Под ласковым солнцем: Ave commune!

– Декрета о Равенстве? – поинтересовался Пауль.

– Ребёнок или взрослый, мужчина или женщина, учёный или дворник, лётчик или уборщик – все равны в материальном достатке, – гордо даёт ответ девушка, – все равны в правах и обязанностях. Единственная разница, в соответствии с Народным Установлением «Каждому по Потребностям», люди с более высокой затратой энергии на работе могут получать от народа любовь, почёт и регулярные подарки.

– Но они же не знают языка, товарищ Вероника, чтобы вести пропаганду.

– Да это пока, – бахвалится Давиан. – Мы, я, чтобы превратиться в частичку этого мира, отличного от Рейха, с радостью буду учить все учебники по эсперанто.

– Вы готовы учить наш великий Lingua Esperanto Communistic?

– Без всяких споров, конечно, мы выучим этот язык, – стремительно соглашается Давиан.

«С первым вопросом разобрались» – подумал Пауль, когда снова тишина легла на это место и по странному все умолкли. Слышно только гудение экранов и издалека доносятся звуки городской жизни.

– Вот и разобрались, жертвы идеологического преследования, – зазвучал женский голос. – Теперь скажите, на проверку вашего соответствия нашему обществу, что для вас коммунизм?!

Вопрос грянул будто гром, ударивший отовсюду, так как девушка попыталась его произнести наиболее громко и чётко, чтобы его суть донеслась до каждой клетки организма. От такой громкости и звукового порыва, ударившего из колонок, Пауль содрогнулся, ощутил, как картинка перед глазами поплыла, и его голова на миг закружилась, то ли от страха неожиданности, то ли от крика девушки, которая изо всех сил выделила последнее слово.

Давиан охотно согласился взять первое слово при ответе на этот вопрос радостно, обратив лик экранам, будто заправский проповедник, начинал вдохновенно с чувством самозабвенья говорить:

– Он есть высшая формация общества, потолок его развития, присущий только высокоразвитым существам, лучшим из лучших, прибывающим на последней ступени социальной пирамиды.

Пока Давиан впал в словоблудие, Пауль задумался. Их возвысили в статусе, сделав жертвами Рейха, и за этим последует народная любовь и сочувствие, им уже сейчас дают работу, где они будут глаголом жечь сердца людей, разжигая в них ненависть к южному соседу, но зачем?

«Неужто они пытаются произвести собой какое-то впечатление, дать ласку и тепло, но зачем? К чему всё это?».

И опосля секунду Пауль улыбнулся домыслам, одновременно впав и в ступор от нахлынувшей в душу волны опасения. В Рейхе им рассказывали, как секты древности вербовали неофитов и первым этапом, этакой приманкой, когда нужно создать чувство непререкаемой лояльности, была самая настоящая умащение нежностью, когда вновь прибывшим давали понять их важность и нужность. Более старшие «братья» и «сёстры» брали под заботливую опеку новичков, но чтобы только сделать их податливыми, сломать всякую опаску и тревогу напором тепла и мнимого уважения и всё затем, чтобы потом сковать цепями рабства.

«О! И что же будет дальше!» – встревожился Пауль, и в мыслях и хотел было закричать, но понял, что это будет непростительной ошибкой и с опечаленным взглядом, продолжил слушать своего друга, который всё продолжает петь хвалебную песнь, ставшую ответом на вопрос:

– Он альфа и омега – верх всех систем! Он есть высший дух эволюции человека! Он… он… он!… – стало не хватать воздуха и мыслей Давиану.

– Хороший, хороший вы товарищ будите, – похвалили члены Совета Давиана, усладив его самолюбие. – Такие мудрые и правильные слова. Думаю, что наша Коммуна только рада будет получить такого пылко-идейного юношу. Не каждый может так красноречиво и ревностно объяснить всю суть нашей жизни, при этом завернув это не просто в пустое хвастовство идеей, а в истинно-правильную речь.

Давиан самодовольно улыбнулся, сложив руки на груди и задрав подборок. Он уподобился воплощению чистого самодовольства, которое только что не просто оценили, а осыпали превозношением и хвалой, как увидел это Пауль, с отторжением посматривающий на друга, всё больше утопающим в чувстве собственной важности, умело распыляемом Советом.

– А что скажет ваш товарищ? – спросила девушка. – Что вы скажите по существу вопроса?

– Полностью согласен с ним, – сухо произнёс Пауль. – Тут даже добавить нечего, всё сказано отлично.

– Вот видите… как вас, ах да, товарищ Давиан. После ваших слов и добавить многим будет нечего. Это просто восхитительно!

«Правильно, разжигайте ещё сильнее печь его самолюбия и гордыни в сердце, пуще разгоняя паровоз его фанатизма, чтобы он в будущем снёс всякие моральные ограничения в голове» – озлобился Пауль.

В третий раз к этому месту подступила тишина, и отдалённое звучание пролетающего над головой самолёта как-то рассеяло густую тишь. На этот раз всё затянулось на двадцать-тридцать секунд, пока вновь не заголосили все динамики:

– Так, Совет практически во всём определился, товарищи юноши, – донёсся звонкий мужской голос. – Нам нужно только услышать ваши навыки работы, чтобы определить, куда вас поставить отрабатывать рабочую, военную или слова повинность.

– Повинности? – поразился Пауль и про себя выразил недовольство. – «А может ещё барщину нам отпахать на поле?»

– Да, каждый партиец выбирает для себя путь в жизни.

– Может тогда, пусть нас изберут начальники, исходя из наших умений.

– О, – всколыхнулся голосом мужчина. – Мы не в буржуазно-сгнившем обществе, где есть рынок труда, и люд трудовой там выбирал поганый буржуа как товар. Тут все люди равны, и каждый партиец сам выбирает свою судьбу, но если только этот выбор будет одобрен народом.

– Ах, – искривил губы Пауль в улыбке, за которой скрылось глубокая укоризна. – Народ ещё и одобрит наше место работы?

– Всё решается по воле народа, которая своим решением постановит, где вы будите работать. Это и есть высшее проявление истинного народовластия, абсолютной демократии, когда каждый аспект жизни любого члена общества согласуется с другими людьми.

– А это не могут сделать начальники? – спросил Давиан. – Ну, утвердить наше место работы.

– Нет, это нарушает народовластие. Но не бойтесь ребята, коллективы, осуществляющие путём создания трудовым советов, управление вас примут с радостью и… по нашему настоянию вам будет выделены дополнительные «народные подарки», – слащаво окончила фразу девушка.

– А как вы будите настаивать на подарках, если решение за людьми? – непонимающе в вопросе роняет слова Пауль.

– Всё решает партия, – громыханием голоса трёх человек докладывается из динамиков.

– Но ведь же народ…

– Партия и есть народ! – оборвал некий мужчина Пауля. – Народ и есть Партия, так же как и партия есть народ и поэтому решение партии соответственно решению народа.

«Куда я попал? Что тут творится?» – вопросы рождаются один за другим, колебля разум только одного из друзей, а второй с радостью и готовностью, притянув взгляд сияющих очей к экранам, соглашается влиться в новое окружение:

– Я умею… хорошо говорить, поэтому выбираю путь повинности слова!

– Очень хорошо, а что же ваш товарищ?

– Так же спешу влиться в этот путь, – безрадостно говорит Пауль.

– Вот и славно, молодые люди, теперь вы практически приблизились к заветному статусу неполного партийца и товарища. Первое время, вам парни, будет трудновато, – заговорила девушка. – Но, крепитесь, всё будет в порядке.

– Предлагаю запустить, естественно с народной санкции, процедуру «Ласковые Объятия», когда коммуна, давая понять, что новые члены ей важны, будет в течение дня перечислять в фонд новых товарищей «подарки»?

– Думаю, товарищ Александр, что несогласных тут не будет. Ну что начнём?

– Начнём! – слышится от каждого члена совета Поддержка. – И пусть народ решит, как всё будет!

Тьма, рассеиваемая слабым свечением экранов, начала стремглав отступать, уступая место яркому свету, который полился из десятков загорающихся прожекторов. И как только фонари включились на полную мощность, и пространство осветилось светло-серыми оттенками, отразив бликами на зеркально отполированных поверхностях десятки ламп. Пауль немного зажмурился, когда это место утонуло в свете, прикрыв глаза рукой, как и Давиан, но глаза перестали их беспокоить очень быстро, ибо из всех динамиков и даже за пределами этого здания, на улицах города, излилась низкая грубая монотонная речь, без всякой эмоции:

– Всех смотрящих канал «народного выбора» рады приветствовать от лица Партии. Итак, уважаемые товарищи, сегодня мы проведём референдум в Улье №17 по вопросу принятия в наш социум новых членов. Перед вами жертвы идеологического гнёта Рейха, который преследовал их из-за приверженности к святой идеологии Коммун и, не выдержав давления, ночью, оставив семьи, они бежали к нам, ища защиты и крова. Они лишились всего ради исполнения мечты стать частью коммунистического общества, где уже выбрали свой путь святой повинности слова. За вами, за народом праведным остаётся право определить, станут ли они частью нас с вами и примут участие в жизни Коммун, посвящая себя труду и всеобщему благу, или же отправятся восвояси. Назначается две минуты голосования.

«Нас будто продают на рынке, как товар какой-то» – с тоской сам себе твердит Пауль, вконец разочаровавшись в Директории, но всё ещё сохраняя в сердце надежду, что всё лучшее ещё впереди.

Могучий голос стих, и безмолвие пало на целых две минуты, оставив двух парней лицом к лицу с людьми Улья №17. За две минуты будет решена их судьба, за две минуты люди, несколько десятков или даже сотен тысяч решат, оставаться им здесь или нет, основываясь только на том… что дала Партия. Никакой лишней информации, никакого времени на её поиск, ничего кроме двух минут и нескольких строчек о парнях. Демократический процесс стал неимоверно быстрым и отлаженным, постановка вопроса перед народом и сразу через содействие высоких технологий понятный ответ, без бюрократических излишеств. И вроде бы всё хорошо – власть народа абсолютна, приятие решений – моментально, без проволочек, без задержек, но именно это и порождает холодок ужасти в душе Пауля. Он видит, что всё сведено к «да» или «нет» от народа и его тотальность воли его доведена до сущего абсурда, а двух минут явно мало, чтобы изменить судьбу человека, что порождает машинальное бездушие в решениях, да и мнение направляется Партией.

Две минуты Давиан и Пауль с трепетом и волнением ждали пока люди, которым сейчас удалось принять участие в маленьком референдуме, проголосуют, пока все те, кого сумели предупредить дадут своё решение, а покров затишья только усугубляет обстановку насыщенного смятения и тревоги.

– Вот и конец! – воскликнул мрачный голос, своей резкостью и неожиданностью едва не опрокинувший Пауля в обморок.