Амур. Лицом к лицу. Дорога в 1000 ли

Дед терпеливо ждал, пуская дымок самосада.

– Сами напросились, – откашлявшись, просипел Иван. – Захотелось им казакам головы отрезать, а баб казацких себе забрать.

– Ишь ты! Поделом, значит, получили. Токо ты, Ванёк, ходи сторожко. Они людишки злопамятные…

– Ну не все ж, – возразил Иван. – Вон Сюймин, какой же он злопамятный?

Ван Сюймин, сапожных дел мастер, был закадычным другом деда Кузьмы. Его семейство – жена Фанфан, дочка Цзинь и сын Сяосун – жило неподалёку: в Китайском квартале у них был свой двор – две фанзы с переходом и крохотный садик. Ваны дружили и с Саяпиными, и со Шлыками, вместе отмечали праздники: русские у казаков, китайские, соответственно, у Ванов. Ну и молодёжь друг друга не сторонилась: у Ивана и Цзинь закручивалась любовь, Еленка с Сяосуном сызмала играли вместе.

– Сюймин – добрейшей души человек, – согласился дед Кузьма. – Можно сказать, редкостный.

– Вот видишь! А злопамятных и середь русских полно.

– Не полно, однако ж имеется. Но русские злы, да отходчивы, злопамятных мало.

– Хватит, батя, считаться, – сказал Фёдор. Он огляделся, нет ли поблизости лишних ушей, и продолжил вполголоса: – Есть дело посурьёзней. Мне атаман поручил набрать полсотни добровольцев и пойти в Сунгари. По?мочь охране требуется. Вот и Ванюшку возьму с собой.

– Какой же он доброволец? – ухмыльнулся дед. – Он теперича рядовой казак Первой сотни Амурского Первого казачьего полка.

– Это атаман решит. Даст отпуск и вся недолга.

– Бать, а Пашку с Илькой возьмёшь? – обеспокоился обрадованный новостью Иван.

– Тихо ты! Ильку возьму, а Пашку… – Фёдор затянулся, пустил дымок и покрутил чубатой головой. – Он же хромой.

– В седле сидеть может не хуже других, – заступился Иван.

– Дело не в хромоте, – сказал дед. – Мутный твой Пашка.

– Это как? – обиделся Иван за самолучшего другана. – Пашка – весь нараспашку! Он за меня…

– За тебя? – Дед тоже пыхнул дымом и разогнал его рукой. – Ну-ка, поведай, кто драку с китайцами учинил? Кто был первый?

– Н-ну… Пашке показалось, что китайцы иванятся[5 - Иваниться – зазнаваться, кичиться (амур.).] перед нами… он и врезал…

– Он, значит, врезал, а дрались вы с Илькой?

Так оно вообще-то и было. Пашка больше подзуживал, чем кулаками махал.

– Откуда, дед, ты всё знашь?

– Сорока на хвосте принесла.

Иван хотел взбрыкнуть, но вдруг вспомнил про Цзинь и сник: как же он её оставит в такое время тревожное?

Дед словно учуял беспокойство внука, похлопал его по колену:

– За деваху свою не печалуйся. Ванам завсегда подмогнём. Мы ж с Сюймином не разлей вода.

5

– Цзинь, колокольчик мой золотой, не хмурься… Ну вот, уже и насупилась, как тучка дождёвая, того и гляди прольёшься… Улыбнись, солнышко! Я ж не насовсем уезжаю.

Они сидели на склоне холма среди кустов дикой смородины, невидимые с любой стороны. Зато для них открывался прекрасный вид на город, похожий расчерченностью улиц на военный лагерь, на широкий Амур и кучку серых мазанок на другом берегу – там был городок Сахалян. За Сахаляном тёмно-зелёной, переходящей в тёмно-синюю, тучей лежала тайга.

С недавних пор это было их любимое место. Его нашёл братишка Цзинь пятнадцатилетний Сяосун. Смышлёный и очень наблюдательный, он давно приметил, что Иван и Цзинь маются без места, где могли бы уединиться без риска попасться на чьи-нибудь недоброжелательные глаза. И в конце жаркого апреля, когда быстро высохшая земля покрылась буйной травой, а деревья и кустарники – густой листвой, Сяосун с таинственным видом подошёл к сидящей на скамейке в крохотном садике Ванов парочке и заявил:

– У меня есть подарок.

– Замечательно! – хмуро сказал Иван, который не смел даже дотронуться до руки Цзинь. На виду у всех она держалась очень строго. – Кто подарил?

– Я вам хочу сделать подарок.

– Нам? – удивилась Цзинь и подняла на брата большие лучистые глаза. Они были чёрные, но, отражая свет, походили на маленькие солнца. – Ну, делай.

– Да уж, давай дари, – подхватил Иван.

– Идите за мной и ни о чём не спрашивайте.

Они переглянулись, но встали и пошли.

Шли долго. Сначала до конца улицы, потом обогнули тюремный двор, спустились в долину и стали подниматься по склону холма, почти продираясь сквозь заросли дикой малины и смородины.

– Долго ещё? – не выдержал Иван.

– Потерпи, ещё немного, – отозвался Сяосун и через пару секунд торжествующе сказал: – Вот!

Их глазам открылась маленькая, но такая уютная полянка, что Цзинь даже захлопала в ладоши и поцеловала брата в щёку. Она сразу поняла и оценила подарок.

Иван сел на землю и обвёл глазами открывшуюся картину:

– Здорово! – Увидел под кустом свёрнутый трубкой войлок. – А это зачем?

– Чтобы пигу не застудили, – для точности Сяосун хлопнул себя по заду, засмеялся и скрылся в кустах, не дожидаясь слов благодарности.

Без подстилки земля и верно оказалась холодноватой. Иван расстелил войлок, и они легли рядом. Лежали долго. Молчали и глядели в чистое небо – оно показалось совсем близким и тёплым. Потом как-то сразу повернулись лицом к лицу, и небо обрушилось на их неистовые объятия. Торопясь, путаясь в складках, они раздевали друг друга, потом со стоном и вскриками спешили отдать себя, ошибаясь от неумелости, чуть не плача из-за этих ошибок, и наконец затихли, прижавшись друг к другу.

Сколько так пролежали, неизвестно. По солнцу получалось – часа два. Разомкнули объятия и сели. Иван одной рукой обхватил плечи Цзинь, другой ладонью ласково провёл по её груди.

– Не надо, – сказала она, глядя перед собою. Уловила его недоверчивое удивление и пояснила: – Не то опять всё начнётся с начала, а я очень устала.

Иван убрал руку с её плеч, обхватил свои согнутые колени.

– Так вот она какая, настоящая любовь, – сказал, не поворачивая головы. – Я люблю тебя, Цзинь, и буду вечно любить.

– А я – тебя.

С того дня прошёл месяц. Ивана зачислили в рядовые Первого конного полка, начались учебные занятия, и встречи с Цзинь стали очень редкими. А тут ещё эта драка с последующей отсидкой в «холодной». Хорошо хоть одно: после зачисления в группу добровольцев Иван смог встретиться с любимой.