Как я был чиновником

Если пренебречь статусом депутата, то Волик прав: ему в самом деле некогда – народ течёт к нему, как вода на колесо мельницы, и он вертится, как это колесо. Но это если пренебречь. Член Малого Завета, председатель ПДК, да ещё и с людьми, по пустякам не придёт. Люди же увидели и поняли так, будто мэр не хочет их принять и плевать хотел на их избранника – депутата.

Депутатская комиссия заявила протест. Волик сам действует против своего авторитета. Возможно, и одумается, со временем. Публикация в газете о стиле его работы сработает против него и вряд ли ему это нужно в самом начале мэрского пути».

Рассуждения эти справедливы только с позиций депутатских амбиций. Позже одумались оба: и мэр, и депутат, то есть автор строк сих. Волик извинился, а я понял, что амбиции не всегда соответствуют «амуниции»: мы шли со своими эмоциями главным образом требовать и просить к человеку, не проработавшему в должности мэра и месяца, далеко не во все нюансы вникшему и объективно не способного определённо точно найти пути решения всех наших проблем. С нашей стороны должны были быть какие-то конкретные предложения, а их не имелось. Решение практически всегда зависит от финансирования, а наша делегация в его тонкостях сама не очень—то глубоко плавала, наблюдая перед собой только поверхности, барахтаясь в волнах чувств на грани утопления и принимая соломинку за бревно. Сказывалось полное отсутствие опыта в хозяйственных и финансовых вопросах. Мы всё ещё подходили к делу с наивно – идеалистических воззрений. Я, например, абсолютно был уверен: все недостатки в культуре и спорте – только от неумения и нежелания организовать работу их руководителей. Вот ежели взять, да и изменить отношение к делу со стороны этих нерадивых, а если они в силу неодолимого обронзовения своего упрутся, то и снять с должности, как нагар со свечи, «стоит только захотеть, стоит только не робеть – и все мечты сбываются», как пелось в бодренькой советской песенке – и всё наладится. Подобные безапелляционные эйфорические настроения преобладали и у многих других депутатов плюс уверенность: избранник народа всегда прав потому, что не прав быть неможет. Настроения имели результат реальный.

Вплоть до ликвидации всех народных заветов, как очагов власти и чрезмерного свободолюбия, клёвский городской Завет мог реально повлиять на утверждение или не утверждение части руководителей департаментов… Впрочем, в 1990-м году ещё не ввели такого понятия, как департамент. Существовали отделы и, соответственно, начальники отделов.

Многие депутаты были крайне недовольны работой именно тех сфер деятельности администрации, на которые мог повлиять: и образование не образовывало молодое поколение должным образом, и культура хромала на обе ноги, для маскировки и симметрии, и финансы «пели романсы» хрипло, не в тон и слишком тихо, а уж спорт совсем никуда не годился. Недостатки и в самом деле имелись, как во всяком живом организме. Депутаты, демонстрируя свою эрудицию, твердили, что «рыба гниёт с головы» и убеждали всех, и прежде всего себя: все изъяны – только от головы и есть – то есть, от неспособности голов – не так пахнут, а некоторые даже воняют, как и подобает гниющим.

Тут позволю себе вернуться к теме для более детального рассказа. Как и ныне, городской Завет имел постоянные депутатские комиссии. Разные. Одна из них занималась делами культуры и спорта, и возглавлял её автор сих строк. Сам напросился – никто за узду не вёл, хотя бы потому, что не было таковой. Руководство своё начал с изучения тем изнутри. Из отделов культуры и комитета спорта «не вылезал», со всеми, компетентными товарищами перезнакомился, вопросы задал, ответы получил. Ответы однообразные: руководство сменить непременно и срочно – не справляется. Мнение обсудили на комиссиях и судьбы всех четырёх «голов» были решены. Они слетели с плеч отделов на сессии городского Завета. Заметим, на всякий случай: не глава администрации убрал из мэрии тех, кто работал при прежней власти, а депутаты.

Быть «снятым» с руководящей работы для снимаемого и тошно, и больно, и горько. Горше всех досталось, наверное, заведующей городским отделом народного образования, или «гороно», Софье Николаевне Грушковой. Её отдел, по праву именно её отдел, признавался лучшим не только в районе, но и в области. Его руководительница, систематически, по заслугам и традиционно восхваляемая, даже в собственных глазах была сильным и компетентным в своём деле человеком. К трибуне шла женщина с достоинством не меньшим, чем член правительства. Отчитывалась уверенно и гордо. Назывались цифры и факты, говорящие об успехах «гороно» в ремонтах школ, классов, подготовке к учебному году и многих других хозяйственных делах. У наивных же депутатов сложилось впечатление дилетантское: говорит не педагог, не организатор воспитательной и учебной работы, а хозяйственник. Я внутренне усмехался кажущейся мне «некомпетентности» выступающего, но, в то же время, подумывал: может быть, я ещё чего-то не понимаю и чего-то не знаю, во что-то не вник. Ведь выступает человек, не первый год ведущий дело сложное и важное, и хорошо, по отзывам, ведущий… Но чьиотзывы-то были – партийного аппарата – специалиста втирать очки показухой… А работа школьников на уброке урожая вместо учёбы?.. Много чего у нас восхваляли, в том числе и «Славу КПСС», а довели страну до перестройки и до предела… И всё же… Перед выступлением Грушковой я твёрдо решил выступить и разгромить всю, как мне думалось, порочную систему образования. Пламя решения угасало по мере того, как на него «капали» слова заведующей «гороно».

Поторопился всё тот же, полулегендарный Алексей Иванович Липин. Он начал греметь громом и метать в адрес Грушковой молнии прежде, чем добрался до микрофона, раскорячившего свои опоры в зале. Сказал почти дословно то, о чём думал и я, только без моих сомнений. Кто-то добавил свой удар дубиной критики, депутаты поддержали нападение, проголосовали. Софья Николаевна вернулась на своё место в зале заседаний уже не первым лицом в образовании. На неё жутковато было смотреть: впервые я видел человека, «потерявшего лицо» – настолько оно изменилось. Она не понимала причин своего поражения. Несправедливого во всех отношениях. Но ничего уже нельзя было сделать: сессия проголосовала против неё.

Примерно так же, состоялись аутодафе и других трёх приговорённых.

Много позже, когда депутаты разобрались в делах администрации, вникли в главные детали её работы и поугасили свой «дерьмократический» пыл, стало понятно: поторопились братцы, не помилосердствовали, запороли «шпицрутенами», как солдата в рассказе Толстого «После бала». Бал продолжили, но танцевали уже другие: на месте Веры Сизовой стал выполнять замысловатые па в роли директора департамента культуры Павел Александрович Рыжин, денежки бюджетные считать и распределять Василий Александрович Солев, а вместо Виктора Степановича Ржанцева усиливать физическую и спортивную мощь клёвчан доверили Валерию Григорьевичу Артёмину, временно – так прозорливо и мудро постановили депутаты.

Как бы то ни было, но существовавшие в те времена взаимоотношения Горзавета с администрацией и его великовластный статус создали обстановку, когда подбор и утверждение части кадрового состава администрации – деловой команды мэра – зависел не от него, а от мнения и настроения депутатов. А мнение сие не всегда способно быть адекватным и подчиняется случайным впечатлениям и политическим позициям… Не только самих депутатов, но и тех, кто стоит за их спинами кто с чем: кто с дудочкой, кто с удочкой, кто и с дубиной, или замаскированной под пальмовую ветвь, или же просто сунутой под полу. К ней и камни за пазухой в ход могли пойти.

Ни одному руководителю, с нормальной, не съехавшей, «крышей», такая экзотическая ситуация не понравится. «Крыша» у Волика прочно лежала на своём месте, не протекала и не кренилась, и он постарался с ней, нелепой и угрожающей ситуацией, покончить. Тем более, что не хилая часть депутатов принялась сознательно пользоваться своими правами во вред, как им казалось, мэру, а на самом деле – городу и району.

Во всей стране в разных вариантах творилось примерно то же самое. Кульминацией противостояния депутатов и административной власти стали трагические события октября 1993 года в Москве. Советы народных депутатов канули в Лету, выражаясь пышно, и никто спасательного круга не бросил; исчезли, изъясняясь попроще, или гигнулись, совсем уж просто говоря. В Клёве, соответственно, тоже. Трагедии не случились, но драмы произошли. И не Волик их разогнал, как предрекала Татьяна Кузнева, но в соответствии с мнением Елизаветы Яковлиной «на х.. они сдались». «Земкские собрания» посягать на власть глав администраций столь же эффективно уже не могли – количество депутатов стало гораздо меньше и статус, с полномочиями, уменьшился до микроскопических масштабов. Мэры получили, наконец, возможность распоряжаться своими кадрами и подбирать их по своему усмотрению…

«Ну и как это усмотрение срабатывало? – подумал и поинтересовался Любопытный, – Теперь, небось, все директора департаментов соответствуют своим местам, как патроны в – пистолете». «Увы, друг мой, увы, – как-то по-лошадиному змотал головой Знающий, – если бы. А то поглядишь на некоторых – блестят, как настоящие патроны, и гильза есть, и пуля на месте, а сунешь его в ствол – то патрон слишком толст, то калибр пистолета мал – не вставишь. То всё, вроде, всунулось и вставилось – так выстрел холостой или пуля мимо цели…» «Так это и от стрелка зависит – целиться нужно лучше и вообще стрелять уметь», – мудро – изрёк Любопытный. «А откуда ты это знаешь?» – полюбопытствовал Знающий. «А от верблюда, – со знанием дела ответил Любопытный, – тот как-то сквозь игольное ушко в рай пролезть надумал и, знаешь, ли – пролез, подлец!» «Как же ему это удалось?» «А вот этого я не знаю – это, брат, твоя работа: на то ты и Знающий у нас», – и Любопытный захромал своей дорогой. «Да – любопытные всегда хромают», – посмотрел ему вслед Знающий. И побрёл пешком в другую сторону, отмахиваясь от автоматных очередей, как от назойливых ос. «Да, у тех, кто слишком много знает, не бывает машин и чересчур долгой жизни», – сочувственно вздохнул Любопытный, оглянувшись на пальбу.

Конфликт гендиректора Завода с мэром продолжался, обрастая деталями, бронёй с обеих сторон, бронебойными снарядами, синяками, ссадинами и шишками. Одной из «деталей» стал проект строительства в Клёве клёвого фармацевтического завода по производству ценных и чудодейственных лекарств, способных избавить человечество в общем, и клёвчан в частности, от…

«От чего же?» – материализовался из ничего Любопытный. «От любопытства», – показал ему кукиш Знающий, не успевший далеко уйти и удивительным образом уцелевший после обстрела.

Подобием и образцом волшебного завода должен был стать такой же точно завод, исправно работающий в американском городе Каламазу. Волик был за строительство. Егорищев против. Говорят – из соображений конкуренции.

«Дневник. 14.08.1992 г. «Вчера в редакции «Маячка» засели «зелёные». И я с ними. Повод: речь «легендарного» Липина. О строительстве фармзавода. Эдакое сумбурно-политико-истерическое нечто. Кроме выступления он ещё и статью в «Маячок» написал против Волика. Впечатление: Егорищев против фармзавода, Липин – под пятой Егорищева – отрабатывает спецзаказ выступить против нового завода и против мэра, поскольку мэр – за».

При выборах депутатов Земкского собрания управляемые Егорищевым заводчане сделали всё, возможное и не возможное, дозволенное и не дозволенное, чтобы составить большинство в Земкском собрании и таким образом противостоять мэру во всём, что неугодно своему шефу.

«Дневник. 27.11.1992 г. 26-го впервые после избирательной кампании депутат Верховного Совета РСФСР, он же одновременно и генеральный директор Завода товарищ Егорищев Ю. «вышел к людям» – явил себя депутатам и руководству города. Сорок пять минут длилась тёплая встреча. Особенно «тёплой» она стала для мэра. Егорищев лягал его трижды. В присутствии городской «элиты». «Лягания» – не по делу. «По вине мэра», оказывается, «город имеет лишь один процент от миллиардных доходов Завода». Егорищев же, член Законодательного органа страны и директор этого завода, тут ну совершенно ни при чём.

На какую-то злую реплику Егорищева Волик иронически ответил: «Давайте поменяемся должностями». Егорищев взорвался: «Я на вашем месте справлюсь, а вы на моём – нет!» (Как у Гитлера: «Каждый фельдфебель может стать учителем, но не каждый учитель – фельдфебелем»).

25.01.1993 г. Главным событием в январе стала сессия горсовета. Главной же темой сессии стала попытка сместить с поста мэра Волика. Инициаторы потуг – Завод в лицах «заводских» депутатов и примкнувшие к ним клёвские «демократы».

Волику откликается его нескрываемое отрицательное отношение к приватизации и акционированию Завода. Он считает, что Завод должен оставаться в государственной собственности. Завод откровенно и примитивно мстил. Мщение возглавлял депутат Веховного Совета – генеральный директор Завода.

Одна из бомб для мэра – жалоба на него на пяти страницах одного из «демократов. Досталось в ней и О. Полощуку. О причинах, подвигнувших «демократа» на «разоблачительную тропу», Олег только руками разводит и предполагает. Подозревает даже некую нижегородскую… еврейскую общину, у которой с Воликом какие-то разногласия.

Легендарный Липин, который А.И., превзошёл себя и надоел всем в который уж раз ретивым исполнением «социального заказа» своего шефа. Даже депутат Заваликин, обычно благополучно молчащий на всех сессиях, о чём бы ни шла речь, вышел на трибуну «разоблачать» Волика. И «разоблачил»: это мэр, и никто иной, лично повинен в… спекуляции, преступности и пьянстве в славном городе Клёве…

При голосовании за предложение признать работу Волика неудовлетворительной это предложение поддержали из 96-ти депутатов только двадцать: все – заводчане».

«А при чём тут евреи? – округлил глаза Любопытный. – Евреи, евреи, кругом одни евреи. Они-таки и здесь виноватые. И они что-то там против Волика». «Да дело не в виноватости вообще, и не в том, что они против мэра, а в том, что дальше будет с мэрскими делами и то, что ни при чём станет при чём, но не с той стороны, как можно подумать, а с другой и тот, кто будто бы против Волика, станет за него, а сам Волик будет сам против себя, об этом не зная», – и Знающий глубокомысленно умолк. «Ну, ты даёшь! – засмеялся Любопытный, – всё перепутал и запутал и сам запутался в путанице. И каким же таким образом мэр персонально повинен в спекуляциях, преступности и пьянстве?» «А таким. При Николае втором, последнем императоре, какой-то пьяный офицер расстрелял рабочих на Ленском прииске. Кто виноват? Царь Николай. „Кровавое воскресенье“ гапоновское 9 января учинили в то время, когда того же императора в Петербурге не было – кто виноват? Царь „Николашка – кровавый“. А уж мэр и подавно во всём, что в его мэрстве творится, повинен… Точно так же, как с любого начальника спрашивают за безобразия в его хозяйстве… Впрочем… Работал я когда-то при комумистической власти на заводе „Хитромаш“. И парторг комумистический в нашем цехе был – как же без него, любимого. Так вот, когда цех доблестно план выполнял, то первым нахваливали того парторга и премию повышенную ему в карман. А когда менее доблестно не выполнял, а такое тот и дело происходило, – кто угодно виновен был – только не парторг. Так что, виноватых тоже надо умеючи подбирать и знать, кого хвалить». «Послушай, что это за комумистический парторг?» – наморщил лоб Любопытный, изогнувшись знаком вопроса. «Стыдно не знать бывших героев! – выпрямился восклицательным знаком Знающий, – парторги в то время были только члены партии, тащившей народ к светлому будущему коммунизма. А что такое коммунизм, строго говоря, в будущем? Это подобие рая небесного на земле, но поинтереснее. В раю души праведные только в духовности и пребывают, насколько мне известно, – скучно, понимаешь. На земле совсем другое дело… Но есть и у рая, и у его подобия одно общее: и то, и другое – мистика. Синоним: коммунизм – мистика и рай – мистика. Назвать партию райской для истых коммунистов – кощунство. Назвали коммунистической, но это то же самое, что назвать комумистической: кому мистика – пожалуйте за нами!» И Знающий превратился в нечто потустороннее.

Глава VI. История одного предательства или «Одна голова – хорошо, а с туловищем – лучше»

Картина происходящего уже не напоминала живописное полотно Малевича «Чёрный квадрат», которое можно толковать так, кому как видится или не видится вообще. Всё было ясно: градообразующий Завод по возжеланию своего генерального образует и конфликт у себя под боком. При помощи ручных депутатов, как ручных гранат. Обладая гипертрофированным самолюбием, самолюбованием и амбициозностью, оставшимися со времён господства Политбюро Правящей партии, Егорищев, умудрился подорвать репутацию Завода на долгое время. Мэр рассказывал на оперативках, как министры Российской Федерации, уже готовые помочь Заводу с поставкой ему нефти, мгновенно шарахались прочь, чуть ли не крестясь на ходу, узнав, кто им руководит.

Мэр, насколько это было возможно, пытался положение исправить. Чем хуже работал Завод – тем меньше шло от него налогов в бюджет, и без того не очень-то обильных, – тем хуже приходилось городу – тем тяжелее его главе, на которой одна за другой росли разнообразные шишки.

«Выходит – мэр действовал своекорыстно – старался облегчить себе положение, – ухмыльнулся Любопытный. – А он, может быть, напраслину на Егорищева возводил?» «Угу», – мрачно покосился на него Знающий.

Позднее, незадолго до своего ухода с поста мэра, Волик говорил: «Допускались ли мной ошибки? Конечно! Иначе и быть не могло. Ведь мы делали совершенно новое дело, которое до нас не делал никто. Самой главной своей ошибкой считаю то, что не сумел убедить бывшего руководителя Завода вступить в интегрированную нефтяную компанию в 1992 году, когда это было наиболее выгодно для Завода. Из-за этого потом пошли все беды нашего градообразующего предприятия и, соответственно, всех предприятий района, и даже Дзержинского промузла».

Волик был прав. Перед администрацией, им руководимой, встали проблемы и задачи такие, что и не грезились в кошмарах начальству прежнего, разлинованного социализмом, хозяйства. Страна вошла в мир совсем иной – необычный для неё, из которого исчезло то, что было, и не вполне понятным представлялось то, что будет. Администрацию и её «чиновников» стало не только очень можно, но и модно – просто необходимо как угодно критиковать, в лучшем случае, а в более применяемом – поносить, ругать, пинать, поливать помоями и нечистотами, издеваться. Такой «стиль общения», может быть и преследовал какую-то благую цель, по мнению таким образом «общающихся», но превращал жизнь администрации в вечную склоку и попросту мешал работать.

Когда председателем Земкского собрания оказался избранным Святослав Петрович Плохин, преподаватель истории в сельской школе и литератор по увлечению, Егорищев, говорят, что-то весомое ему пообещал, едва ли не пост мэра в случае победы над Воликом, и привлёк на свою сторону. Амбициозности у Плохина оказалось предостаточно и своей. Между Земкским собранием и администрацией района началась самая настоящая холодная война «по образцу и подобию» происходившей между Верховным Советом и Президентом страны. Только в миниатюре и без обстрела «белого дома». Возможно, лишь потому, что в распоряжении той и другой стороны не имелось танков, а также из инстинкта самосохранения – обе противоборствующее силы располагались в одном здании.

Среди противников мэра вдруг очутился и его заместитель Антон Демьянович Андреев. Событие это свершилось нежданно – негаданно – до него «перебежчик» слыл, да и был, верным соратником Волика и подтверждал это активными действиями. Причины перехода Андреева в стан Егорищева не известны, но поговаривали, будто бы он и его чем-то прельстил. Всё возможно в этом мире, но в такое верилось с трудом.

Внешне Антон Андреев очень похож на киноартиста Тараторкина и сложением, и лицом. Под лицом находился высокоинтеллектуальный ум, общительный характер и опыт аппаратчика: он, как и многие новые лидеры, происходил из обоймы райкома комсомола. Впервые Андреев продемонстрировал свою отделённость от мэра на одной из его предвыборных встреч с избирателями. Волик вышел на сцену дома культуры «Октябрь», сел на предназначенное ему место и пригласил своего зама присоединиться к нему. Антон Демьянович, сидя в зале, громко, спокойно, с оттенком вызова и иронии, ответил:

– А мне и здесь хорошо!

В зале прошелестело удивление. Кто-то негромко хохотнул. Пустячок, кажется: подумаешь – отказался сесть рядом с мэром, своим начальником, но многозначительный. Волик внешне никак не прореагировал на выходку зама и за всё время встречи к нему больше не обращался и, кажется, даже не видел. Рядом с Андреевым сидела Вероника Сергеевна Датева, директор клёвского департамента культуры…

«Это ещё что за персонаж? – пожал плечами Любопытный. – Ведь директором департамента культуры был Рыжин». «Был да сплыл, – уточнил Знающий. – Датева… Очень, кстати, симпатюшка: фигурка, бюстик, ножки, личико… Цимус! И вот этот, то бишь эта, цимус работала в том же департаменте под крылом Рыжина. Некоторые говорили – за пазухой, чуешь завязку?» «Чую, но не очень: кто кого повязал?» – принял Любопытный свою любимую позу знака вопроса. «Погоди – узнаешь. Так вот, работала она, работала за пазу… Тьфу, под крылом Рыжина и начала под него…» «Ложиться!» – хлопнул себя по ляжке Любопытный. «Пошляк ты поперечный, – перечеркнул его взглядом Знающий. – Не ложиться, она замужем была, а подкапываться. У всякого начальника есть какие-нибудь недоработки, по-аппаратному говоря. Вот прелестнейшая Вероника и принялась их преувеличивать, да ствол подтачивать… Потом люди говорили: ма-алюсенькая мышка точила – точила дерево – оно и рухнуло. Рухнул и Рыжин. Не без и своей помощи, говорят… „И как мухи тут и там ходят слухи по домам…“ Интересное, между прочим, выражение „выпить не дурак“: если выпил, то не дурак, а если не выпил – дурак, выходит?» «Это ты меня спрашиваешь?» – полюбопытствовал Любопытный. – Так выпей – я посмотрю…“ „Не спрашиваю – это называется риторический вопрос. В общем, сложили всё вместе про Рыжина и – мэру на стол. Мэр дунул и – нет Рыжина, как директора департамента. Вместо него царицей воссела госпожа Датева. И оказалась на месте. Во всех смыслах: и как руководитель, и как профессионал, хотя по профессии-то её этого, вроде бы, никак не могло быть: она спортсменка – фигуристка. Что между культурой и физкультурой общего? Всё в своём роде – культура… Но, надо полагать, что и призвание. При ней культура в районе… Нельзя сказать, что расцвела, но и не завяла. С мэром она поладила быстро и эффектно: умом, прежде всего, но и лестью, кокетством, женственностью, лежала…“ „Я же говорил!“ – засветился Любопытный. „И опять ты, пошляк перпендикулярный, – пристукнул Знающий. – Лежала душа его, мэра, к ней, а её – к нему. В том, что люди срабатываются, нет ничего дурного… Да, признать надо, болтали, что и не только душа… Но это к делу не относится. Всё было прекрасно по службе, и у мэра с Андреевым, и у Волика с Датевой, да вдруг они взяли, Антон и Вероника, да и влюбились друг в друга. Семейный финал: оба разошлись. Она – с мужем. Он, соответственно, – с женой. Та в слёзы, тот в ярость. Бесполезно. Любящие официально поженились. И поехали в свадебное путешествие вокруг Европы на роскошном теплоходе… Хорошо? Ага. Только стоимость этого круиза была больше зарплат обоих путешественников в несколько раз вместе с отпускными – «чиновникам» в те времена платили зарплату не очень-то. Чисто случайно круиз влюблённой парочки совпал с переменой их отношения к Волику. Вероника внезапно запрезирала мэра настолько, что открыто говорила: «У мэра крыша съехала напрочь!»

Видимо, результатом «съехавшей крыши» стало то, что мэр заподозрил в путешествии Андреева скрытую взятку за какие-то услуги: кто-то таинственный оплатил всю стоимость круиза. Мол, кто как взятки берёт: кто деньгами напрямую, кто «щенками борзыми», кто, вот, путёвками на круиз. Как Антон Демьянович ни доказывал свою чистоту – мэр не поверил… Или сделал вид, что не поверил, или если бы не позиция Андреева, то закрыл бы на сомнительный круиз глаза, или посмотрел бы на него сквозь пальцы, или ещё чего бы нибудь сделал, но оставил своего зама на месте его… Хотя бы для пользы дела. «А не приревновал мэр зама своего к Веронике – заместил, дескать, меня в делах любовных?» – ухмыльнулся Любопытный. «Всё-то ты к сексу сводишь, – подосадовал Знающий, – Не таков был Волик, чтобы предаваться пошленьким интрижкам на глазах у всего города, где все всё про всех…»

В то время я уже работал в администрации, но воспринимался в ней либо белой вороной, либо былым же грачом, либо чёрной чайкой. В аппаратах партийных не крутился, в комсомольских лидерах не числился, исполкомовской каши не ведал, всю жизнь работал на производстве – в интригах «дворцовых» профан полный. И не интересовался ими. К тому же только что заступил на новую должность – не до подковёрных упражнений. Кроме своих дел ничего не замечал. Поэтому угодил в интересную ситуацию, едва не последовав вслед за Антоновым куда подальше от мэрии.

С ним у нас сложились хорошие деловые отношения. Должность заместителя главы администрации позволяла ему помогать в сложных вопросах, и он помогал – сам носил мои бумаги мэру на подпись, что-то подписывал лично. С Датовой проводили совместные мероприятия, терпеть не могу этого слова, но привычка сильнее даже нелюбви. Частенько устраивали совместные заседания за круглым столом… И вот однажды получаю приглашение на празднование Дня культуры в универсальный пионерский лагерь «Сосенка»…

«Почему пионерский лагерь – и универсальный?» – высунулся Любопытный. «Потому что он не каждый день пионерский. Бывает, что даже пионеры учатся в школе. Ну, а когда их, пионеров то есть, не стало, то и название лагеря оказалось ни к чему. Короче, там устраивали банкеты по самым различным поводам и случаям, к пионерам никакого отношения не имеющим», – и Знающий сунул в правый карман красный галстук, неведомо как очутившийся в его левой руке.

С удовольствием приглащение принимаю и в назначенное время выпрыгиваю из боевого служебного «уазика» на землю универлага. Уголок не сказать, что райский, но и на ад не похож, – хорош. Высокие сосны и берёзы создают впечатление величия и мудрости природы. Под ними и человеку кстати бы помудреть. Опрятные домики окружают подобное дворцу здание столовой-кафе-ресторана. Вхожу внутрь. Усаживаюсь за стол. Вижу перед собой председателя Земкского собрания Плохина, а вокруг себя не обнаруживаю никого из коллег – директоров департаментов: я, «по протоколу», должен был бы находиться среди них. Но – ни одного. Сохраняя бодрый вид, впадаю в задумчивость: почему и с чего бы такое могло стать? Таким уж далёким от мэрских подковёрностей я не был, кое-что слышал об изменениях в настроении мэра, но не придавал им никакого значения: мало ли в каком настроения сам бываю – к делу это относиться не должно. Но, как видно, так считали не все. Точнее: все считали иначе, кроме меня. Видать – далеко и глубоко зашла конфронтация. Плохин, противник Волика, тоже приглашён и вот он здесь, я нос к носу с ним, и – никого из руководителей администрации ни справа, ни слева от носа моего. Я – в «стане врага». И не в качестве Штирлица…

Стол великолепен, лампы сияют, светятся лица работников департамента культуры, сидящих за превосходным столом под сияющими лампами. Атмосфера праздничная. Внешне. Но что творится в душе четы Андреевых? Ведь приглашён был наверняка и мэр – в первую очередь. Волика нет и, стало быть, нет его свиты или команды, поприличнее сказать. Один я. Из команды таким образом выделяюсь, из ряда вон выхожу. Что делать? Уйти – продемонстрировать холуйство. Это недопустимо совершенно. Остаюсь. И, когда подошла моя очередь, произношу поздравления, не слишком оригинальные:

– Уважаемые дамы, господа и товарищи!.. Обычно говорят, что хотят поздравить собравшихся с праздником. Я не только этого хочу, но и на самом деле поздравляю. Тем более, что есть с чем. Ваш департамент можно справедливо назвать кораблём, на котором служит великолепная команда профессионалов высокого класса под руководством прекрасного капитана – Вероники Сергеевны. Счастливого и долгого вам с ней совместного плавания!

В перерыве, когда окружающие прыгали от восторга, музыки и выпитого, ко мне подошли Антон Демьянович и Вероника Сергеевна:

– Ты один пришёл из всей администрации. Приглашали всех директоров и самого Волика, само собой. Все знают, что мы в опале и – результат. Тебе спасибо. Не побоялся.

Ничего не оставалось как скромно потупить глазки и ответить на рукопожатие. Сказать, что пришёл я, просто не зная о придворных правилах следовать примеру государя, не решился. Вопрос: как бы я поступил, загодя зная о решении ни мэра не принимать приглашение, ни его… Хочется сказать челяди, но это было бы несправедливо: директора департаментов челядью не являлись ни в коем случае – они просто проявляли солидарность со своим начальником, как единодушная команда… при одном отколовшемся, с одной стороны, и как бы не примкнувшего с другой.

Следующий рабочий день приходился на понедельник, как такое и случается после воскресенья. По понедельникам происходят оперативки в кабинете мэра. На них обязаны являться все директора департаментов и те, кого мэр распорядился пригласить для разбора «полётов» или просто для дела. По должности своей назывался я не директором департамента, а начальником управления, но наравне с директорами сидел вдоль длинного стола, на торце коего находился мэр. В мэре находилось его настроение. Оно так или иначе выливалось или выплёскивалось, или на всех собравшихся оптом или, так сказать, в розницу.