Безымянная скрипка

– Разумеется, – отозвалась миссис Томпсон.

Она понимающе кивнула, больше к этой теме мы не возвращались.

Вечером я вернулся домой измученный, но довольный, я не заметил, как пролетел день.

Я стащил водолазку и подошел к зеркалу в ванной: все та же надоевшая рожа, выпирающие ключицы и ребра, мышечный рельеф без жировой прослойки шестифутового байронического героя. Худоба всегда вызывала вопросы, в детстве меня нередко кормили силой… Чаще всего, еда тут же выходила наружу.

Причуда природы, ускоренный метаболизм. Когда я жил у Ли, я ел достаточно – но выглядел по-прежнему болезненно.

Кажется, это было вовсе не со мной и даже не в прошлой жизни.

Я включил душ, и горячая вода зашумела о поверхность ванны. Клубы пара поднимались, оседая на холодных стенах и потолке, покрывая их россыпью мелких капель.

Я сам отворачивал от себя людей. Я избегал тех, кто смотрит на внешность и социальную активность, я намеренно усугублял свой статус отшельника, стараясь казаться еще более странным, чем я есть на самом деле, я огрызался, заранее ожидая нападение, убегал первым – потому что бить не по силам.

Я, возможно, в чем-то позер. Чаще всего получалось, что я намеренно старался не нравиться.

Я носил черную, закрытую одежду – она еще больше подчеркивала бледность. В подростковый период бродяжничества мне было не до пирсинга и прочего бунта бодимодификаций; на татуировки в более осмысленном возрасте не хватило терпения. Волосы у меня до двадцати лет были длинными, несуразными прядями спадающими на лицо, под отросшей челкой я прятал прозрачно-серые глаза.

Миссис Томпсон поинтересовалась, когда я собираюсь пригласить ее племянницу на свидание. У меня не хватило смелости ответить, что я с нездоровым удовольствием сжег визитку с номером телефона, и потому объяснил свою неторопливость увлеченностью работой.

Горячий пар наполнил ванную, зеркало напротив запотело, я не заметил, как провалился в мысли. В одежде было жарко, я разделся и залез под обжигающие струи воды. Тело противилось. Но ко всему можно привыкнуть.

Я долго стоял, подставив лицо под мелкие, колючие капли, они обжигали кожу, я терпел. Я яростно намыливал голову, прогоняя непрошеные мысли, жмурился, чтобы не видеть опостылевших стен, но шампунь все равно попал в глаза, и я фыркал и отплевывался.

Когда я вновь смог спокойно дышать, я выключил воду.

Мои руки были по-прежнему холодными.

Я перешагнул через разбросанную по полу одежду, поленившись вытереться полотенцем, прошел в комнату и с обреченным стоном упал на кровать лицом вниз.

Мне было сыро и холодно, но я не смог заставить себя пошевелиться. Мне очень хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю.

Люди называют это чувство ненавистью к себе… От этой мысли я стиснул зубы. Да, я ненавидел себя, но и все равно, кроме себя, у меня никого нет – я у себя один.

Я один. Я всегда был один.

17. Сон про Рождество

Мне снилось Рождество – праздник, который все дети так любят. На Рождество дарят подарки, на Рождество все желания сбываются.

Я стоял напротив пушистой елки, надевая на разлапистые ветви сверкающие игрушки. Ель была настолько большая, что мне, семилетнему Виктору, было не достать даже до ее верхней половины – макушка уходила ввысь, и на ней не было ни сияющего ангела, ни Вифлеемской звезды.

Я знал, что надо делать, я притащил стоящий неподалеку стул и залез на него. Весь мир стал на порядок меньше, а верхушка елки – теперь досягаемой. Я чувствовал себя взрослым: я был высоким и храбрым принцем, который сейчас спасет заточенную в высоченной башне принцессу…

Но вместо принцессы у меня была только высокая елка и коробка игрушек, и меня это не смущало. А как же созидающая сила мысли и игра воображения?

Я изо всех сил тянулся к верхушке, встав на носки, но она была по-прежнему далеко. Я держал звезду и наклонял елку на себя, стараясь достать до верхней ветки…

– Виктор, иди обедать, – прозвучал голос совсем рядом, но я, как и все заигравшиеся дети, решил делать вид, что не слышу.

Как же – у меня величайшая миссия, и спасти принцессу положено мне. Как же я могу оторваться от такого важного дела на какой-то обед?

Я притворился, что не заметил оклика мамы – а это была, несомненно, она, – и продолжал тянуться к верхушке, стараясь надеть звезду на елку. Я был упрям, но и елка была с характером.

Тихие шаги замерли у меня за спиной, и я знал, что теперь мама наблюдает за мной, и я тем более не должен облажаться. Я старался изо всех сил, я вытянулся по струнке, и схватив елку за ветку, я потянул на себя. Когда игрушка заняла свое место на самой высокой части елки, я удовлетворенно улыбнулся, оборачиваясь, разворачиваясь на стуле.

Ее темные глаза были теплыми, она улыбалась мне. Она была молода и прекрасна, и мне почему-то казалось, что она и есть та принцесса, которую я спас только что. Мне очень хотелось, чтобы она похвалила меня, и я молча указал в сторону украшенного дерева за спиной, приглашая рассмотреть результаты моих трудов.

– Мой милый, какая красота. Но не делай вид, что ты не слышал, как я тебя звала.

Она не разговаривала со мной строго – она улыбалась, но мне почему-то стало стыдно.

Я опустил голову и вздохнул, спускаясь со стула. Когда я вновь на нее посмотрел, она уже обходила меня, чтобы подойти к елке. Ее пальцы прикоснулись к стеклянной игрушке на ветке, и она смотрела на меня.

– У нас сегодня будут гости, – сказала она, взмахнув длинными темными ресницами.

– Гости? – удивленно переспросил я.

У нас давно не было гостей, и как я ни старался, я не мог вспомнить, кто же к нам может прийти.

– Да, – согласилась мама, и ее взгляд прошелся по моему лицу. – Если не хочешь обедать, иди переоденься.

Я не хотел оставлять елку – мне нравилось перебирать красочные игрушки в картонной коробке, к тому же, я еще не закончил…

Сделав умоляющее выражение, я заныл:

– Ну ма-а-а-м…

Я почему-то знал, что это действует безотказно, и она потрепала меня по волосам. От ее прикосновений по спине пробежали мурашки. Они были настолько приятными, что я разочарованно вздохнул, когда она убрала руку.

– Хорошо, Виктор, но только не долго, – и она, улыбнувшись, ушла.

…Я иду в гостиную – я был уверен в направлении, – и до меня доносятся голоса. Меня мучает любопытство: какие гости могут быть у нас на Рождество? Я в предвкушении праздника ступаю по коридору, и свет из освещенной комнаты сквозь дверной проем кажется теплым и уютным.

Я вошел. Большой зал, залитый сиянием свечей, стоящий слева рояль, предметы интерьера не из современной эпохи… Отчего-то я точно знаю, что в кабинете отца, музыканта и архитектора, еще больше любопытных вещиц, нотных листов.

Она стоит передо мной, но кроме нас в комнате никого нет. Я в нерешительности подхожу ближе, и пламя свечей отбрасывает тени, похожие на черные щупальца, ползущие по стенам. Она смотрит на меня.

Но теперь я не гляжу на нее снизу вверх: теперь я высокий и взрослый – как настоящий принц, – и ее красивое лицо обращено ко мне. Я затаил дыхание. Мне кажется, что если я сделаю что-то не так, то моя иллюзия развеется дымкой, рассыплется в прах, и я лишь осторожно делаю еще один шаг навстречу.

Сердце колотится в горле, ладони потеют, и я сжимаю кулаки – она так близко и одновременно так далеко. Мне хочется спросить: «Мама, где наши гости?», но я понимаю, что это меня уже больше не заботит.

Нам не нужны гости – нам хорошо и вдвоем. Мы вместе будем наряжать елку каждое Рождество, и я буду дарить ей подарки, а она будет дарить мне… Мне хочется, чтобы она снова, как и тогда, погладила меня по голове, но я не смею просить… Я все еще боюсь, что она уйдет.

– Виктор, – шепчет она, и ее молодое лицо озаряет мечтательная улыбка, когда взор темных глаз направлен на меня.

Я вижу собственное отражение в ее распахнутых глазах, я вижу себя, но на миг мне кажется, что это одновременно и не я.