Избыточность опыта

Но прежде чем я перейду к этой сфере, я хотел бы вновь вернуться к Паточке. В выше упомянутой статье Субъективизм Гуссерля и возможность “асубъективной” феноменологии точно показывается, как Гуссерль открыл феноменальное измерение самопоказа (Sich-Zeigen) в его явленности и в то же время скрыл его. Сокрытие происходит из-за субъективной интерпретации феноменальной сферы. Такое переистолкование самопоказа в его явленности имеет в имманенции комплексную структуру. Прежде всего оно связано с убеждением Гуссерля, согласно которому характер абсолютной достоверности и самоданности можно приписать только имманентному явлению. При условии, что имманентное явление, соответственно, переживание не оттеняется, оно может показывать себя абсолютным образом в том, что оно есть:

«Итак, сначала феноменальную сферу расщепляют на два момента – с одной стороны, на являющееся в его модусе данности, с другой стороны, на предполагаемую субъективную основу этого явления, эта последняя описывается как переживание, данное рефлексивному взгляду, и, наконец, этому рефлексивному взгляду приписывают ту очевидность, которая в своем проявлении присуща показу и самопоказу феноменального поля, самому явлению в его явленности» (Patocka, 1991, 278).

С одной стороны, Паточка считает нужным провести редукцию, чтобы выделенная Гуссерлем феноменальная сфера явления не сводилась к являющемуся и вследствие этого искажалась. Но Гуссерль делает следующий шаг: вместо того чтобы описывать поле явления, он проводит редукцию к имманенции: «Проблема, изначально сформулированная как проблема того, что феноменальная сфера не содержится в области реального и идеального, превращается теперь в проблему того, что вещи реально не содержатся в субъективной сфере переживаний»[53 - Возражение Паточки подхватывает Клаус Хельд. Возводить данности к субъективным переживаниям – это, по Хельду, односторонняя интерпретация [феноменов]: «Безусловно, интенциональное сознание осуществляет свои переживания именно через способы данностей, но вместе с тем они – суть явление чего-то, а значит, способы показа себя, самопредставленности существующего. Их своеобразие не раскрыть адекватно, если задавать картезианский вопрос о том, следует ли их причислить к данностям “внешнего мира”, или “внутреннего мира” сознания. Они взрывают этот дуализм; поскольку они суть то промежуточное, которое изначально открывает измерение интенционального явления, в котором сознание и мир встречаются еще до всякого разделения на субъект и объект» (Held, 1985, 46).] (Patocka, 1991, 279). Тем самым Гуссерль пришел к тезису об универсальной корреляции между ноэзисом и ноэмой, корреляцией, которая парадоксальным образом разыгрывается исключительно в имманенции. В этой корреляции Паточка выделяет весьма проблематичное удвоение чувственных данных: с одной стороны, они считаются объективными и в этом смысле принадлежат конституированному, соответственно, ноэме. С другой стороны, они рассматриваются как субъективные, а значит, принадлежат рее?льному составу переживания: «Гуссерль допускает упоминание одного и того же дважды в разных смысловых контекстах» (там же, 281). Это удвоение связано с тезисом Гуссерля о том, что для объективного измерения не характерна достоверность и самоданность.

Марк Ришир принял на вооружение критику Паточки, касающуюся имманентизации переживаний у Гуссерля, и одновременно пересмотрел ее. С одной стороны, он разделяет мнение Паточки о том, что Гуссерль, идя [к редукции] картезианским путем, пытался репсихологизировать опыт, «включив оттенения в сферу субъективности» (Richir, 1992, 27). Гуссерлевский метод замыкает являющееся в субъективности, «как если бы явления, предполагаемые различимыми в переживании, были бы являющимися прежде являющегося, и были чистыми кажимостями, которые становились бы кажимостями, не иначе как благодаря активному конституированию трансцендентальным сознанием» (Richir, 1992, 30; рус. пер. Е.И. Хан – в печати), «как если бы явление феноменов в трансцендентальном сознании было чистым явлением, которое еще не дублировано, не повторено с необъяснимой утратой в полагании того, что является как внешнее. Как будто бы явлению еще предшествует некое явление как само-явление – как и в случае феномена как такового вообще, так и в случае само-явления “переживаний” сознания здесь закрадывается все та же подмена» (Richir, 1992, 33; рус. перев. Е.И. Хан). С другой стороны, Ришир констатирует, что Гуссерль при помощи анализа пассивного синтеза распознает анонимность опыта, анонимность, которая порывает с картезианским подходом к самоданности, привязанной к имманентности переживания восприятия. Пассивный синтез отнюдь не имманентизирует переживания, но скорее приводит к феноменологической анонимизации субъекта[54 - «Эта темная область сознания, строго говоря, не есть являющееся – разве что задним числом, и посредством “когерентной деформации”, исходящей из конституированного – хотя она и вносит существенный вклад в явление. …“переживание” в гуссерлевском анализе “функционирует” как феномен исключительно в той мере, в какой оно не дано в само-данности» (Richir, 1992, 33; рус. пер. Е.И. Хан).].

Анонимизация феноменов, на мой взгляд, дальше и более фундаментальным образом углубляется средствами феноменологического анализа аффекта. Гуссерль с самого начала сталкивается с большими трудностями в описании феномена аффекта. С одной стороны, он пытается возвести его к категориям ноэзиса и ноэмы (напр., C 10)[55 - «Аффицирование ноэтически является модусом конститутивной интенциональности, а ноэматически – модусом интенционального единства, соответственно, предмета, который, возможно, осознается существующим в неком модусе бытия» (C 10, Mat. VIII, 193).], с другой стороны, он признает, что к сущности аффекта принадлежит временно?й сдвиг: он может восприниматься только задним числом после того, как он достиг определенной интенсивности. Вследствие этого, аффект, который приходит извне, принципиально ускользает. И неслучайно, что Гуссерль, исходя из аффекта, развивает феноменологический анализ бессознательного.

Далее я рассмотрю феномен аффекта прежде всего в контексте XI тома Гуссерлианы. В третьей главе Лекции по трансцендентальной логике от зимнего семестра 1920/21 Гуссерль рассматривает сложную связь между пассивным синтезом (как формальным, так и содержательным) и аффицированием. Сначала он определяет аффект как «соразмерный сознанию раздражитель, своеобразную тягу, которую осознаваемый предмет вызывает у Я» (Hua XI, 148). Здесь проявляется трудность, которая касается смысла прилагательного «соразмерный сознанию». В каком смысле аффицирование соразмерно сознанию? В каком смысле следует интерпретировать «меру» сознания? Собственно, как раз эта мера между сознанием и чуждым по отношению к Я вызывает споры, находясь в центре критики Левинаса и Паточки.

В исследовательской рукописи С 16 прилагательное «соразмерное сознанию» определяется следующим образом:

«Соразмерное сознанию значит: к исходно протекающему настоящему относится единое в многообразии cogito, cogitatum которого – мир, соответственно, единые в многообразии cogitata осознаваемого мира в качестве их универсума» (Mat. VIII, 353).

Но если принять такое определение выражения «соразмерное сознанию», то из этого следует, что не все раздражители в строгом смысле соразмерны сознанию. В Лекциях зимнего семестра 1920/21 Гуссерль утверждает, что сознание конституирует как выделенные, так и подразумеваемые предметы, которые не стали (или пока еще не стали) выделенными. Он четко различает действительный аффект и тенденцию к аффекту, «как потенциальность аффекта, которая не пуста, но содержательно укоренена в сущностных основаниях. Чувственные данные (как и данные вообще) как будто посылают аффективные силовые излучения к Я-полюсу, но им не хватает силы его достигнуть, они не становятся для него действительно пробуждающим раздражителем» (Hua XI, 149). Кроме того, следует подчеркнуть, что между аффективными тенденциями всегда есть конкуренция: они соперничают друг с другом за внимание Я с целью добиться от него соответствующей активности (E III 9, 4a). Когда данные привлекают внимание Я, процесс конституирования начинается с более пристального рассмотрения предмета. В этой связи Гуссерль отмечает, что аффект – это тяга, которая ослабляется, когда Я обращается к тому, к чему оно направлено, а затем продолжается в стремлении ближе рассмотреть предмет (Hua XI, 148).