Обретение чувств

Умному человеку можно подучиться самостоятельно, по книгам, потом заплатить, кому следует, пройти испытания и получить грамоту, будто учился – всего и делов-то. Я в твои годы подпоручиком был, орудийным взводом командовал, а ты студентом собираешься стать. Хотя дело твое – решай как знаешь, только я уже стар и помогать не смогу: сам знаешь, капиталов у меня нет, кроме пенсии. Сейчас все так дорожает, что пенсии моей хватает лишь на житьё – даже служанку нанять не могу, чтобы Фросю освободить от домашних дел, – объяснял Петр Фролович положение дел, наливая очередную стопку водки.

– Хватит, старый, прибедняться, – одернула Фрося отставного капитана. – Если надо будет, то поможем Ивану в учебе, да он и сам знает, чего хочет. Как, Ваня, зазнобу себе не завел ещё в своем селе? Наверное, девки летят на твои разноцветные газа, как бабочки ночью на свет лампы: не одна, поди, опалила крылышки, обжегшись о тебя? Кстати, кто ведет твое хозяйство, пока ты уроки даешь детям?

– Женщину вдовую староста мне прислал в услужение – она и ведёт дела на кухне и по дому днями, а живет с сыном у свёкра, – смутился Иван.

– Лет-то сколь этой вдове? – продолжала расспрашивать Фрося, заметив смущение Ивана.

– Двадцать шесть нынче летом будет.

– Хороша ли собою? – не отставала Фрося, – самый бабий возраст, а?

– Ну, не хуже тебя в молодости будет, – сдерзил Иван и тут же пожалел о сказанном, поскольку, Фрося оживилась, почуяв в словах Ивана некий намек.

– Ванюша, да ты никак сожительствуешь со своею служанкою, – всплеснула Фрося руками, – то-то я гляжу у тебя взгляд спокойный, как у нашего пса Шарика, когда ему удаётся случка с соседской сучкой. Ты, Ваня, как отец твой: я сюда в услужение пошла, а он не мешкая, меня в сарай затянул на сеновал и вот уже пятнадцать лет сожительствуем вполне благополучно.

Только не след тебе, Ваня, по стопам отца идти: он был уже в возрасте и с детьми, когда со мною связался, а я тоже была вдовою, но бездетною. Тебе надо настоящую семью заводить, чтобы в законном браке и детишки пошли. Но и служанку свою не обижай: по глазам твоим цветным вижу, что хорошо ей с тобою, но жениться не вздумай: старая она для тебя и с ребенком. Теперь я точно знаю, что уезжать тебе надобно, Ваня, из того села, пока служанка твоею душою не завладела, как я твоим отцом, да по селу тому молва не пошла, что учитель со служанкой сожительствует, – закончила Фрося расспросы и пошла разжигать самовар, оставив отца с сыном наедине.

Петр Фролович слушал разговоры молча, но успел хватить пару рюмок водки без присмотра Фроси, отчего лицо отставного капитала побагровело, а глаза заблестели стариковской влагою – ему было шестьдесят семь лет.

– Как служанку-то звать? – спросил отец, когда Фрося ушла на кухню.

– Арина, – ответил сын.

– Сама согласилась или ты обманом её взял? – продолжал отец.

– Сама, конечно, я лишь прикоснулся к ней – она и отдалась на диване и с тех пор безотказна, а иногда и сама ко мне: прижмется молча и к дивану.

– Это хорошо, что сама согласилась, и ты ей не в тягость, – подвел итог отец. – Но Фрося дело говорит: не пара она тебе по жизни, а лишь для плотской утехи по согласию. На селе рано или поздно догадаются о вашем сожительстве и придётся тебе, сынок, убираться из села с позором: община не прощает прелюбодейство даже по согласию. Мне, по-стариковски, простили, а тебе не простят. Но и без женщины в твоем возрасте никак нельзя жить: дурь может в голову ударить. А девушки какой у тебя на примете нет?

– Есть одна, дочка старосты, хочет в жены – только помани: и по сердцу пришлась и собою хороша, но тогда из этого села мне не выбраться никогда, а всю жизнь быть земским учителем мне не по душе, – откровенничал Иван.

– Тогда езжай учиться в город: мы с Фросей поможем, чем сможем, но ты подумай еще не раз: простая жизнь на селе с любимой женщиной в ладу и с детишками, зачастую лучше погони за успехом в неустроенной городской жизни. Десяток лет еще минет – оглянуться не успеешь, а старость на пороге и уже ничего будет не нужно, кроме покоя в семейном кругу, а там и детки разлетятся по свету, и останешься наедине с женою: когда-то любимой, а теперь старой и больной.

Мы с твоей матерью в ладу жили, пока болезнь её не подкосила. Она сама Фросю сюда привела, чтобы у нас связь образовалась; умная была твоя мать: знала, что мужчине женщина нужна, чтобы не закиснуть – вот и подыскала мне сожительницу, коль сама больна, царство ей небесное. Озаботилась мать, чтобы я не остался бобылем в этом доме и не привел сюда, по мужской глупости, вздорную мачеху тебе.

Матери нет, мы с Фросей живем в ладу её заботами и ты не пасынок Фросе, но вроде сына – вот как твоя мать угадала и распорядилась. Завтра же сходим к ней на могилку и свечку поставим за твой приезд, – подвел итог отец и торопливо налил рюмку водки, пока Фрося отсутствовала.

Фрося принесла ворчавший самовар, поставила на стол и все стали пить чай с вишневым вареньем, которое Фрося оставила с прошлого года, зная, что Иван любит вишню.

– Храпеть начал Петр Фролович, видно и впрямь стареет, – пожаловалась Фрося, – и снадобья от храпа вроде нет, спрашивала я у бабы-ворожейки на селе. Переверну его на бок – замолчит, но стоит ему повернуться во сне на спину – как снова музыка играет на все лады: иногда даже уши затыкаю ваткой – иначе не заснуть, а ему хоть бы что, приходится приспосабливаться: не бросать же Петра Фроловича из-за храпа – так и пробросаться можно, – хитро улыбнулась Фрося и добавила: – Твоя-то служанка не жалуется на твои причуды во сне: помню, ты всё вздрагивал, если до тебя дотронуться спящего.

– Не спим мы вместе, – возразил Иван, – нельзя этого допускать, чтобы как муж с женой спать вместе.

– Значит, затащить женщину в постель можно, а спать с ней вместе нельзя? – возмутилась Фрося словами Ивана.

– Никто вас, женщин, в постель насильно не тащит, вы, сами кого захотите, того и затащите, а мы, как бычки на поводу, идем за вами отведать сладенького. Мужчина выбирает женщину, которая его уже выбрала, а уж что она позволит ему – это полностью в её власти. Конечно, когда за деньги – это уже не отношения, а торговля: её товар – наши деньги, вот и вся любовь, как называют это люди, а фактически – те же собачьи отношения: если сука не захочет, то кобель не вскочет, – высказался Иван.

– Вижу, что ты не только грамоте учился в своем училище, но и про любовь знаешь кое-что. Желаю тебе влюбиться когда-нибудь по настоящему, да помучиться ревностью – может тогда изменишь свои взгляды на любовь, как на собачью утеху, – возразила Фрося. – Мне бог не дал любви, но дал покой и удовлетворение с твоим отцом, а это, поверь мне на слово, многого стоит.

У нас на селе в прошлом году один муж любил свою жену, а она с соседом спуталась, так этот муж взял и повесился – вот до чего любовь-то доводит, не приведи господи.

– Может этот муж был бракованный и не давал жене удовлетворения, вот она и загуляла, а от добра – добра не ищут. Но без любви тоже нельзя: брак по расчету и без взаимного влечения – это та же проституция, когда один покупает, а другая продает или наоборот, но, как говорится, хрен редьки не слаще. Учту, Фрося, ваши пожелания и постараюсь влюбиться так, чтобы зубы ломило от страсти и голова кружилась, будто с вина, а пока мне довольно утехи со служанкой, к взаимному удовольствию, но без общей постели, где и храпеть нельзя, – подколол Иван отцову пассию и пошел за ограду прогуляться по просёлку до села и обратно: в село решил сегодня не заходить, чтобы не ввязаться с дороги в долгую беседу со знакомыми крестьянами или друзьями детства.

На следующий день Иван с отцом сходили на погост, прибрали могилку матери, поставили по свече за упокой её души и далее учитель предался полному безделию. Он переоделся, по-отцовски, в холщовую рубаху на голое тело, портки и лапти, нашел в сарайчике соломенную шляпу: еще дедовскую и в таком крестьянском затрапезном виде ходил в село до лавки, где покупал харчи по заказу Фроси.

В этом виде его никто не узнавал, а он и не напрашивался, тем более, что все сельчане были заняты в полях и на огородах: жара стояла уже три недели, земля пересохла, поля и огороды жаждали дождей, которые всё не приходили и не приходили.

Дня через четыре, по приезду Ивана, ночью небо загромыхало так, что посуда зазвенела у Фроси на кухне, замелькали стрелы молний и дождь стеною обрушился на землю, будто разверзлись хляби небесные, как во времена Потопа.

Следующие два дня дождь лил не переставая на радость крестьян: ещё бы несколько жарких сухих дней и урожай пшеницы сгорел бы на корню, да и рожь не успев налить колос, дала бы урожай не больше, чем сам-три, когда на каждое посеянное зерно приходится три зерна урожая.

Потом распогодилось и Иван начал целыми днями пропадать на речке с удочкой, занимаясь, на взгляд сельчан, пустым делом: крупной рыбы в реке почти не осталось поблизости от села, а ловить мальков – одно баловство.

– Чудит сынок нашего барина, – ворчали одни крестьяне, завидев Ивана на берегу речки в одних портках и при соломенной шляпе.

– Не скажи, он учитель, уважаемый человек, – возражали другие, – пусть побалуется, пока детишки не учатся, грамота – штука тонкая, тоже труда требует, а каждый труд требует отдыха – вот и пусть себе отдыхает у речки и балуется удочкой.

С друзьями детства Ивану видеться не удавалось: то на покосе целями днями, то на рубке леса на дрова, то в полях – они стали взрослыми мужиками, обзавелись семейством и им некогда было точить лясы с барчуком: пути крестьян и дворянина разошлись окончательно, оставив лишь воспоминания детства, которое скрылось за пеленой прожитых лет.

Пару раз Иван наведался к сестре Лидии, которая уже превратилась в пожилую женщину, хотя ей не минуло и тридцати пяти лет: сельская жизнь быстро старит людей, несмотря на сословия. Лида числилась мещанкой, будучи замужем за сыном лавочника и имела уже трех детей, старшему из которых было пятнадцать лет и они прислуживал отцу в лавке деда: крепкого еще старика лет шестидесяти.

Общение с сестрой не принесло радости Ивану: она погрязла в быту сельской жизни и её ничего не интересовало, кроме собственного здоровья, здоровья детей и торгового оборота в лавке – залоге обеспеченной жизни всего семейства лавочников, частью которого и стала сестра Лидия.

Встречи с сестрой окончательно укрепили намерения Ивана учиться дальше и никакой женитьбы, даже на Татьяне – иначе сельский быт засосет и его и жизнь сельского учителя уподобится жизни сельской лавочницы, в которую превратилась его сестра Лида. А ведь он помнил её озорной девушкой, читающей романы из отцовской библиотеки и мечтающей о жизни в большом городе, учёбе и встрече любимого человека, в итоге оказавшимся сыном местного лавочника, замужество за которым погасило все девичьи мечты в однообразности сельского быта.

Хорошая летняя погода продержалась две недели, а потом зарядили нудные дожди, свойственные осени, но не лету. В дожди на селе и вовсе нечего делать отдыхающему учителю, и он лениво почитывал книги из отцовской библиотеки, кушал Фросину стряпню и отсыпался под тихий шорох дождя за окном его комнаты.

Иногда, под настроение, Иван играл с отцом в шахматы и частенько проигрывал: у отца мышление артиллерийского офицера подчинялось логике шахматной игры, тогда как у Ивана преобладали эмоции и импульсивность, мало способствующая успеху на шахматной доске. Вечерами, втроем играли в карты в подкидного дурака, по просьбе Фроси, которая радовалась как ребенок каждому своему выигрышу. Иван снова и снова благодарил судьбу, которая послала отцу эту милую непосредственную женщину с легким характером, непомнящим обид: с такой женщиной отец будет жить долго и спокойно и дай бог им обоим здоровья.

Глядя на отцовскую жизнь с Фросей, учитель частенько вспоминал Татьяну – дочь старосты и от безделья по шум дождя пытался представить свою жизнь вместе с Татьяной, если бы в тот день на Пасху, он не устоял перед обаянием и обнаженным телом этой девушки. В мыслях получалось, что семейная жизнь с Таней могла сложится для него не хуже, чем спокойная жизнь отца с Фросей: обе эти женщины обладали редким даром чувствовать настроение мужчины, с которым Фрося связала свою жизнь, а Татьяна мечтала об этом – связать свою жизнь с учителем навсегда.

Жить интересами своего мужчины, помогая и сопереживая ему, инстинктивно чувствуя его настроение – в этом и есть высшее предназначение женщины и если она следует этому, то и возникает настоящая семья, которая так и называется: семь «я», то есть, муж, жена и их дети образуют единое целое, где каждый является частью другого, но при безусловном и добровольном подчинению главному члену этого сообщества, каковым Иван считал, без всяких сомнений, мужчину – главу и основателя семьи.

Подчинение женщины мужу и воспитание детей отцом должно быть добровольным и тогда в семье будут царить любовь, покой и лад без всякого принуждения и подавления одним членом семьи других. Но стоит жене проявить свое «я» вопреки возможностям и настроению мужа, как мгновенно рвется духовная их связь: пусть даже в этом, конкретном случае, мужчина неправ и искренне заблуждается.

На взгляд Ивана, отцова Фрося, никогда не переча Петру Фроловичу, лаской и сочувствием всегда добивалась от него желаемого результата: такими же качествами, как казалось Ивану, обладала и старостина дочка Татьяна, несмотря на юный возраст и отсутствие жизненного опыта близкого общения с мужчиной, опираясь лишь на врожденный женский инстинкт.

В минуты таких размышлений, вечерами, убаюкиваемый мерным стуком дождевых капель по подоконнику, Ивану представлялось, что Татьяна здесь рядом, присутствует незримо в

его комнате и от нее исходит магическая сила добра и понимания, которая обволакивает его мужскую душу, расслабляет все тело в сладком упоении и он засыпал, с умиротворенной улыбкой на лице, спокойным сном праведника без плотской похоти и чувственных желаний, свойственных молодому мужчине длительное время, не знающего близости с женщиной.

По утрам, при пробуждении, Ивану, напротив, всегда представлялась близость с Татьяной именно плотская, во всей прелестной девичьей наготе, которую Таня обнажила ему в тот пасхальный день.

В такие моменты Ивану частенько приходила решительная мысль: – По приезду в свое село посвататься к Татьяне и осенью справить свадьбу. Потом он поедет учиться в институт, будет прирабатывать уроками на дому, а Танечка будет учиться в учительской семинарии и вместе они, конечно, добьются желаемого результата.

Но следующая мысль разрушала предыдущую: – А если появится ребенок, то как и на что тогда жить? Отправить Татьяну с дитем к отцу: значит лишить её образования и разлучиться с нею до окончания института. Если оставить при себе, то как прожить в городе, не имея твердых доходов? Рассчитывать на помощь отца своего и старосты – неприлично для его лет, да и помощь эта будет небольшая, а репетиторством в городе с семьей не прожить в достатке.

Бедность же разрушает семью и чувства супругов друг к другу посильнее любых других обстоятельств: житейских, моральных и нравственных. По твердому убеждению Ивана – безнравственно заводить семью, если не можешь её содержать в достатке.