Всю жизнь я верил только в электричество

– Все, что надо в дальнем рейсе, – объяснил дядя.

Кое-как стянул толстый брезент, потом начал доставать сложенные сверху стопкой большие бараньи шкуры. Вытащил шесть штук и бросил мне под ноги. – Давай, стели их под машиной. Стели оттуда, где кабина кончается,  да под бак, в сторону раздатки.

Я тогда не знал, что такое «раздатка», но направление понял. Ползал быстро, шкуры разложил ровно и одна к одной.

Дядя Вася втиснулся под машину и раскинулся на шкурах, как на пляже загорают: руки – ноги в разные стороны, а голова у самого конца шкуры.

– А почему шкуры-то? – я нашел для себя довольно много места. Шерсть пахла пимокатной мастерской деда Паньки и потому лежалось мне в этом привычном аромате уютно и спокойно.

– Фаланги, тарантулы и змеи от этого запаха шарахаются, не лезут. Так, может, кузнечики какие запрыгнут или ящерка маленькая. Спи не обращай внимания.

– А волки, шакалы?– в полусне вяло спросил я.

– Волк близко к машинам не подойдет, хоть в них полно коров. И шакалы тоже. Бензином тут на километр вокруг прёт. Это для них страшный запах.

Дядя Вася зевнул так громко, что из-под соседней машины голос дяди Лёни тревожно прошептал:– Вася, нормально всё?

– Всё путём. Спим,– ответил мой дядя, тоже шепотом.

И минут через десять мы уже крепко спали. Может, даже храпели. Но я этого не слышал. Я спал крепко и набирался сил на завтрашний интересный, увлекательный и полезный день, наполненный запахом бензина, степных трав, дорожной пыли и предчувствием новых приключений.

Глава шестая

Под машину, где мы на овечьих шкурах бегло просматривали навязанные впечатлениями прошлого дня сны, рассвет заползал с трудом и долго. Наши шофера с грузовиков будили нас вместо рассветного солнца. Они тихонько пинали наши ноги по пяткам, посвистывали, покашливали. И мы проснулись. Я  догадался об этом по первым хриплым и сонным словам дяди Васи:

– Ну, кому там какого хрена надо?

-Пошли эфу ловить, – это произнес дядя Валера.

– Кончай ночевать! Рота, подъём! – так пошутил дядя Лёня.

Мы выползли на свет. Посидели на траве, отходя ото сна всё дальше и глубже в натуральную жизнь.

– Вода где? – почему-то именно меня спросил мой дядя.

– Вот бидон. Там вода, – дядя Лёня поставил нам под ноги пятилитровый бидон. Мы, сидя, умылись. То есть побрызгали на лица. Попили прохладной после ночи воды и поднялись. Было почти светло, но в одной руке дядя Валера зачем-то держал фонарь керосиновый, а в другой  длинную палку- рогатину. Рожки были маленькие, сантиметров по пять. Дядя Лёня сжимал в руках толстый джутовый мешок и, отдельно, веревку.

– Ты, шкет, иди позади нас. Вперед не лезь. А под ноги гляди всё равно. Понял? – дядя Вася погрозил мне толстым своим пальцем.

И бригада  охотников за страшными змеями медленно двинулась в просыпающуюся степь. Дядя Валера шел на пару шагов впереди и палкой постукивал по земле, разводя иногда по стебелькам густые серые пучки травы. Фонарь он держал на вытянутой руке над землёй непонятно зачем. Всё было видно и без него. В разные стороны убегали  маленькие мыши, шустрые тушканчики, жуки какие-то коричневого цвета, разлетались большие мухи, кузнечики, черные бабочки с бархатными крыльями и странные крохотные серые паучки, которые подпрыгивали, переворачивались на бегу, но снова вставали на шесть своих треугольных ножек и чесали от нас подальше так же быстро, как мыши.

Прошли метров двести. Внезапно дядя Валера рванулся как большой барбос с цепи и взлетел над степью аж на полметра, и оттуда, с высоты куриного полета, вонзил в землю рогатину, сопровождая действие воинственным возгласом немолодого охрипшего индейца. Он воскликнул: – «О-оп-она!» и приземлился на колени. Он перехватил палку внизу, а другой рукой вцепился во что-то длинными пальцами. Во что – издали не видно было. Но вдруг трава рядом с ним ожила и стала метаться по сторонам.

– Идите сюда! – позвал он на всю степь, хотя мы держались кучно метрах в трех за ним. Подошли. Дядя Валера  прижал к земле рогатиной змею, а пальцами крепко держал её за шею у самой головы. Мне змея показалась красавицей. Примерно метр в длину, с мягким коричневым узором от головы по всей спине. Узор был похож на орнамент, которым обрамлялись все рисунки в моей книжке «Волшебная лампа Аладдина». По бокам она была украшена пятнами посветлее, но не круглыми, а похожими на доминошное число «пять». В общем, пять расплывчатых бежевых точек, напоминающих круг. Всё портила голова. Она имела выдающиеся щеки, сужалась ближе ко рту и казалась почти треугольной. Над большими круглыми глазами с вертикальным зрачком торчали полукруглые некрасивые наросты.

– Молодая, – разочарованно сказал дядя Валера. Таких в клубе, в зоокружке ихнем, три штуки уже ползают.

– А звать её как? – я сел поближе к змее. Она уже не сопротивлялась и только часто выбрасывала быстрый трепещущий язык, раздвоенный на конце.

– Гюрза это. Самая большая из всех гадюк. Из этой поганой семейки, гадючьей, – объяснил дядя Лёня. – Ну, я мешок не разворачиваю, Валера?

– Да зачем? – дядя Валера рогатину приподнял и бросил рядом. – Пусть тут ползает. Растёт пусть. Отпускаю.

Мы отошли назад шага на три, не сговариваясь.

– Ну, давай, малышка, побежала дальше! – дядя Валера разжал пальцы и поднялся. Гюрза ещё малость полежала без движения, после чего без спешки, делая широкие зигзаги своим нарядным туловищем, уползла прямо, никуда не сворачивая.

– Я тебе говорю, нету здесь эфы, – дядя Вася высморкался, чихнул несколько раз и все пошли к машинам.– Будет время в другой раз – сгоняем в пески под Туркмению. Там возьмешь эфу. А сейчас некогда. Мне вон Славку ещё по разным экскурсиям таскать надо. Пусть в дикую жизнь вникает с любовью. Правильно, шкет, я рассуждаю?

– Ага, – подтвердил я радостно, от того, что впервые видел такую большую и страшную змею своими глазами.

А через полчаса мы всё собрали, разложили по местам и поехали к Аральску. Туда, где рядышком море. Первое море в моей жизни, которое я увижу не на карте.

Мимо города мы проскочили на скорости по верхней дороге, с которой Аральск смотрелся живописно, облагороженный поднимающимся солнцем. Золотились под радужным лучом глинобитные желтые и белёные дома, бликовала зелень деревьев городских и был он большим, красивым и шумным. Гудели какие-то моторы, слышались голоса, ехали грузовики и машины с будками к трём длинным белым зданиям с красной крышей. Во дворах этих зданий штабелями стояли решетчатые ящики, бочки, валялись трубы, висели на вбитых кольях серые многометровые сети бредешки с ручками из тонких брусьев.

– Рыбзаводы это, – сказал дядя Вася. – Ловят рыбаки в Арале, а здесь мастера разделывают, сушат, коптят, солят и консервы делают. Рыбы тут – девать некуда.

Сзади засигналили нам оба наших грузовика. Мы остановились на обочине.

– Вась, а ты ж мальцу хотел Кызыл-Кумов кусочек показать. Куда погнал-то!? – дядя Лёня поднялся на подножку и сунул лицо, облизанное ветром до шелушения, в кабину.

– Ё-о!– вспомнил мой дядя.– Я и забыл. Разворачиваемся.

– Вот. Правильно.Час вам даём на туда-сюда. А мы с Валерой забежим пока в город и возьмем шубата пару бидончиков для пользы организма. В Кульсарах на Каспии и выпьем. – Будешь верблюжье молоко пить?

Это он уже меня спрашивал. А я никогда шубат не пробовал. В Кустанае и Владимировке его не было. А больше я не ездил никуда, кроме Киева, где про него, наверное, и не слышали совсем.

– А то! – утвердительно закивал я в ответ. – Соскучился уже по верблюдам и по молоку ихнему. Мне показалось, что я хорошо пошутил.

Они стали, раскачивая коров в кузовах, спускаться на нижнюю дорогу в Аральск, а мы погнали обратно, потом свернули направо и тоже стали спускаться в сторону от моря и от города, понемногу уходя всё левее к почти черному, как свежая пахота, пространству, конца которому я не увидел.

– Направо глянь! – Дядя мой сбросил скорость и ткнул пальцем в промежуток между городом и тёмной землёй, к которой мы летели на всём газу.

В этом промежутке далеко от нас солнце поливало желтую землю. Она уходила к горизонту не ровной площадью, а волнами, буграми и даже одна красноватая гора выделялась острым своим верхом.

– Это пески пошли. Видишь, там и желтый песок есть, но основной цвет – красноватый. «Кызыл» по-казахски. Идет песчаная пустыня под Туркмению. Равниной да барханами и маленькими горами из красного песка. Туда нам не проехать. Закопаемся под самый капот. А тут в Казахстане только небольшой кусок её. Такыры.

– Кто? – переспросил я, не отрывая слезящихся под встречным ветром глаз от барханов и красных гор песка. – Картина меня заворожила и привязала к себе мой взгляд как канатом.

– Такыры. Земля пересохшая. Тут везде, почти начиная от самого Кустаная в древние времена море было сплошное. Потом тысячелетиями подсыхало. И вот что от него осталось, так это Аральское, Каспийское, да чуть дальше – Черное море. Земля стареет. Вода уходит – верный признак, что стареет земля и когда-то всё засохнет, и она остановится. Тогда всё исчезнет. Всё умрёт.

После этих слов мы стали думать об этом страшном времени, когда больше не будет ни фламинго с пеликанами, ни верблюдов, и змей не будет. Ну и нас, конечно, тоже.

С этими печальными мыслями мы незаметно ускорились и уже через час ворвались в инопланетное пространство. Я видел такое на картинках в фантастических книжках, которые лежали дома. Их любила читать мама.

Гладкая ровная  земля, иногда большими кусками вдавленная какой-то силой метра на два вглубь, состояла из отдельных пластин, похожих на коросту. Они не соединялись, из щелей между пластинами не росло ничто. Поэтому пространство, сложенное из отдельных, оторвавшихся друг от друга и неодинаковых по размеру кусков земной коры, было похоже на мозаику, выложенную откуда-то сверху огромной умелой рукой художника и скульптора, который успел всюду по-разному расписать и разукрасить Землю, вылепить на ней горы, собрать огромные мозаичные картины из высохшей и разорванной миллионами трещин почвы, раскрасить тёмной синевой моря и лазурью луга и лесные поляны.

– Выходим,– вернул меня из глубин воображения добрый голос моего обожаемого дяди. – Станция Марс. Стоянка десять минут.