Кулуары кафе

– Я использовал матерное слово впервые с нашей третьей встречи от рождества. Неужели я не могу позволить себе выругаться хотя бы раз в году?

Сидящий за столом мужчина промолчал. Поправив пижонски сидящее на крючковатом носу пенсне, он задумчиво протер столешницу рукой. Движение вышло достаточно грациозным: даже перо, лежащее возле чернильницы – и то не шелохнулось.

– Ладно. Сегодня – можно. Особенный день, как-никак.

– Особенный день, ага. Вторник? Семнадцатое сентября? Звучит очень по-особенному.

– Тебя что-то смущает?

– Да. Мама часто называла день моего рождения “особенным” днем. Знаете, каждая мать считает свое дитя особенным, а день его рождения – особенно особенным днём. Впрочем, их, матерей, можно понять: вылези из меня человек, я бы на всю жизнь запомнил этот день.

Солнечный зайчик метнулся от стены к картине, изображавшей охоту некоего безымянного короля. На картине отряд конников, вооруженных кремниевыми ружьями, полукругом обступил самого усатого и курчавого вельможу, который безэмоционально целился куда-то за край картины. Полотно больше напоминало цирковую сцену, запечатленную на фотопленку фотографом-самоучкой: картина пестрела палитрой цветов, от ярко-оранжевой накидки вельможи до синих туфель стоящего на земле паренька. Видимо, являясь оруженосцем на манер рыцарских времен, мальчик лет 14-ти на вид перезаряжал одно из ружей, уперев приклад себе в ботинок. Второе ружье, по-видимому, разряженное, висело у него на плече – умелому художнику удалось изобразить тонкую струйку дыма, тянущуюся из ствола к курчавым облакам, что застыли над головами охотящихся.

– Фазан… на самом деле, отношения у меня с родителями очень хорошие. Меня не били в детстве, не ругали за невинные шалости. Хотя, признаюсь, порой доставалось. Но всегда – за дело. Был как-то случай: отец пришел домой пьяный. Но, будучи нетрезвым, он обычно становился более добрым и мягким. В тот день он подарил мне целую коробку жвачек. "Love is", помните такую? Вот он мне вручил целую коробочку. А утром обнаружил, что я ее всю сжевал. Он не бил меня, но долго отчитывал, напоминая его же лекции о вреде жвачек в большом количестве. Тогда он еще не знал, что половину из тех жвачек я умудрился проглотить. Результат…

С этими словами Майк приосанился в кресле и поднял белую майку. Прямо по центру живота, от пупка до середины грудной клетки, сиял тонкий шрам.

– В общем, вот. Вытащили их из меня все-таки. И на диету посадили. Хотя есть у меня подозрение, что диета была дана по просьбе отца: он все-таки уважаемый психотерапевт, его многие знали. А некоторые даже побаивались. Но не я, нет. Со мной он всегда был добр.

– Да, я знаю, Майкл. Давай вернемся к твоей матери. Она говорила тебе…

– Считай меня птицей. Нет, ну что за тупое обращение к ребенку, а? У меня эта идея в голове аж засела – птица. Что за птица? Какая? Почему? Ты же человек, мама!

– Наверное, она считала этот оборот забавным.

– Ага. Охренительно забавно. Обхохочешься. Утверждать ребенку, что она – птица.

Сидящий за столом человек негромко кашлянул, прерывая словесный поток собеседника. Олег взял в руки перо и, несколько раз прокрутив его в руках, вновь отложил.

– Что-ж… птица. Да, ребенку действительно не понять, чем руководствуются его родители. Может, твоя мама хотела, чтобы ты считал ее неким возвышенным объектом? Птицы ведь легки и недосягаемы.

– Пока в них не прилетит заряд дроби. Олег, вы ведь сами иногда охотитесь, говорили. И вы сами прекрасно знаете, что любую птицу можно достать. Так или иначе. Но мы ведь совсем не о том сейчас.

– А о чем же?

– О моих взаимоотношениях с родителями в детстве, я полагаю. Вы ведь сами начали диалог с этого.

– Да, начал.

Олег встал из кресла. Взяв в руки несколько бумаг и чернильницу с пером, он обошел дубовый стол и уселся напротив Майкла, ровно так же закинув ногу на ногу. Опрокинутый стакан метнул в него нового солнечного зайчика, однако мужчина его проигнорировал.

– Я начал разговор о твоих взаимоотношениях с родителями, чтобы понять причину.

– Причину того, почему они меня бросили?

– То есть ты считаешь, что они тебя бросили?

– А на что это, по-вашему, похоже? Поехали за покупками и не вернулись. Словно сквозь землю провалились.

– За покупками, значит. Раньше ты этого не упоминал.

– А это играет какую-то принципиальную роль? Мы сейчас говорим о людях, которые бросили своего шестнадцатилетнего ребенка! По-вашему, это нормально?

– Нет. По-моему, это не нормально.

– Вот и я так же считаю. Они просто меня бросили. С другой стороны…

Майкл хихикнул. И поднял виноватый взгляд на Олега. В третий раз за встречу.

– Извините мой смешок. С другой стороны, мама ведь сама говорила: "Считай меня птицей", верно? В итоге имеем двух оставивших меня родителей и одно психологическое расстройство.

– Сарказм тут не уместен.

– Это и не был сарказм. Это была скорее ирония. Или постирония – зависит от точки зрения.

Тиканье продолжало метаться по кабинету, пытаясь найти какой-нибудь угол, в котором ему было бы спокойнее всего. Оно прыгало с деревянных, застекленных шкафов на люстру, оттуда – на ковер. Металось среди осколков стаканов, сложенных в углу комнаты на черном целлофановом пакете. Тиканье прыгало между звеньями цепи, которой нога Майкла была прикована к залитому бетоном кольцу, спрятанному под креслом.

– Постирония. Хорошо. Я тебя понял, Майкл. Хочешь еще чем-нибудь поделиться?

– Да… нет. Пожалуй, что нет. Считать меня птицей я вас не прошу, так что… вызывайте этих ваших бюджетных охранников спортклуба. Или кто у вас там.

Санитары вошли почти беззвучно. Открыв замок, они отцепили Майкла от кольца. И, надев на него смирительную рубашку, увели его вглубь лечебницы.

Олег остался сидеть в кресле. Он долго размышлял над словами Майкла. Дольше, чем обычно. Ему предстояло сделать непростой выбор. Тяжело вздохнув, он встал из кресла и, подойдя к своему столу, взял оттуда увесистую папку. “Личное дело Майкла Таунли” весило граммов 800, и представляло собой сборник автобиографичных очерков, следственных заключений, а также заключений психотерапевта, Олега Лэйнона. Открыв папку, Олег вновь углубился в чтение знакомого до каждой запятой полицейского отчета.

“…войдя в торговый зал, Майкл Таунли направился в оружейный отдел. Взяв с прилавка охотничий нож, он нанес четыре ножевых ранения продавцу. После этого направился к торговым рядам, где нанес один удар ножом мужчине, Эрни Таунли. Экспертиза показала, что удар пришелся в живот мистеру Эрни. После чего Майкл совершил надрез, окончившийся в районе грудной клетки потерпевшего. Следом за этим Майк обездвижил, а после расчленил свою мать, Дженифер Таунли. Ее останки были найдены в мясном отделе, между полуфабрикатами, преимущественно из дикой птицы”.

Закончив читать, Олег положил отчет на стол. Вернулся к креслу. Сел в него. Взял в руку одну из двух бумажек, которые он предварительно отложил на чайный столик. И, обмакнув в чернильницу перо, аккуратно вывел свою подпись.

“Заключение о полной невменяемости” подсудимого Олег поместил в папку личного дела Майкла. Уложив последнюю в ящик своего стола, он тяжело опустился в третье кресло, стоящее на сей раз за дубовым столом. Уселся – и, слегка повысив голос, произнес:

– Следующий!

Улавливая запахи

Майк с интересом принюхался.

– Хм… а неплохо ведь пахнет… жасмин, и… что это? Какой… знакомых запах… хм… что же это…

Он повел крючковатым носом из стороны в сторону. Флакончик с пурпурной жидкостью описал круг почета над узкой, но длинной столешницей и вновь вернулся на своё исходное место, то есть завис на уровне глаз мужчины. Тот с интересом разглядывал переливающуюся жидкость, щуря единственный зрячий глаз.

– Может… что-то ягодное. Какой-то отдаленный аромат, словно я его уже встречал. Ежевика, что ли… или смородина…

Майка нисколько не смущала такая разбежка в определении аромата. Он вообще сам по себе был человеком крайне… противоречивым. Скажем, он ездил на большом американском внедорожнике, что обычно показывают в американских же боевиках. Большой, тяжелый, преисполненный хромом и копотью – в общем, типичный представитель глубоко западного автопрома. При этом же Майк (о котором мы и говорим, к слову) предпочитал носить один и тот же костюм на протяжении последних 7 лет, считая покупку нового нецелесообразной тратой. А вот покупку бензина на 400 долларов ежемесячно – целесообразной.

– Жасмин и ежевика. Неееет…. Слишком вульгарно. Что-то другое. Что-то более… тонкое. Что же, что же…

Майк потянулся было к телефону, чтобы вызвать секретаршу, но рука его замерла на полпути. Он смотрел на телефонную трубку, взвешивая все “за” и “против”. “Против” перевешивали, но “за” уверенно сопротивлялись, прибегая то к уколам совести, то к мужскому достоинству. В конце концов Майк опустил руку на стол. Побарабанил пальцами по столешнице из тонкого, но прочного стекла. И вновь вернулся к изучению пузырька.