Под ласковым солнцем: Ave commune!

– А зачем?

– Я думаю, ты и сам понимаешь, без моего ответа, – ухмыльнулась Юля,

Она не стала говорить, что если постоянно говорить человеку, что он орудие Партии, беспрестанно пси-методами из его сознания ваять мышление орудия, и давать равные права с тем, что реально бездушный кусок металла и переплетение паутины нитей из проводов, живое существо начнёт думать, что оно действительно инструмент. Юлия не стала это говорить, зная, что Партии это не понравится, это значило бы огласить истину о жизни, а это не нужно «выразителю народной власти», незачем давать людям лишний повод для раздумий.

– Во всяком случае, так решили старшие и средние товарищи, значит, так тому и быть, – сказала девушка, намеренно отделив часть партийцев от остальных людей, возвысив их над остальным народом, явно показав, кто истинный воротила всех дел в стране.

– А что нужно сделать, чтобы попасть в средние и старшие партийцы?

– Тебе зачем?

– Может, я хочу стать партийцем среднего звена. Или даже старшим. Вот и собираю сведения, чтобы знать, как это сделать.

– О-о-о, Давиан, ты далёк от этого, как

– Это ещё почему? По-твоему, я разве недостоин, быть средним партийцем?

– Здесь дело не в достойности, а… как бы так выразиться…

– Говори, как есть.

– Партия ищет тех, кто бы стал продолжателем её дел, кто бы ревностно и фанатично хранил веру в её догматическое учение. Власть ради власти. А для этого нужны самые рьяные и верные. Дело не в способностях, а в вере.

Всеобщий шорох и стремление к построению не позволили Давиану попытаться поразмышлять над словами Юли, и он подскочил с подоконника, спеша встать в строй таких же равных, как и он.

На этот раз рядом с Лиром и Милошем в цепях оказалась два человека, накрепко сдерживаемые цепким хватом высоченных и широких мужчин, с капюшонами на голове. Они кинули двух пленников под ноги двум милиционерам.

– Что ж, пришло время заседания ещё одного народного суда, – объявил Милош. – Доказательства в зал.

Давиан всмотрелся в тех, кого им привели. Парень, такой же щуплый и худощавый как прежний, истощавший от скудного питания, со светлым измаранным запёкшейся кровью волосом и созерцающий всё происходящее жалостливым смотрением серо-серебристых глаз. Рядом с ним такого-же сложение девушка, только её щёки и плечи затмеваются ореховым немытым волосом, а на мир смотрят голубые очи, в которых вьётся страх. Неожиданно юноше стало жалко их – побитые, обруганные и парень догадывался, за что их могут судить, но всё же, монотонное чтение Ксомуна «О народном суде», вернуло его от сочувствия к бесчувственному созерцанию на картину народного правосудия.

– Эти жалкие существа думали, что заклеили все камеры, – резкий грубый бас разорвал тишину и обращая экран планшета к людям. – Вот вам доказательства их антинародного святотатства.

– И в каком преступлении они обвиняются? – прозвучал вопрос из строя «судей».

– Сейчас сами всё увидите.

Экран запестрел изображениями того, как обвиняемые парень и девушка в одной из маленьких комнатушек парень и девушка милуются, но и этого хватит, чтобы обречь их на забвение и поругание. Два десятка глаз одномоментно обрушили осуждение и ярость во взгляде на крамольников.

– Несанкционированные отношения, способные вызывать появление такого антикоммунистического института, как семья, – вменил им Милош. – Они не захотели быть равными в безродстве, и грубо нарушили порядки равенства.

Всё как говорил Форос. Давиан смотрит на богато развёрнутое представление, где народу дали почувствовать на секунду себя властью, и спрашивает себя «Зачем?». Неужели союз между женщиной мужчиной настолько опасен для Партии, что она готова удушить тысячи судеб во имя идеи… или власти. Но зачем? Чем это будет мешать Партии, какую угрозу это несёт для неё? Зачем нести смерть тому, что с виду безобидно? Партия стоит на фундаменте из идей, а вытащи что-нибудь из идейной структуры, и она бы рухнула, ибо основа уже держит. Зачем нужна Партия, если она больше не выражает идеи, на которых воздвигнута власть.

Неожиданно Давиан ощутил фибрами души истину, что и народ, и Партия стали жертвами идейной гонки. В отчаянии прежних времён они искали истины, которые бы их привели к процветанию и, нащупав их в постулатах левого движения, ощутив сахарную правду о равенстве, создали Директорию – нечто жуткое, ставшее жертвой нового порядка и безумных амбиций, где всё извращено шрамами прошлого мира.

Давиан слышал мрачный приговор и безмолвно наблюдал за тем, как пистолет содрогается, приводя в действительность «народное правосудие!» и его мучает один вопрос – «Неужто всё это во имя равенства?».

Глава шестая. «Коммунизатор»

Десять часов утра.

– Всё как всегда, – печаль и скорбь по лазурному небосводу и яркому светилу донеслись в реплике, идущей от окна в небольшой комнатушке

Солнца снова нет и уныние, и удручающая обстановка снова погружает всё вокруг во власть однообразия, устилая бесконечные каменно-бетонные дали мрачностью и неприветливостью. Неподготовленного человека это вгоняет в грусть одним только видом и оттого Давиан смотрит в окно с и его глаза не могут скрыть подъедающей дух меланхолии.

Парень смущается сделать какое-либо движение в сторону, или же которое можно трактовать как неугодное, ибо сейчас, в этот момент на него взирают десятки глаз, посматривающих на его силуэт из вездесущих камер, понатыканных в каждом углу его комнаты, да и каждый житель общежития может подключиться к камерам, чтобы осуществить «народный надзор».

Даже сейчас юноша ощутил, как его дух встрепенулся, упомнив только что сказанную фразу, которую могут использовать против него, но не сделают этого. Он тот, кто говорит против Рейха, тот, кто отвращает людей от чужеземных краёв, он нужен Партии в деле пропаганды, создания атмосферы любви к ней. Впервые, за длительные и мрачные дни, Давиан ощутил себя инструментом для Партии, её техническим средством, которое она использует для создания нужной мысли и мнения, для славы её и очернения «врагов народа».

«Но Партии ли?» – спрашивает себя Давиан, пытаясь нащупать, кто стоит во главе всего, что произошло сегодня.

После прожитого судебного заседания его сознание будто прояснилось, и в тоже время остаётся в потёмках идейных заблуждений. На душе тяжёлым якорем лежит чувство, что это было несправедливо. Убийство двух человек, которые делали то, что Партии ну никак не могло навредить, но ведь их казнь – воля её, а значит и народа, ибо первое вбирает в себя второе. Давиан хотел бы увидеть того гада, который отдал приказ об их казне, но это было решение народного суда и исходя из этого получается, что весь народ оскотинился. Да и трудно искать истину, когда сам рассудок обременён любовью к организации, которая его туманит, набрасывая покров равенства между своими действиями» и волей многих людей.

«Кто же это может быть?» – вопрос обращён к себе и Давиан пытается докопаться до истины, кто же истинный бенефициар выстроенной системы, кто получает выгоду от того, что хоть народ и Партия составляют тождественные явления, но есть малая группка тех, кто парит над законом и людьми. Этого не видно, нигде явно не прослеживается, но есть ощущение, сам разум взывает к тому, что есть элита, для которой сложившийся миропорядок – сущая выгода, хоть и путь к ней выстлан телами диссидентов и украшен вырванными из остальных людей душами.

«Партия наше всё» – говорит себе Давиан, чтобы не сбиться в мыслях с пути, который ему указал Форос. Парень не желает, не хочет видеть Партию как организацию виновной в том, что он видел ранним-ранним утром. Те, кто его тут любят, те, кто холят и лелеют, ему сказали, что он здесь нужен и важен, что без него здесь никак и тем более они ему здесь подчеркнули его важность, но, а могут ли такие хорошие люди творить подобное зверство? В уме Давиана рисуются далёкие картины недалёкого, по его мнению, будущего где он один из самых могущественных иерархов Партии, направляющий одним своим словом десятки тысяч людей на подвиги трудовые и каждая буква, сказанная им обретает по истине божественную праведность и силу. И представляя, как новая жизнь вознесёт его на самые верхи, юноша не желает видеть Великую Коммунистическую Партию олицетворением всего нечеловеческого и плохого, что тут есть.

«Она спасла эту часть мира… она подарила этому обществу бесклассовость и даровала свободу… она создала самую настоящую конфедерацию коммун, где каждый живёт по собственной уникальности… она вдохнула жизнь в Директорию. Может ли быть Партия плохой, если только ей выпила святая миссия спасения праведного коммунального народа от фашизма Рейха или капиталистического хищничества «Республики»? Нет, нет и ещё раз нет». – Оправдал для себя Давиан Партию, вконец утвердившись в мысли, что нужно отягощать бременем вины кого угодно, кроме рупора воли народной.

По комнате пробежалось глухое звучание стука, достигая ушей Давиана и отрывая его от размышлений и наблюдений за улицами Улья рукой металлического бренчания. Кто-то стучится в толстенную металлическую дверь, и Давиан отходя от окна, цепляется в кармане пальцами за края карты и на ходу прикоснулся пальцем к панели, заставляя металлическую преграду тяжко и постанывая отодвинуться.

На пороге стоит высокий парень, в алом плаще, капюшон которого аккуратно скрывает в тени половину лица, оставляя только худой и округлённый подбородок и тонкие губы.

– Я знал, что это ты, – заговорил Давиан и под тусклым светом блеснул серым покрытием пластик, поднесённый к гостю, – вот, держи. Это твоя продуктовая карта.

– Хоть бы «привет» сказал, – недовольством потянуло от гостя, который потянулся и вытащил из хвата карточку, – тут твой друг к тебе пришёл, а ты с карты начинаешь. Кстати, а зачем она нам?

– Привет Пауль, – безрадостно приветствует Давиан товарища, – тебе она понадобится для получения ежедневного пайка, как мне сообщил Форос.

– То есть, – нахмурился Пауль, и его речь проявила лёгкое недопонимание, – я не совсем расслышал. Пайка?

– Именно, его самого. Теперь нас не будут кормить в «чрезвычайной столовой», которая только и стоит, чтобы питать таких залётных, как мы. Всё, хватит, теперь мы практически полноправные члены общества этой Коммуны.

– И что это значит? – Пауль убрал карточку в карман и секундой позже он сделал шаг назад, чтобы пропустить Давиана, который покинул комнату.

– Для чего? – Давиан вышел за порог, оставляя дверь открытой, не ожидая, пока она закроется. – А как ты есть будешь?

– То есть? Поясни пожалуйста, а то мне Форос ничего не передавал и не звонил. Что и как с этими картами?

Два парня устремились к витиеватой сети коридоров, не обращая внимания, как где-то на диване три партийца дружно потягивают чайного оттенка жидкость, отравляющей пространство, стойкими пьянящими ароматами спирта, пытаясь склонить и какой-то человекоподобный андройд к серому веселью, больше смахивающим на поминки, рассекая середину просторного холла.

– Зачем тебе карта, Пауль? – переспросил Давиан для себя. – Да чтобы ты смог в распределители еду и воду получить.

– Это как?

– Спускаешься вниз, на второй этаж, находишь «Центр Продовольственного Снабжения» и даёшь карту. Там уже по ней проверяют, кто ты и сколько тебе положено, и в соответствии с этим на руки получаешь еды, да воды.

– Это же…