Свет венца

Там, в Москве, справиться с тяжёлыми воспоминаниями было проще. Москва ничем и никак не связывала семью Белых. Да, раза два они, с отцом, приезжали в «первопрестольную», на несколько дней, но в душе юноши те визиты особого следа не оставили. Петроград же всем своим каменным существом напоминал о маме, отце, прошлом. Напоминал давяще, с болью.

Всю минувшую ночь юноша проворочался на диване Озеровского, скрипя пружинами, но так и не смог сомкнуть глаз. Не давали возможности уснуть, как видения прошлого, так и мечты о том, как будет мстить.

И вот теперь он стоит перед аркой, собираясь с духом, но, так и не решаясь подойти к парадному входу.

Нет, конечно, он не один раз думал о том, как придёт сюда, и, наверное, десятки, если не сотни раз, представлял в своих фантазиях, как подойдёт к дому, в окружении группы чекистов, протянет руку, возьмётся за медную ручку, потянет тяжёлую дверь на себя, пройдёт внутрь. В подъезде, с его приходом, начнётся суета, крики, хлопанья дверьми. Чекисты тут же примутся за проверку документов, а он, Сашка, поднимется на второй этаж, кулаком грохнет в створку тяжёлой, дубовой двери квартиры Лопатиных. Ту, конечно, как обычно, откроет жена дяди Серёжи, Софья Андреевна. Нет, не откроет, только чуть – чуть распахнёт, не полностью, испуганно выглянет в образовавшуюся щель. И тут он с силой, ухватится за ручку, рванёт на себя, оттолкнув хозяйку в сторону, пройдёт внутрь, переворачивая по пути стулья, стол, найдёт Лопатина, посмотрит в его глаза, пристально, свирепо, после чего бросит в лицо дяде Серёже: Приготовьте документы, гражданин Лопатин! И вот когда тот их предъявит, именно в тот момент плюнет ему в лицо, в глаза. Да-да, именно в глаза…

Однако, на деле всё вышло совсем не так, как мечтал. Никаких чекистов, никаких криков, хлопанья дверьми. Только он, один, и испуганное каменное строение.

Рука сама собой потянулась к худой, покрытой мурашками шее: в горле образовался ком, не проглотить.

Взгляд непроизвольно устремился к родным окнам, которые, почему-то, были зашторены не тёмными, бархатными, тяжёлыми занавесями, как при маме, а какой-то пятнистой тряпкой, издали напоминавшей старый, застиранный пододеяльник.

Взгляд медленно опустился на уровень второго этажа, где раньше проживал генерал Ермилин. С ним папа часто проводил вечера, за коньяком и шахматами. И спорами о будущем Европы. Иногда, в такие вечера, Саша приходил к отцу, занимал стоящее в углу кабинета кожаное кресло и, мало что, понимая, слушал неторопливый мужской разговор. Мама пыталась забрать его, но папа и генерал тут, же вставали на защиту мальчишки. Говорили: мол, пусть впитывает. И он впитывал. Непонятные названия, фамилии, события, которые потом, после, сами собой разместились по полочкам сознания. Ермилина больше нет. Погиб в январе семнадцатого года. За три месяца до ареста папы…

С противоположной стороны набережной послышался резкий, звонкий гудок клаксона. Саша вздрогнул, оглянулся по сторонам, после чего оправил на себе гимнастерку, так, чтобы «юбка» плотно облегала тело, прошёл к двери, протянул руку, ухватился за медную, до боли знакомую ручку. Раньше там, за этой дверью, стоял швейцар. Грозный, усатый, в ливрее. В детстве Саша его очень боялся. Конечно, сейчас его там нет. А всё одно рука боится потянуть за ручку: вдруг оттуда, изнутри подъезда опять покажется усатая, красная физиономия?

На лбу выступил пот. Ещё минута – и месть найдёт себе выход. Ещё минута и он войдёт в подъезд, поднимется по лестнице на второй этаж, постучит кулаком в дверь. Постучит с силой, как положено представителю власти. Как только дядя Серёжа откроет, он его тут же схватит за грудки, левой рукой, обязательно левой, потому, как правая будет сжимать револьвер. Саша явственно представил испуганный, затравленный взгляд домоуправителя. Дрожь тела. Слюни, стекающие с уголков рта. Почему именно слюни, а не слёзы, спроси кто, юноша бы пояснить не смог. Но вот так он явственно это видел: трясущегося от страха, жирного старика, у которого по подбородку стекают слюни от ужаса происходящего. И умоляющий взгляд. И вот когда он, Саша, убедится, что дядя Серёжа готов вот-вот упасть в обморок, обязательно произнесёт, холодно, сквозь зубы: узнал? Обязательно скажет только одно слово. Чтобы тому стало ещё страшнее. А после потянет Лопатина наверх по лестнице, на третий этаж, где когда-то, давным-давно, проживала их семья. И уже там, наверху, в их квартире (почему-то Саша был уверен, что их квартира до сих пор пустует: а как иначе?), в зале, прикажет дяде Серёже встать на колени и молиться. И пока тот будет несвязанно бормотать слова молитвы, он, чекист Мичурин, поднимет револьвер к голове старика и…

Дальше Саша ничего представить не мог. Хотел ли он отомстить Лопатину? Да, хотел. Но хотел ли он его убить? На данный вопрос юноша ответить так и не смог. Санька попытался представить, как нажмёт на курок, однако, из этого ничего и не получилось. Сознание отказывалось показать такую картинку. Почему-то, вспомнилась жена Лопатина, тётя Софа, которая, со слезами на глазах, помогала им с мамой собирать вещи, а после проводила до вокзала, перед самым отходом поезда, сунула в руки Саше носовой платок, с завёрнутыми в него деньгами, которые после спасли ему жизнь. Вспомнилась дочка дяди Серёжи, Нинка. Заводная, вредная Нинка, с которой было всегда интересно и на чердак залезть, и на Неву сбегать, покупаться, и из самодельного лука пострелять. Лук, кстати, сделал дядя Серёжа.

Мичурин почувствовал, как в горле снова образовался ком, который невозможно было ни проглотить, ни вытолкнуть. Слёзы навернулись на глаза. Первые слёзы за прошедший год. Рука, сама собой, отпустила ручку двери, безжизненно упала вдоль тела. Саша, неожиданно для самого себя, понял: ничего, из того, о чём он мечтал целый год, не сбудется. Ни сегодня, ни завтра, никогда. Он не станет заходить в дом, не станет подниматься на второй этаж. И не будет хватать за грудки дядю Серёжу. Слёзы вторично брызнули из глаз, и зачем он остался, не поехал с Озеровским на Гороховую?

Расстроенный юноша не услышал, как за дубовым полотном послышались шаги, после чего дверь, неожиданно, распахнулась, едва не ударив молодого человека.

Мичурин сделал шаг назад и хотел, было, развернуться, уйти, как вдруг полный удивления, чистый девичий голос остановил его:

– Саша? Ты?

Александр резко развернулся всем телом. Перед ним стояла худенькая девушка, в простом ситцевом платье, какие носит прислуга, с кошёлкой в руках. Поднял взгляд, полный недоумения. Скуластенькое, бледное личико. Острый носик. Чёрные круги под глазами. Нет, эту девушку он не знал.

Незнакомка догадалась.

– Саша, это я, Нина. Нина Лопатина.

Санька, впервые в жизни, почувствовал, как земля поплыла у него из-под ног.

* * *

Авто всё ещё не было. Впрочем, не удивительно: задержание сотрудников британской миссии проходило не только на территории консульства, но и на квартирах, а потому, все силы Московской ЧК, в том числе и весь транспорт, были задействованы в акции.

Мысли Дзержинского вернулись к Якову Михайловичу…

…Свердлов с недоумением уставился на вдруг, неожиданно появившегося в дверях Феликса Эдмундовича. Как? Откуда? Он ведь должен быть в Питере? Почему не доложили о прибытии? Об отъезде? – Именно эти мысли в тот миг пролетели в голове Председателя ВЦИК. А тело, непроизвольно оторвалось от стула Ильича.

Дзержинский отметил, как побледнело лицо «товарища Андрея», как тонкие, изящные руки бессмысленно – суетливо прошлись по столешнице. Впрочем, нужно отдать должное Якову Михайловичу: моментально собрался, собрал волю в кулак, слегка улыбнувшись, как начальник подчинённому, вышел из-за стола, протянув руку, направился к Дзержинскому:

– Почему сразу не вернулся? – Тут же перешёл в наступление Председатель ВЦИК. – Телеграмму получил, знаю. И, тем не менее, решил ехать в Питер?

– На то имелись веские причины. Появились кое-какие материалы, которые тебе будут крайне интересны.

Феликс Эдмундович осмотрелся. Всё, исключительно всё оставалось на своих местах. Ничего не тронуто, будто Ленин вышел на минуту из кабинета, а Яков, с дозволу Ильича, на миг присел на его стул.

Именно любопытство не позволило Дзержинскому увидеть, как вздрогнул Яков Михайлович, услышав последнюю фразу председателя ВЧК. Впрочем, председатель ВЦИК тут же взял себя в руки.

Свердлов отодвинул от стола одно из кресел для гостей, упал в него. Чекист отметил данный факт: Яков Михайлович, тем самым, показал – они на равных. Пока на равных. Одновременно Дзержинский видел иное – Свердлов готов к нападению. Ждёт повода для атаки. Вон как глаза блестят…

Легенд о Якове Михайловиче ходило множество, и во многие Дзержинский не верил. Но, одна история получила подтверждение. Легенда гласила о том, будто «товарищ Андрей» имел большое, если не огромное влияние на мир уголовников. Что, мол, он решал некоторые проблемы их сообщества, и те, в ответ, признавали его за своего, и, даже, подчинялись ему. Долгое время Феликс Эдмундович в подобные, как он думал, бредни не верил. Однако, полгода назад, вынужден был пересмотреть свои взгляды в отношении Свердлова и бродивших вокруг его имени сплетен.

Зимой, московская ЧК задержала на месте преступления некоего Кольку Шквореня, вора со стажем, мужика пятидесяти восьми лет. Тот, при задержании, только шмыгнул носом: мол, как взяли, так и отпустите. Кольку посадили в карцер, ни с кем связь он не поддерживал. Однако, через три дня из Кремля поступил телефонный звонок, от самого Свердлова. Яков Михайлович, в мягкой форме, сообщил о том, что Колька Шкворень есть ни кто иной, как один из тех, кто помогал партии большевиков при царском режиме, деньгами и транспортировкой запрещённой печатной продукции по стране. Конечно, это нисколько не оправдывает поступка Шквореня, говорил товарищ Свердлов, но, если есть возможность смягчить приговор, просит учесть былые заслуги Кольки. Проверили – всё совпало. Действительно, Шкворень помогал партии большевиков с 1908 года и аж до октября семнадцатого года. Пусть не всё время, эпизодически, но, тем не менее. И помощь сию стал оказывать не по личной инициативе, а… по приказу «высшего сообщества», с которым Яков Михайлович наладил дружеские отношения во время своей первой «отсидки», в 1906 году.

После того события Феликс Эдмундович по-новому взглянул на Якова Михайловича. Он, Дзержинский, также прошёл тюрьмы и каторгу. Однако, наладить такие тесные связи с урками, как то вышло у Якова, так и не получилось. Хотя, подобного рода мысли имели место. И были попытки, но все провальные: уголовники не приняли политического осуждённого, к тому, же выходца польской аристократии. А вот простой мужичок Яков, выросший в мещанской среде, смог легко войти в их мир. И тот принял его. Данное обстоятельство следовало учитывать.

– Так что в Питере?

Свердлов, глядя, сквозь пенсне, открытыми, честными глазами на чекиста, не мог понять, с чем тот пожаловал? Причём, пришёл ловко, вдруг, неожиданно. Хитрец, ах, хитрец… Хочет выиграть время, допросить, вызнать, что у Яшки на уме? – Яков Михайлович принялся протирать стёкла пенсне. – Кукишь тебе! Может, не тянуть время, вызвать охрану? Рано. – Сам себя остановил руководитель ВЦИК. – Кто знает, что в голове у немощного поляка? И ведь больной, и никак не сдохнет. Ладно, послушаем, что он тут станет молоть. В конце – концов, вызвать охрану одна секунда. Жаль, конечно, что Феликс переиграл по времени… Если бы ему, Свердлову, заранее сообщили о прибытии чекиста, сам бы прибыл к тому на Лубянку, в его кабинет, и учинил допрос: как вышло, что охрана Ильича, на момент покушения, оказалась сокращена? Почему Ленина не охраняли в людном месте? Кто разрабатывал стратегию охраны вождя? И так далее. В нашем деле ведь как? Кто первым нанёс удар, тот и прав. Ну да ладно, что уж тут…

– Так что в Питере?

– Сегодня похоронили Урицкого. – Председатель ВЧК присел на край кресла напротив временного хозяина кабинета. – Что Ильич? Как он?

Ага, так ты сразу с поезда и сюда, – догадался Яков Михайлович. И на Лубянке не был. Это меняет дело!

Голос Свердлова смягчился.

– Как говаривали в былые времена, слава Богу, пронесло. Конечно, на ноги встанет не скоро, однако, как утверждают врачи, кризис миновал.

Дзержинский сделал вид, будто в первый раз услышал данную новость, и с облегчением выдохнул.

Открывайся, Яков, – посылал мысленные приказы в сторону Свердлова чекист, – открывайся. Тебе ничего не грозит. Ты правильно отметил: я только что прибыл в Москву, ещё ничего не знаю о том, что тут творится. Сразу к тебе. А потому, бери инициативу в руки.

И Яков Михайлович купился на наигранную открытость Дзержинского.

– Жаль, конечно, Моисея. Но, после убийства Володарского, этого и следовало ожидать. Контрреволюция подняла голову. И не просто подняла, ощерилась. Вот, на Ильича совершили нападение.

– В том есть и моя вина. – С чувством выдохнул Феликс Эдмундович. – Пошёл на уступку Старику, повёлся на его просьбу, сократил штат охраны. А враг воспользовался.

Свердлов вздрогнул: вот тебе на, сам заговорил о том, что хотел сказать он.

А Дзержинский продолжил мысль:

– Но, в Петрограде я успел о многом подумать и во многом разобраться. В конечном итоге пришёл к выводу: правильно сделал, что не вернулся в Москву. – Свердлов напрягся вторично. Что-то не нравилось ему в голосе чекиста. Слишком уверен Феликс. Даже чересчур. – Там, в Петрограде, я вышел на контрреволюционный заговор, центр которого находится здесь, в Москве. – Феликс Эдмундович отметил, как Яков Михайлович поёрзал в кресле худосочным задом: чуть – чуть заглотнул наживку. – Вчера в Петрограде мы арестовали британское посольство. – Свердлов едва не выдал себя матюком: вот так новость! А Гришка не предупредил. Неужели скурвился? А, может, телеграфисты, суки, не доложили? Нужно выяснить. Если так, всех на фронт, к ё…й матери! Феликс Эдмундович, тем временем, устало продолжил. – Именно они отсылали приказы и помогали финансами тем, кто организовывал покушения на Володарского и Моисея. К сожалению, главный организатор преступлений, Кроми, живым не дался, но, тут, как говорится…

– А подтверждающие документы имеются?

– Да. – Твёрдо ответил Феликс Эдмундович, тут же удивившись сам себе.

Свердлов попытался скрыть замешательство. Опаньки, а вот такого оборота дел он никак не ожидал. Что ж получается? Феликс нашёл виновника там, где того не было? Очень интересно. Хорошо, очень хорошо, что сдержался, не вызвал охрану.