Сказки города Н. Часть вторая – Я тебя никому не отдам

Вещи – писала она, – можно выкинуть или пусть соседи разберут, что кому понравится, а вот небольшое число книг, ноутбук и все записи – тетради, заметки на альбомных листах, блокноты – все это она, Светлана, просит отдать Лиде. Сам ноутбук, Лида, если он ей не нужен, может продать или подарить, или даже просто выкинуть, но она, Светлана, очень просит, чтобы Лида сняла с ноута всю информацию, все файлы. Все что ей захочется, она, Лида, может скопировать себе и сохранить, и использовать, как заблагорассудится, а все, что ей не нужно – просьба уничтожить. Музыкальные CD и DVD тоже пусть остаются Лиде. Она также может выбрать себе, что пожелает из украшений, и вообще, может все, что захочет, оставить себе на память, а остальное – раздать или выкинуть.

По сути, Лида назначалась кем-то вроде душеприказчицы. Если бы завещание было составлено у нотариуса, оно, безусловно, было бы не таким путаным, и не таким пространно-лирическим. Но Света писала его от руки, возможно, это был черновик, может быть она и собиралась пойти с ним к нотариусу – но так и не дошла.

В итоге, было решено написать этой ее дальней родственнице с Севера. Лида отправила фотокопии всех листков завещания, которое, увы, по закону таковым не являлось, и сообщила, что готова предоставить фото всех вещей, домов и прочего – для выработки плана действий. Вступать в наследство все равно придется, хотя бы для того, чтобы от него отказаться, но если нет желания сюда ехать, можно назначить кого-нибудь, из числа проживающих здесь, душеприказчиком, распорядителем, и сделать на него доверенность. Этот человек и займется похоронами, оформлением документов, оплатами, и распределением вещей, оставшихся после Светланы. Так что она, Лида, соседка Светланы, с которой покойная общалась в последний год своей жизни, просит решить, кто это будет и сделать необходимые распоряжения, потому что тело в морге будет лежать только семь дней, и за это время нужно, кровь из носу, решить, кто им займется. Провести его как невостребованный, с похоронами за госсчет не получится. Мы, писала Лида, конечно, скинемся, все, кто ее знал здесь, но много мы тоже дать не можем, разве что в долг, поэтому просим назначить доверенное лицо, которое будет представлять ваши интересы и распоряжаться здесь всем вместо вас.

Лида так корпела над письмом, как будто это было делом всей ее жизни. Результат сказался незамедлительно. Родственница запросила Лидины паспортные данные, и буквально через сутки пришла фотокопия доверенности на ее имя.

Дама с Севера передоверила все Лиде и умыла руки. С другой стороны – а что еще ей было делать? Относительно дома она попросила прислать фотографии и выставить его на продажу. Деньги от продажи должны были погасить долги и расходы – если бы вклада не хватило.

Лида, в общем, предполагала такое развитие событий, но столкнуться с ним было неприятно. Выходило какое-то злостное пренебрежение и равнодушие, это было и странно, и обидно. Родственница тоже видимо ощутила неудобство, и вслед за доверенностью прилетело другое письмо, где она объясняла, почему не едет.

«Простите великодушно, – писала родственница, – я не могу никак. Я без работы. Денег нет совсем. Дети присылают сейчас, помогают, но это все уходит на еду и на коммуналку. На вещи не трачусь, за жизнь много накопила, ничего не выкидывала, теперь донашиваю. Я бы приехала, да мне не на что. И в долги влезать себе позволить не могу. Работа-то может и появится, может даже завтра, но сейчас-то ее нет, а решать и хоронить надо сейчас. Я наскребла тут немножко, заняла у соседки, мы с ней подруги с детства, она подождет, если что, но этого и на дорогу, и на похороны все равно не хватит, так уж лучше на похороны отдать. Вы не сомневайтесь, если хотите, я вам расписку напишу и у нотариуса заверю, что возмещу вам все расходы, вы только помогите Светлану упокоить достойно. Я ее не помню совсем, списывались иногда, на даты да на праздники, но, кажется, она была хороший человек. А я, даже где могила ее родителей, не знаю. Знаю, что хоронили точно у вас, в вашем городе. Если Света умерла так нехорошо, наверное, там какие-то могут быть вопросы у правоохранительных органов, если да, то мне сказать им нечего, я ничего не знаю, а вот они, кстати, могли бы помочь с поиском этого места, ну, где родители захоронены. А дом вы продайте. Может, кто найдется желающий, вы его выставьте сейчас прямо, пока полгода эти идут, может, найдется кто, вот и еще деньги будут. Как только вступлю в наследство, сразу и оформим. Я тогда смогу под это денег еще занять, и приехать. Занять – дело нехитрое, но отдавать нужно вовремя, и сроки возврата называть точные».

Последняя фраза была верной. Да и все письмо было хоть и сумбурным, но разумным. Лида успокоилась, подсчитала собственные финансы и пожертвования соседей, сложила-поделила, и поняла, что уложится и без срочной продажи дома, и без изъятия вклада. «Упокоим девочку, потом будем с живыми разбираться», – решила она.

Сергей Афанасьевич и впрямь помог с розысками и документами. Все сделали быстро. Лида, по его совету, дала объявление на страничке одного из местных СМИ, за плату, понятное дело. Она надеялась, что хоть кто-нибудь откликнется, но проводить Свету в последний путь пришли всего трое – сама Лида, Сергей Афанасьевич, и …Николай. Это было неожиданно, если честно.

– Жалко дурочку, – объяснил он, лохматя голову. – Ну что, она, действительно! Ну, сказала бы мне, я этой Иродиаде[4 - Иродиада (ок. 15 до н. э. – не ранее 39 н. э.) – внучка Ирода Великого от его сына Аристобула. Была замужем за своим дядей Иродом Филиппом I и имела от него дочь Саломею, но изменила ему с его родным братом, Иродом Антипой. Это вызвало возмущение и согласно преданию, за поруганный закон вступился Иоанн Креститель, заклеймивший отступников в своих речах. Это разъярило Иродиаду, и она, с помощью дочери, добилась того, что голова Крестителя пала под мечом палача.] кузьку-то показал бы… – он покосился на Сергея Афанасьевича и торопливо договорил:

– Ну, так, умозрительно, конечно, одними глаголами…

Лада и Сергей Афанасьевич переглянулись и прыснули со смеху. Но тут же посерьезнели – на кладбище как-никак. Николай насупился.

– А чего ржете-то? Истинно Иродиада. Такая же злыдня, как та была. Вы что думали – я автослесарь, так и книг не читаю?

– Нет-нет, – поднял примирительно руки Сергей Афанасьевич. – Мы со всем уважением.

– А чего тогда смеетесь?

– Просто ты никогда с этой стороны себя не показывал, вот мы и удивились!

– А ты в точку попал, – встряла Лида. – Ну и с именами ловко вышло. Мы просто не ожидали, что ты так накоротке… с глаголами. – И она снова засмеялась. – Молодец, дядя Коля!

Николай только вздохнул да рукой махнул.

– Ты, Лид, сделай как надо. Я помогу, если что. Она хорошая была, убирала всегда чисто, все чем-то помочь старалась. Советовала… и знаешь, умела незаметно так, будто самому в голову пришло. Что-то у нее с личным было. Драма какая-то…

Лида задумчиво смотрела на свежий, только что выросший у ног холмик. Они не стали трогать могилу родителей, участок позволял, выкопали ямку для урны рядом.

– Драма, говоришь? Личная? А я думала, там не про любовь, думала, другое что…

– Не знаю точно. Но мне кажется, личное, – он нахмурился, потемнел лицом. – Я раз напился и ночевать туда пришел, она испугалась, даже собралась на вокзал ехать спать или к тебе. Но я ей сказал, что приставать не буду, вот, мамой клянусь. Сказал, что, я, мол, таких… грудастых, люблю, и чтобы попа была… и вообще, не в моем она вкусе. Сказал, чтобы она не боялась, а она, кажется, даже обиделась слегка, а потом успокоилась.

– И что?

– А вот что. Я проснулся среди ночи. Слышу, плачет кто-то. Я пойти не пошел, потому что ясно было, что она, больше некому, но слушать – слушал, а куда деваться? Положение такое, дурацкое. Она с кем-то, кажется, разговаривала, может, по телефону, или по этому, как его, ну который в компе…

– По скайпу?

– Наверное… нет, думаю, по телефону, ну или может в наушниках была, она их иногда вообще не снимала, так по дому и ходила – убирает, стирает, или пишет что-то, а наушники на голове…

– Почему ты так решил? – заинтересовался Сергей Афанасьевич.

– Потому что только ее голос был слышен… и она все время повторяла «божество», «божество мое». Женщину-то она вряд ли стала бы так величать, вот я и подумал – тут что-то личное… а когда мужика божеством зовут, так тут только драма… а как иначе?

– Может, сама с собой говорила? Знаешь, некоторые так делают.

– Может и так. Тогда тем более – драма…

Сергей Афанасьевич взглянул на Николая с уважением. «Надо же, вроде смотришь, хабал хабалом, а вот, поди ж ты, такой такт, такая чувствительность!»

Лида смотрела изумленно и, кажется, думала о том же. Николай вновь попал в яблочко, она знала, что психологи и впрямь рекомендовали этот метод для выхода из депрессивных и стрессовых состояний, правда, они рекомендовали выговариваться вслух перед зеркалом, но в основном, потому что так было легче. Не всем удавалось представить себе собеседника воображаемого, не у всех хватало мужества завести такую беседу всерьез, ведь говорить-то следовало в голос. Чем-то данная процедура напоминала разучивание роли актером, своего рода репетицию, только на дому и экспромтом, по не написанному еще никем тексту, но не всем дарован актерский талант, а здесь – увы! – здесь он был категорически необходим. И кроме того, моменты входа в роль и выхода из роли были особенно щекотливы. Зеркало помогало снять страх выглядеть безумцем, ты разговаривал со своим отражением, с человеком в зеркале, он был и тобой, и посторонним тебе одновременно. Ты мог доверить ему все что угодно, и он никогда тебя не подвел бы. Он знал тебя, он понимал тебя, он был терпелив с тобой. И он был рядом всегда, когда бы ты ни пожелал.

Лида знала этот метод, потому что сама им пользовалась в хвост и в гриву, ей не требовалось зеркало. Но здесь таилась опасность. Зеркало все же отъединяло вас от вашего воображения, служило ему ограничителем. Оно было как ворота: вошел-вышел, и, как канатом, привязывало к обычной реальности. Если вы снимали ограничитель – вас более не связывало ничто. Даже необходимость вернуться могла в один момент перестать быть таковой. Лидино здравомыслие спасало ее пока, но не всем от рождения была дарована столь прочная основа.

Вообще стоило признать, что если бы не помощь Сергея Афанасьевича, кто знает, выдержало ли бы Лидино здравомыслие все то, что последовало за смертью Светланы. Особенно тяжелым был первый месяц или даже два. Потом в ноябре Ираида Львовна устроила нечто вроде памятного ужина, в день смерти Петра Ивановича, и позвала к себе, в отремонтированную квартиру, соседей по дому, немного, человек десять или двенадцать. Лиду она тоже пригласила. И Николая. И Сергея Афанасьевича. Чем она руководствовалась при этом – сложно сказать. Это было, как если бы убийца не просто пришел на похороны своей жертвы, а пришел бы, признался бы во всеуслышание, а потом еще затеял бы отмечать эту дату и позвал всех родных и близких покойной в ресторан, на торжество – выпить и закусить. Николай не пошел – во избежание.

– Не поручусь за себя, – повинился он Лиде, – трезвый еще молчу, да и не живу здесь почти, но если наберусь, могу ей и рыло начистить. Не хочу из-за этой жабы себе неприятностей. Руки об нее марать…

– Я тоже не хочу идти, – сморщилась в ответ Лида. – Хотя… если Сергей Афанасьевич примет приглашение, придется и мне, не бросать же его под танки.

Сергей Афанасьевич приглашение не принял, отговорился делами. Лида поблагодарила его и мысленно и устно, и осталась в тот вечер в музее, бумаги разбирать.

И вот теперь, 31 декабря, в канун самой волшебной и любимой всеми ночи, она стояла в дверях своей квартиры, и с тихой ненавистью, спрятанной в углах плотно сжатого рта, смотрела на густо накрашенное пугало в атласном халате, щедро обсыпанное пудрой, и облитое чем-то сладким до тошноты. То ли Нина Риччи, то ли Амариж Живанши… Жесть.

В действительности Лида спокойно относилась к сладким ароматам, некоторые ей даже нравились, особенно ванильные, или те, где в шлейфе, в послевкусии, пушисто переливались сандал и бобы тонка, это сочетание почему-то приводило ей на ум сладкие ночи тропиков. Она не была никогда в тех краях – не довелось, но когда читала описания путешественников или писателей, видела перед собой их словно воочию. И если уж честно, она порой подумывала купить себе Нину Риччи, ту старую, 1987 года выпуска, в потрясающем своей изысканно-лаконичной роскошью флаконе от Рене Лалика. Она даже задумывалась про Амариж, для которого его творец, Доминик Ропьон[5 - Nina (Nina Ricci), 1987 года – аромат созданный Кристаном Ваччиано (Ваккьяно, Вачиано), Доминик Ропьон – один из самых знаменитых парфюмеров современности. Амариж Живанши – Amarige Givenchy (1991 год)], собрал какой-то воистину запредельной красоты сад, но она была крайне требовательна к соблюдению своих личных границ, а Ираида Львовна в последнее время очень настойчиво на них покушалась. Так что жесть относилась в данном случае к количеству, а не качеству.

– Чем обязана? – холодно процедила Лида.

Ираида Львовна качнула залаченным начесом. Сладко-удушливое облако вокруг нее тоже всколыхнулось и раздалось в боках. Лида закашлялась.

– Простыли? – осведомилась величественно Ираида, отступая назад.

Лида воодушевилась, заметив ее движение, и кашлянула еще раз, и еще. И даже согнулась немного, приложив на всякий случай руку к груди. Ираида Львовна отошла чуть дальше.

– Грудь болит, – объяснила невпопад Лида. – Продуло. Вы что хотели?

– Уже ничего, – поспешно отказалась Ираида. – В другой раз зайду. Выздоравливайте. С Новым Годом вас.

И пошла к себе наверх. Лида проводила ее взглядом.

«Неужели дружить решила? После того, что случилось. Совесть проснулась, что ли? Или это как с теми поминками год спустя, про которые Николай рассказывал? Ну да, у нее же никого. Мужа в могилу свела, детей нет, сестра неизвестно где. Интересно, а где она? Спросить, что ли?»

Подумала, и тут же передумала. Закрыла входную дверь и отправилась на кухню, выпить чаю. Горло и впрямь першило – то ли нанюхалась Ираидиных духов, то ли простыла-таки где-то. Потом спрошу, решила она. Квартира, интересно, только ее, или сестра до сих пор прописана? Как тогда уехала – так больше и не появлялась. Жива ли? Ведь даже и это неизвестно.

Самым интересным было то, что в последние годы и сама Ираида не знала – жива ли ее сестра? Она успокаивала себя тем, что плохие вести имеют шустрые ноги и если бы и впрямь что случилось, она бы узнала, так или иначе. Этим она оправдывала свое бездействие и нелюбопытство, хотя объяснялось все проще пареной репы – ей было совершенно невыгодно разыскивать сестру и ворошить тему с разделом квартиры. Она знала, что у Алевтины дети, понимала, что они могут претендовать на долю матери, она прекрасно отдавала себе отчет, что поскольку у нее самой нет прямых наследников, квартира, в любом случае, достанется или сестре, или ее отпрыскам. Она не могла разменять или продать квартиру без сестры, но и не желала этого делать, хотя возможно, следовало бы; тогда у нее появилась бы своя «собственная собственность», которую можно было дальше отписать кому угодно – хоть кошачьему приюту. Но Ираида Львовна не пожелала продать или разменять квартиру даже когда умер Петр Иванович и у нее стало хуже с финансами. А не желала она этого, ибо тогда все бы узнали, что квартира до сих пор принадлежит обеим сестрам, а не только одной Ираиде. Тот скандал, на который она вывела Алевтину на похоронах отца, имел целью рассориться с сестрой раз и навсегда, чтобы она более не появлялась в городе. Ираида Львовна хотела выставить Алю корыстной злоумышленницей, однако перегнула палку и теперь не могла сделать ничего с квартирой без того, чтобы не пойти на поклон к сестре. Примирение было делом невозможным, при одной мысли об этом ее охватывало бешенство и все что оставалось, это жить и ждать – вдруг судьба повернется к ней, Ираиде, светлой стороной.

Никто не знал, не гадал и не ведал, да и Ираида никогда и никому не призналась бы, как не признавалась и самой себе: «девочка-веточка» погибла потому, что ее затравила она, Ираида, и затравила намеренно, ибо Светлана очень была похожа на Алевтину. У обеих были фигурки хрупкие, изящные; и волосы густые, темные у одной и светлые у другой, у обеих – красота неброская, но милая сердцу, из тех, что долго помнится. И характеры у них были схожи. Эту схожесть, это сродство и подметила Ираида Львовна, а подметив, возненавидела Светлану. Она не могла причинить зло самому черному своему недругу, но она могла вредить его повтору, двойнику, приведенному судьбой. Так в прошлые века делали кукол из тряпок или воска, давали им имена своих врагов и втыкали в них иглы и ножи, веря, что тем самым убивают и человека, которого изображала кукла.