прогорает до фильтра, обжигая пальцы. Хочется сразу же закурить вторую, но он сдерживает себя, закрывает окно и поворачивается к жене. Робин молчит, но губы беззвучно двигаются. Она повторяет и повторяет про себя одну и ту же фразу, потом поднимает глаза и неуверенно произносит:

– Милый… а ты уверен, что нас… я имею в виду меня и… – она поглаживает огромный живот, – что нас они тоже возьмут с собой?

Мужчина хмурится. Ему даже в голову не приходил такой вопрос.

– Разумеется, уверен, – отвечает он. – А как может быть иначе?

– Да, но здесь… – Робин снова смотрит на письмо и судорожно сглатывает. – Здесь написано, что эвакуируют только участников «Проекта-144». Про семьи ничего не сказано.

– Ну… это ведь подразумевается, – мужчина пожимает плечами.

Однако супруга заражает его своим беспокойством, и непрошенная мысль закрадывается в голову. Он забирает у нее листок и еще раз пробегает глазами.

– Вот видишь, здесь написано: «Вам надлежит ждать…» и все прочее. «Вам», понимаешь?

– Но «Вам» здесь с заглавной буквы, – возражает Робин. – Это уважительная форма, но так обращаются к одному человеку. Если бы они имели в виду всех, включая и членов семьи, то написали бы со строчной.

– Господи, Роб, ну не цепляйся ты к словам! – с раздражением отмахивается от нее муж.

Однако женщина не сдается.

– Как это – не цепляйся? – возмущается она, повышая голос, и ее глаза вдруг вспыхивают, напоминая о прежней Робин, никогда не позволявшей заткнуть ее за пояс. – Это ведь самое важное! Почему они так написали?

– Да откуда я знаю? – продолжает обороняться он, отчаянно борясь с желанием все-таки закурить снова. – Наверное, потому что секретарь у них – клуша неграмотная? Как будто это новость! В официальных письмах лепят столько ошибок, что диву даешься: как они школу-то окончили с такими познаниями? Наверное, ей просто сунули готовый шаблон, она в него имена вставила, и дело с концом.

Робин сердито мотает головой.

– Нет, здесь что-то не сходится! Если бы все было так, как ты говоришь, тебе бы позвонили и уточнили, сколько человек в твоей семье, верно? А иначе как они поймут, сколько им нужно транспорта? И убежища вряд ли построили вчера, наверняка это заняло несколько лет, и там все рассчитано: сколько людей будет жить, сколько нужно еды, воды, лекарств.

– Ну, кажется, мы в анкете указывали состав семьи, – неуверенно произносит он, а внутри все холодеет от мысли: Роб может быть и права, а он не подумал заранее, просто не мог допустить такой вероятности, чтобы его эвакуировали без жены и малыша.