Эффект Пигмалиона

– Да, можно и так сказать.

Мирской епископ – это, строго говоря, человек, не имеющий к клиру вообще никакого отношения. Скорее всего, Альберто Салафия принадлежал к какому-то древнему знатному роду. Таких людей иногда приближали к папскому двору. В наше время их назвали бы спонсорами. Но почетный титул «монсеньор» говорил о том, что этот человек сделал для Церкви нечто большее. Хотя, пожалуй, тут все зависит от суммы пожертвования.

– Маргарита, – неуверенно произнес его молодой спутник, и теперь уже я не могла его игнорировать, пришлось все-таки на него посмотреть. Человек из Ватикана тактично отошел в сторону, чтобы не мешать счастливому воссоединению семьи. – Ты не узнаешь меня?

Он был старше меня, лет на пять-шесть, наверное. И совершенно не похож на итальянца. Вот и все, что я могла о нем сказать. Отчаяние накрыло меня с головой. Надежда на инсайт не оправдалась.

– Нет, – наконец, призналась я, потому что врать, да еще в присутствии матушки и епископа, пусть и мирского, было бы уж совсем некрасиво. – Простите, сеньор. Мне сказали, что вы – мой брат. Но ваше лицо, как и имя, мне ни о чем не говорит, сожалею…

Кажется, мои слова его сильно расстроили. Он, конечно, постарался это скрыть, но у него не очень получилось.

– Ничего страшного, – сказал он, виновато улыбнувшись. – Меня предупредили, что ты, скорее всего, не вспомнишь. По правде говоря, ты бы и так вряд ли меня узнала, ведь мы не виделись шестнадцать лет.

Мое лицо горело. Господи, кто бы знал, как стыдно мне было в этот момент! Я знаю вы скажете: мне-то как раз стыдиться нечего, ведь я не виновата в том, что все забыла. Но видеть, как этот человек цепляется за спинку кресла, как за последнюю соломинку, как бросает умоляющие взгляды то на монсеньора Салафию, то на матушку Констансу – невыносимо было на это смотреть. И я устыдилась не того, что не помню его, а своего эгоизма. Я так лелеяла свои душевные раны и невозможность вспомнить, кто я есть, что даже не подумала: а каково будет моим близким видеть перед собой чужую женщину, если они вдруг меня найдут?

Чтобы хоть как-то сгладить неловкость, я собралась с духом, сделала решительный шаг вперед и взяла брата за руку. Вообще-то бенедиктинка не может прикасаться к мужчинам, но на родственников это правило не распространяется.

– Джулио, – тихо сказала я, осмелившись, наконец, назвать его по имени. Он взглянул мне в глаза, и я увидела, что в них снова загорелась надежда. – Я постараюсь вспомнить, правда. Если ты поможешь мне. Ты ведь приехал сюда за этим?

Человек из Ватикана прочистил горло.

– Ну, вообще-то не только за этим, сестра Джанна, – сказал он.

– Что вы имеете в виду, монсеньор епископ? – я с недоумением поглядела сначала на него, а потом – на настоятельницу.

– Сядь, дитя мое, – с несвойственной ей мягкостью произнесла аббатиса. – Нам нужно серьезно поговорить. Это касается твоего дара.

***

Мы поднимались по лестнице на третий этаж, в комнату, где временно остановились мой брат и невестка. Да, у меня была еще и невестка. И если бы ее не было, Джулио никогда бы меня не нашел. Но, честно говоря, я предпочла бы до конца жизни его не видеть, только бы наша встреча не произошла при таких печальных обстоятельствах. Мой брат молчал. То ли не знал, что сказать, то ли думал о своем, то ли хотел дать мне время обдумать недавний разговор в покоях матушки. Беседа вышла крайне неприятной и оставила такой осадок… Знаете, иногда сестры на кухне очень торопятся, чтобы вовремя накрыть стол к трапезе, и не замечают, что вода в бойлере не успела закипеть. И когда наливают чай, на поверхности воды образуется маслянистая пленка. Она очень сильно портит вкус. Такое же вот мерзкое ощущение осталось у меня после встречи с посланником из Ватикана.

– Я бы хотел, чтобы на этот раз у чуда были свидетели, – сказал монсеньор епископ, даже не дав мне прийти в себя после того, как Джулио сообщил, что у моей невестки диагностировали раннее развитие болезни Альцгеймера, и разбираться с этим придется мне. – Насколько я знаю, сестра Джанна обычно работает с прихожанами при закрытых дверях?

– Совершенно верно, монсеньор, – ответила матушка Констанса вместо меня.

– Значит, никто не видел, как именно она исцеляет больных?

– Сестра Джанна молится.

– Но кроме нее и больного в церкви никого нет в это время?

– Обычно также присутствует кто-то из членов семьи пациента, монсеньор. Но, полагаю, их свидетельства вы не примете в расчет?

– Боюсь, что нет, сестра Констанса, ибо нельзя исключать, что они могут попасть под влияние…

– Вряд ли молитва может оказать пагубное влияние, монсеньор.

Они говорили обо мне так, как будто меня здесь не было. Я ощутила приступ раздражения и тут же прикрыла веки, мысленно прося Господа смирить мою гордыню. Для нас, бенедиктинок, аббатиса – все равно что полководец на поле сражения. Настоятельница решает, что и как будет происходить во вверенном ей монастыре. Поэтому сейчас человек из Ватикана обращался к ней, а не ко мне.

– Что ж, – он удовлетворенно хлопнул в ладоши. – Если она исцеляет только силой молитв, ей не составит труда прочесть их в присутствии свидетелей, я прав? Воскресенье – канун Дня Всех Святых и время омерзительных языческих плясок. Почему бы нам не показать пастве хороший пример? Если чудо исцеления произойдет сразу после совершения Таинства Евхаристии, представьте, как это укрепит веру сестер и прихожан!

Сестра Констанса его энтузиазма не разделяла, в ее глазах вспыхнула тревога.

– Но, монсеньор Салафия, – робко возразила она. – Сестра Джанна всегда настаивает, чтобы рядом никого не было. Другие люди ей мешают…

– Мешают молиться? Что за вздор! Господь наш Иисус молился в присутствии сотен людей, и Его это никак не смущало.

– Да, но…

– Сестра Констанса, – монсеньор епископ прищурился, взгляд его стал тяжелым, и настоятельница как будто моментально усохла в своем кресле, когда он обратился к ней нетерпящим возражений тоном. – Хочу напомнить, что во время салемского процесса[6 - Судебный процесс, проходивший в новоанглийском городе Салем с февраля 1692 по май 1693 года. По обвинению в колдовстве 14 женщин и 5 мужчин, в числе которых оказался бывший пастор Джордж Берроуз, приговорили к казни через повешение] судья потребовал от одного из обвиняемых прочесть молитву публично, так как считалось, что колдуны и ведьмы не способны этого сделать, не ошибившись.

– Но пастора Берроуза все равно повесили, – прошептала настоятельница.

– Да, увы, – Салафия развел руками. – Но сейчас не Средние века. И если я предоставлю Его Святейшеству видеозапись, этого будет достаточно, чтобы снять все подозрения. Но без свидетелей все равно не обойтись, вы же знаете правила.

Сестра Констанса тяжело вздохнула, сжала руки в замок и, наконец-то, обратилась ко мне:

– Дитя мое, ты справишься с этой миссией?

Но это был не вопрос. Вряд ли она думала, что я стану спорить со ставленником Папы. Особенно, когда он так откровенно апеллировал к инквизиции.

– Если на то будет Воля Его, матушка, – покладисто ответила я, сложив руки на коленях, как школьница. – Только Господь может решать, кому даровать исцеление. Но я прочту молитву в присутствии свидетелей, если так будет угодно монсеньору.

– Вот и прекрасно, – сказал человек из Ватикана, одобрительно посмотрев на меня.

Я же искоса взглянула на аббатису, чтобы понять, правильно ли ответила. Кажется, она была вполне удовлетворена, но что-то в ее лице заставило меня подумать, что она предпочла бы услышать отказ.

Мы остановились возле неприметной двери с номером восемь в самом конце коридора. Джулио порылся в кармане и извлек ключ.

– Я запираю дверь, когда оставляю Эльзу одну, – пояснил он, поймав мой удивленный взгляд. – Она может не найти обратную дорогу, если выйдет из комнаты. Не хотелось бы ставить на уши весь монастырь.

Он открыл дверь, и я не смогла сдержать изумленный возглас. Раньше мне не приходилось бывать в Доме Паломника, у нас для этого есть работницы, чтобы обслуживать гостей. Но когда о нем говорили, я представляла себе скромные комнатушки, аскетичные, с минимумом мебели. Мне и в голову не могло прийти, что здесь есть роскошные апартаменты из нескольких комнат разного назначения. Мы оказались, судя по всему, в гостиной.

Джулио скромно улыбнулся.

– Удивлена? Мы могли бы снять что-то поскромнее, но монсеньор Салафия настоял, что для Эльзы так будет лучше. Обстановка более привычная. Мы живем в небольшой вилле на берегу моря, я тебе ее как-нибудь покажу…

Он прислушался, как будто пытался понять, в какой комнате сейчас находится жена. Но в номере было неестественно тихо. Когда рядом находится человек, даже если он спит, его присутствие ощущается так или иначе, но апартаменты казались нежилыми, хотя я чувствовала запах духов и косметики. Но как-то отдельно от человеческого тела, понимаете? Не знаю, как еще объяснить… И вдруг среди мертвой тишины раздался тихий, но отчего-то пугающий стрекочущий звук.

– Что это? – спросила я почему-то шепотом.

Мой брат сообразил раньше меня, и его лицо исказилось от ужаса.

– Черт возьми, Эльза!

Он бросился в дверь по правую руку, я поспешила за ним. Женщина, которую мне предстояло исцелить, сидела на кровати, спиной к нам. Она что-то держала в руках, и это «что-то» издавало тот самый жуткий звук. Джулио был уже рядом с ней.

– Милая, что ты наделала?! А ну-ка, дай сюда! – и он выхватил у нее из рук огромные портновские ножницы, с силой швырнув их в стену, так что кусок пластиковой ручки отвалился. Мой брат опустился на колени, прямо на пол, и бросил на меня быстрый взгляд. – Марго! В ванной аптечка! Принеси ее, быстрее!