Впереди Авангарда

Впереди Авангарда
Станислав Малозёмов

Неожиданный взгляд автора на возможное построение коммунизма. Причём не во всём СССР и не к 1980 году, как обещал Никита Сергеевич Хрущёв, а в отдельно взятой провинциальной области. Де ещё и в 1965 году. Да к тому же – не силами нашего могучего государства, а простым мужичком, собравшим для грандиозного дела маленькую компанию из случайных знакомых, которые мгновенно заразились этой благородной фантастической идеей. А, поскольку коммунизм сам по себе – это великая утопия, чистейший сюрреализм, неосуществимая теоретическая гипотеза ошалевших от революционных побед социалистических политиков, то и сюжет о построении коммунизма в захолустном городе Зарайске и в таких же областных деревнях – чистая фантасмагория. Всё в фабуле повести похоже на массовую галлюцинацию. Оказывается, что и сам главный герой, Иван-дурак родом из русской волшебной сказки, что всевозможные помощники в установлении высшей на Земле фазы человеческого развития – персонажи из волшебных сказок – нечистая сила.

Станислав Малозёмов

Впереди Авангарда

фантасмагория

В этой повести всё – выдумка. Ничего такого не было. Только присутствие нечистой силы – правда. А все хорошие и плохие события вымышлены. Все города с названием «Зарайск» не имеют к фантасмагории никакого отношения. Да и всё остальное в написанном – случайное совпадение нереального с реальным.

Глава первая

Божьи твари

Психиатрический диспансер, любимое место душевного отдыха граждан маленького города Зарайска, местное партийное и советское руководство поселило с размаха, одной всего ночью тёмной, скрывающей от населения богохульное деяние, в церкви. В храме. А наступил психдиспансер поверженному давненько уже Создателю на самое «не хочу» по совету одного мудреца приблудного, не местного. Который убедил горком партии с исполкомом обосновать " дурку" рядом с центром города в огромном здании храма Василия блаженного, купца первой гильдии Садчикова. Который убёг от вполне возможной насильственной гибели с помощью тяжелой руки социализма, искореняющей сгинувшее буржуйство по инерции, и в шестидесятые, специально его предварительно придумав и установив на колени. Батяня Василия Авдей Никитович, до революции успел построить себе три дома, продовольственный магазин, ювелирную фабрику и храм, перенапрягся от попутного употребления самогона и помер. Всё переплыло к Василию. Магазин работал самостоятельно под флагом потребсоюза. Два дома у Васи именем революции конфисковали под комитет комсомола и милицию. А храм он себе оставил. Так он считал. Церковью СССР в шестьдесят третьем году уже протёр все грязные тротуары, а потому пренебрегал и считал пустым местом. Поэтому Василий и планировал там регулярно замаливать грехи и напрямую беседовать со Всевышним, старым его другом по несчастью. От того и был блажен. И сердцем честным близок был он к Господу. При советской власти их сблизило общее горе. Народу запретили любить Бога и бывших буржуев. Но на одном из заключительных рандеву с Господом, творец всего сущего, несмотря на объединившую их несуразность советскую, прямо сказал Василию, чтобы он намылил верёвку и вздёрнулся. Вроде как насчёт места для Садчикова в аду он уже договорился, так как все имеющиеся у Василия семь смертных грехов он своей волей простить ему не сможет, поскольку столько воли у него нет. А другой силы небесной, пошибче господней, не имеется пока ни в преисподней, ни даже в Кремле. В шестьдесят втором году горисполком придумал правильный Указ, завершивший победное наступления атеизма. Указом номер 134-бис с храма снесли кресты, воткнули в окна решетки и открыли там психиатрический, очень востребованный классической медициной, диспансер. Вот это Бог, видать, вконец осерчал на Василия, не пожелавшего кипеть в смоле адской, И продался тогда он на время коммунистам, хоть они его и за человека -то не считали, а за Господа тем более. И наказал Всевышний купца коммунистическим способом. Сдал Васин храм с престолом, жертвенником, ризницей, алтарём и ликами святых на стенах горисполкому. В хозуправление. Покарал – стало быть.

Ну, перечить каре Божьей купец Василий не стал, а за неделю всего выкопал из земельных недр за городом наследство отцовское, тоже купеческое – три чемодана крупных казначейских билетов, пять стокилограммовых ящиков с золотыми безделушками всякими, укомплектованными бриллиантами, изумрудами да рубинами, плюс четыре коробки с облигациями первых и послевоенных советских госзаймов на два миллиона рублей в пересчёте на урон от реформы 1961 года. Ну, и немного, штук пять жестяных коробок, хранивших вечные ценности – золотые царские монеты, которые хоть где можно было переплавить в скромные слитки. А они в начале шестидесятых годов двадцатого века могли вместо немощного при власти Советов Создателя отпустить любые страшные грехи вплоть до неуплаты профсоюзных взносов. Затолкал блаженный Василий скудное накопление батянькино в свой скромный «Москвич-408», и ветреной ноябрьской ночью шестьдесят второго убыл в направлении Швейцарии, куда и продрался через кордоны пограничные, откупорив один из ящиков с казначейскими билетами,

которые милиция, пограничники и гражданские власти везде засчитывали как проездные билеты.

Ну, власти, потеряв единственного на городок буржуя, хоть и расколдованного социализмом до простого заместителя заведующего горпотребсоюзом местной кооперации, сразу остолбенели. Так как лишились последней реликвии проклятого царского прошлого. Поэтому поводу немного погоревали власти. Ведь в купца первой гильдии, в отрыжку царизма, кабы не смылся он – освобождённый народ без угрызений совести даже плевать имел право законное, пальцем показывать и зло ржать вслед. Стыдить таким общественным методом едко и справедливо. Ну, раз уж не влился буржуй в ряды светлых внутренне совслужащих потребсоюза и сдернул в загранку, не успев перековаться в апологета идей Маркса с Лениным, то и пёс с ним, гадом! Сбежал, да и пусть там гниёт вместе с капитализмом.

Секретарь обкома Максим Червонный-Золотов, присланный Москвой на службу зарайскому социализму из вечного города, пупа земли Русской, Урюпинска, проигрался там в «преф» всему составу бюро городского комитета КПСС по очереди и долги отдавать не собирался. А потому по жалобе урюпинских партийных сообщников был наказан сурово богами столичной парторганизации. Решили его пока не расстреливать, а отправить в Зарайск первым лицом власти. Это было намного хуже, поскольку на новом месте он не имел права морального отказываться от огромной зарплаты, премиальных, «конвертных» за вредность ответственного труда и просто денег. Они никак не назывались и не имели происхождения, но накатывали в ходе трудодней из неизвестных мест как слеза при воспоминании о первой любви. Общую месячную сумму самый интеллигентный язык не поворачивался называть жалованием. Даже зарплатой стеснялся считать подачку секретарь первый. А капиталом звать эти деньги, которые без арифмометра не подсчитывались, уже не положено было. Не те пришли времена. А те миновали и канули, то ли в Лету, то ли все они, тысячелетиями струившиеся повсюду влагой живительной, крупными брызгами унеслись за бугор. А там добавились к их сволочному капитализму. Знали это все партийные главари. Стало быть – долг в зубах принесёт через полгода. А если зажуёт должок, то из Урюпинска начнут подтягиваться за недоимками выигравшие в преферанс. А поскольку карточный долг свят и не имеет срока давности как ветхий, например, завет или вселенная, то обдерут бывшие друзья по КПСС Максима Червонного-Золотова до нищенского существования третьего зампреда райисполкома. Он, бедолага, с трудом, в поту набирал средства для потаённого отдыха на Золотых Песках в дружественной Болгарии. И еду там не покупал. Тащил чёрт знает куда на горбу свою. Такого позора Максим не собирался переживать и на всякий случай купил у начальника горотдела зарайской советской милиции пистолет «Тульский-Токарев», чтобы поначалу храбро от кредиторов отстреливаться, а потом пустить себе пулю в горячее коммунистическое сердце. Или, если получится, то лучше мимо. Но пока было тихо. За долгами никто не спешил нагрянуть. И это было прекрасно, поскольку единственный человек, у кого можно было занять, чтобы потом тоже не отдавать, купец Садчиков, жил радостно в Швейцарии. Он там нежился, вспоминая печально за вечерним какао свой магазин в Зарайске. И страдал купец душой за бывших грешных прихожан осквернённого психиатрией своего храма. Так, что не мог не заметить Всевышний горячую искреннюю его слезу.

А потому первый секретарь был временно свободным от мрачных перспектив, не грозивших ему из Урюпинска. Там, конечно же, все выигравшие в преферанс у Червонного-Золотова долги его давно получили в удесятеренных объёмах. Естественно, с секретарей мелких парткомов, райкомов и боящихся испепеляющего беспричинного гнева партийных вожаков профсоюзных управляющих, которые как попало сочиняли трудящимся их права, а потом как попало их перед ними же отстаивали.

Погасив в себе тлеющую искру боязни быть искусанным урюпинцами за карточные долги, он сообразил, что кроме коммунистических обязательных дел надо совершить и видный народу отчаянно добрейший поступок. И тогда имя его высекут на мраморной доске над входом в подъезд его дома и поставят бюст на въезде в город Зарайск.

–Но вот как это сделать, дело- то доброе. Народное? – Трепал себе в раздумьях кудри секретарь.– Фантазией обидно ограничен я. Родители тому виной, школа и ПТУ. Надо было, бляха, книжки читать а не с флагами по Урюпинску носиться. Тогда бы и мысли имел, наверное.

В коммунистические главари его забрали за умение хмурить сурово брови и говорить жестоким металлическим басом. Нашли кандидата в секретари случайно на митинге в слесарной мастерской урюпинского завода «Болты и гайки диаметром на шестнадцать». И взяли без совещаний. Потому что брови сурово склонены и голос как у Левитана. Не смотря на то, что сам думать он не умел. Изготовление болтов требовало правильно замерять уже отстроенным штангенциркулем диаметр. Больше ничего. Поэтому для созидания умных мыслей он прислушался к старшим товарищам и за месяц нашел через милицию всегда пьяного, но всегда умного профессора, автора учебника географии для 8 класса Карданского-Витте, который он сочинил ещё в 1933 году. Вот когда сочинил, то поумнел ещё сильнее и затащил в ЦК КПСС как-то раз пару удивительно мудрых мыслей насчёт переноса ЦК КПСС в Сибирь, в город Тайшет Иркутской области. Там, как он объяснил какому-то мужику из отдела пропаганды, с самого основания Тайшета, с 1897 года – существует сильное влияние на мозги, идущее волнами от звезды Сириус. Самое лучшее место для производства мыслительных шедевров. А это сделает КПСС ещё мудрее и она приведёт народ к коммунизму раньше, чем обещал Никита Сергеевич, на десяток лет. И счастье наступит раньше, что хорошо и для партии, и для народа.

После чего профессора быстренько переодели во всё самое хорошее, отечественное, и направили на пожизненную работу профессором географии в Зарайск. Но в этом замечательном городе учителей, представляющих крайне нужную народу область географических знаний, было на двадцать четыре человека больше, чем надо. Они годами стояли в очереди, ожидая, что кто-нибудь уйдёт преподавать алгебру, труд или пение. А может, и помрёт кто безвременно. Покрутился профессор по учебным заведениям, понял, что до учительского счастья не доживёт в связи с невозможностью сеять разумное и доброе. И преждевременно скончается от разлуки с родной наукой и от разочарования в избытке конкурентов.

И через десятерых знакомых, сильно пьющих педагогов, он чудом устроился вахтёром на пивзавод номер два. На святое почти место. За год профессор без напряжения спился до уровня некоторых сослуживцев из цехов, которые говорили на разных непонятных языках, домой и на завод ходили под ручку с маленькими зелёными чёртиками и пушистыми белками, тоже пьяными до полусмерти. Все вместе они часто блевали на помытый с утра пол в уютной комнатке вахтёра и всегда оставляли ему по парочке бутылок «жигулёвского». Профессор географии потерял все свои знания по предмету, но вместо них приобрёл нечеловеческую мудрость, которую имеют только индийские раджа-йоги и тибетские монахи с гор семитысячников, заколдобленных морозами. Зато набитых мудростью вселенской как утренние автобусы сонными мужиками и тётками. Вот его Червонный-Золотов и нашел через милицию, где профессор стоял на учёте как расхититель, вынесший однажды с завода неизвестно с чего и почему триста восемнадцать металлических пробок, похожих на шестеренки для больших часов. Первый секретарь послал за ним свою «волгу», напоил профессора азербайджанским коньяком и сказал.

– Борисыч. Нужна умная мысль.

– У меня нет умных. Я профессор, – обиделся профессор, занюхав коньяк виноградиной. – У меня мысли только мудрые. Двести семь штук. Счёт веду лично.

– Сразу всё не вываливай, – вздрогнул Червонный-Золотов. – В ЦК не поймут. И не поверят. Жил тут без умных идей, а тут на – сразу двести семь. Переведут куда-нибудь. Подполковником, например, в стройбат. Из военных умных мыслей в день по пятьсот штук вылетает. Потому, как пьют они только «солнцедар» и «агдам». Напитки благородные, мышлению способствуют, конечно. Но мысли слабенькие. Не городского масштаба. Траншею, скажем, рыть глубже двух метров. Лопаты делать из серебра. Они лучше в землю врезаются. Такой низкий уровень.

А мне нужна мудрая мысль. Одна. Но чтоб всех проняла и подняла меня на

кресло секретаря Центрального комитета КПСС. Чтобы в ЦК все сдурели и завистью захлебнулись.

– А вот снеси кресты с церкви Садчикова, – профессор сам налил и интеллигентно заглотил сто пятьдесят. – Поставь решетки на окна. И пусть там будет психбольница. У нас, обрати внимание, психов в городе как ворон на свалке, а больнички-то нет для них.

– Да нет у нас психов, – задумался секретарь. – Все в Москве. В ЦК КПСС. Но мы поработаем с населением и психов станет, сколько требуется в рамках строящегося коммунизма. Хорошая. Мудрая мысль. Вот тебе ещё пузырь армянского. Надо будет мысль ещё одну, я тебя вызову.

Кончался 1962 год когда появилась в Зарайске психиатрическая лечебница в храме Божьем. То есть стала она как и храм работать с душами людскими. С её появлением и началась главная история нашей повести.

Глава вторая

И дух наш молод!

Было у отца три сына. Близнецы. И радостно было батяне, да и мамка парила над соседями гордая уже двадцать третий год. И, что всех пугало, – не уставала. Сынов та волшебная сказка, намеренно прочитанная родителями за час перед зачатием, помогла правильно выпустить на свет божий. То есть двое получились, как велел сказочный сюжет, умными, а третий был, строго по фабуле того же шедевра народного творчества – дурак. Первые двое выросли и в армию их не призвали, так как они силой ума внедрились на работу в секретный цех зарайского мясокомбината. В «Обкомпищепром». Оттуда вынуть дозревшего для выполнения воинского долга пацана, горвоенком, суровый полковник, не смел. Бронь обкома не пробивалась ни одним армейским орудием.

Цех от глаз советских трудящихся зарыли совсем глубоко, где-то очень близко к аду, как говорил скрытно веровавший в Бога мясокомбинатовский бухгалтер. Он сосредоточено и тайно веровал. Воровал, веровал и ежедневно молился в кабинке сортира. Чтобы не дерзить атеистам. И милости Божьей просил, истово и жестко биясь челом о край унитаза. Потому что никто, кроме отлучённого от социализма Господа, не уберег бы его от высшей меры. Он под расстрельной статьёй ходил вполне заслуженно и обоснованно, как любой очень мудрый бухгалтер. Всевышний за опасную для бухгалтера тайную веру в него, коммунистической властью униженного и отринутого, решил, что хоть и крупнейшая сволочь этот его раб и бог финансов, но нехай живёт. И пусть даже временами получает грамоты и премии. Потому все проверяющие бухгалтера Автандила Хорошидзе много лет ласково обнимали его после ревизий во время финальных посиделок с коньяком и колбасными изделиями. Тосты озвучивали в честь его мастерства и умения филигранно составлять отчетные документы. Сальдо всегда до копейки совпадало с бульдо.

А ближе к пенсии, надумал Господь, пусть его заменят на честного, и смерть свою нехай он примет от переедания сырокопчёной «московской» в цехе «обкомпищепрома». Туда его пусть понизят для сытого бесплатного доживания срока неправедной воровской жизни.

А там, в цехе этом, жужжащем десятью своими электромясорубками почти возле земного ядра, вдали от мира серого и суетного, вершились великие дела. Там из разного свежайшего мяса, которое ввозили в цех вагонетками по подземному тоннелю пожизненно заключённые, творилось волшебство. В глубинных недрах планеты варили, жарили, вялили, коптили всё, что есть для просмотра народом в книге «О вкусной и здоровой пище» и, ясное дело, то, что составители постеснялись фотографировать и вставлять в любимую народную книгу.

А кроме стандартного набора дефицита под дирижирование колбасных дел атланта из Бельгии, украденного КГБшниками незаметно и насовсем, творили в подземелье вообще неизвестную населению еду. Похожие на неземные капсулы из других галактик – особо твёрдые сырокопчёные сорта «московской», «брауншвейгской», «еврейской» и «советской» и прочих, труднопроизносимых названий. Их «колбасники» терпеливо высиживали как курицы яйца.

Это была пища богов и людей с извращённым вкусом из высших кабинетов обкома партии и горкома. Точнее – обычная жратва начальников обкома партии КПСС да их партийных, профсоюзных и комсомольских деток, меньших значительностью. Вот для них и выхаживали эти невероятные вкусом колбасы, потому что от богов мифичеких отказались вообще черт знает когда. Теми же вагонетками вывозили по тоннелю валящий с ног ароматом товар за город и там расфасовывали в ящики. Поимённо всем правителям. Домашнюю, скрученную в коляску колбасу из только что поверженных свиней, карбонат, шесть видов сервелата, пять сортов салями, национальные казахские деликатесы: чужук, жая, карта и казы из конины. Да много чего ещё. Страшно называть. До сих пор называть нельзя. До того всё засекречено бессрочно.

Цех был настолько зашифрован и так глубоко зарыт под бетонный пол, что в 1963-м, год назад, директор комбината пошел туда сдуру один, проверить, сколько кидают сала в салями. Поперся без специально обученного в одесских катакомбах проводника. Ну и, ожидаемо, сгинул по дороге. Поискали его с фонариками проводники и трое работяг-колбасников, но не нашли за неделю. В справке обкому пояснили, что на долгом опасном пути он вполне мог свернуть в расщелину почвы и она его всосала очень далеко, вплоть до Северного, возможно, Ледовитого океана. Директора очередного обком вычленил из числа своих. Достойных. Заведующего отделом пропаганды. Он не ел ничего мясного и не пил водку. В обкоме он был опасной «белой вороной», а на мясокомбинате всем всё было до лампочки Ильича.

Ну, в общем, умом своим беспрецедентно радовали и поражали папу с мамой сыны. На вагонетке выезжали после смены с зеками на свет из тоннеля. Подниматься по лестнице километр было нерационально. Возле рельсов стояли их мотоциклы «Урал» с колясками, куда умные сыновья загружали не очень разорительными для обкома частями всё, что варили, коптили и вялили. И семья сама кушала неведомое остальным, и уважаемым близким родственникам перепадало. Ну, само-собой, директору и бухгалтеру железобетонного комбината, где папа с мамой работали. Попутно продукты, редкие даже для директоров всевозможных хороших магазинов, родители откладывали в сторонку и меняли уникальное мясное на телевизоры для себя, родни и отдельных очень хороших людей, на дефицитную посуду, сервизы, хрусталь, холодильники, ковры и всё такое, на что в те годы народ записывался в очередь по месту работы. Вот так повезло с двумя сыновьями Алексею Викторовичу и Маргарите Сергеевне. Так и не то слово – повезло. Свалилось на голову пушистым и безразмерным облаком счастья!

А третий сын, дурак набитый, насчет «обкомпищепрома» выражался грубо, бесчеловечно, то есть только матом.

– Нехай они, обкомовские и горкомовские пузыри, мать иху-перемать, жрут то, что весь народ, и пашут на тракторах зарайскую целину. Её вона сколько! И правнукам ихним хватит допахивать!

Дурак, в общем. Потому и не работал нигде. Всем ведь умные нужны. Даже ножки для табуреток строгать. Так что не брали его никуда, даже в армию. Потому, что дурак может тайну военную врагам легко сдать. Наш, например, Устав гарнизонной службы. И, такой документ имея, даже княжество Монако, где солдат не имеется, нас лет за сто, но одолеет! Позор! А ещё дурак в армии может неправильно пользоваться гуталином и пастой «гои» для чистки блях и пуговиц. Это унизит нашу великую и непобедимую перед буржуазным сообществом. И оно даже, возможно, плюнет гадко в сторону расположения наших доблестных воинских частей. И бояться СССР будет уже без дрожи в коленках.

– Ты, Вань, иди в писатели, – научил его сосед. Киномеханик. – Я вот сколько кручу всякое кино, так заметил, что, где есть писатель, то он, бляха, не работает нигде. И не делает ни хрена. Пьёт пиво, гуляет с бабами и думает. Ну, про то, какую чудесную скоро книжку напишет. Потом пишет, относит в издательство. Книжку выпускают. Деньги ему платят. Не зарплату, а крупные. Одну выдали в тираж – год живёшь как валет бубновый. А ты же видел, сколько книжек в магазинах? Больше чем шляп, кепок и шапок. Так от шапки польза! Башка в тепле, экономия на таблетках. Денежка остаётся на портвешок с баночкой кильки в томате. Я разок попал в книжный. Дождик был. Спрятаться забежал. Штук пятьдесят всяких книжек перелистал! Такая дурь там написана – чуть не взбесился там. Мог продавцов покусать, хоть они всё ж люди подневольные. Что завезли, то и втюхивают населению.

– Ну, ты до конца расскажи про писателей, – Ванька поскрёб затылок. – Мысль хорошая.

– Короче, дураки для дураков писали, а третьи дураки их печатали! – воспрянул мыслью киномеханик. Обрадовался, что его слушают. Никто не выдерживал пяти минут, а Ванька сам просит. Жена пугает постоянно. Будешь, мол, много трындеть, насмотревшись кина, я тебе в суп насыплю пузырёк яду крысиного. И трынди потом в аду чертям вечную вечность. Он оторопел на мгновение и обернулся к Ивану.

– Ну, слушай дальше. Вот про любовь, например, как пишут? А вот как. Он её по музеям таскает, пьют исключительно шампанское, страдают от любви, представляешь! И вслух читают друг дружке Пушкина и Цветаеву. Ночью, бляха, читают, когда положено совсем другим… Эх, мать ихнюю! Иди, Ванька, в писатели. Ты дурак. Тебя читатели любить будут. У нас, вишь ты, не любят как раз умных. Так что, сходи в областную редакцию. Там есть литературное объединение. Не издательство, но рукопись твою обсудят и в местной типографии напечатают. Для начала – это уже приятственно. И продукт на руках. Едешь в Москву с произведением. А издательств в столице – как блох на собаке. Показываешь, что ты писатель и тебе дают заказ. Сочинить, к слову, роман про то, как советские полярники спасли отставшего от стаи пингвина, напоили чаем и полгода возили его на вездеходе по ледяной пустыне. Но стаю нашли-таки!!! Заканчиваешь, что так должен поступать каждый советский человек. А?! Как оно?! Сам бы писал, но не дурак же. Кино вон кручу в клубе.

– А Пушкин из Зарайска? У нас живёт? – поинтересовался Иван. – Знакомая фамилия.

– Ну да, – подтвердил киномеханик. – На вокзале бомжует. Там на скамейке стихи свои пишет. Потом в Москву отсылает. И ничего. Любимец народа.

– Ладно, – оживился Иван. – Пойду в редакцию. Обзовусь писателем с порога.

– Всё получится, Ванёк, – киномеханик сдержанно прослезился. – Не боги горшки обс–т… Давай!

В редакции председатель литературного объединения нашелся через полчаса.

Прятался от главного редактора в тёмной каморке фотокорреспондента. Потому, что наврал в статье всё, кроме заголовка. А норма вранья – только половина статьи. То есть на «ковре» получает разнос с упоминанием мамы и родни, гонорар накрывается тазом, отпуск переносится на мартябрь. Накрывается, стало быть тем же тазом. Всё это литературный специалист рассказал мужику, которого встретил в коридоре. И только потом стал в своём кабинете очень увлеченно слушать Ваньку.