Под ласковым солнцем: Ave commune!

– А как тебе здесь? – въелся Давиан, нахмурив брови. – Ты ничего сам не сказал об этом.

– Да что тут говорить, – тяжело полилась речь Пауля, но он вовремя собрался и добавил бодрости в слова. – Ничего плохого не происходит, только всё хорошее. Отдыхаю, набираюсь сил.

– Отдыхает он… ты язык выучил? А то нам сегодня заслушивать лекции, а потом, так сказать, в массы их нести. Я надеюсь, ты не забыл, что уже послезавтра мы будем просвещать новых товарищей

– Не забыл, ты планшет взял? Мы же без него не дойдём до «Дома Иеалогической Мудрости». Я-то уж точно.

Давиан опустил руку во внутренний карман плаща и спустя миг в пальцах, в ладони сжато было небольшое, длинной с полкирпича устройство – экран на тонкой чёрной пластиковой подложке.

– Вот видишь, – потряс устройством Давиан. – Всё у меня есть. А теперь давай не будем терять ни минуты.

Пауль заметил, как Давиан нервозно его отчитывал за выпад в сторону его нового дома и с ненормальной радостью описывает его. Он и раньше был заносчивым и проявлял нездоровую тягу к Директории Коммун, как вспомнил Пауль, но теперь, такое ощущение, его будто поразила какая-то зараза, тронувшая его сознание. И не желая больше вызывать лишних подозрений человека, который с каждым становится более фанатичным и рьяным, Пауль без лишних слов и расспросов зашагал плечом к плечу с Давианом.

Двое парней миновали большую бело кирпичную ограду метра три высотой, и вышли в город.

– Как же тут превосходно! – донеслась дифирамба ликования от Давиана. – Вот она сила Коммун!

Пауль не видит тут ничего хорошего, и даже намёка на прекрасное. Гигантские исполинские дома, без цвета, без раскраски, фантасмагорией сумасшедшей высоты и массы создают невыносимо серый городской каскад из бетонно-каменных коробок, которые по чистому недоразумению обозвали зданиями. Прямые до умопомрачения дороги, с очень редкими диагональными отклонениями, расчертили городскую карту на ровные прямоугольники. Юноша не видит тут ничего, что было бы достойно тут внимания. Тут нет ничего кроме тотальной серости и холодности. Серые люди в бесцветных одеждах идут средь безликих зданий по унылым улицам и только пёстро разодетые солидные члены Партии, «Просвистели» или же красочные знамёна и знаки врезаются в сознание яркой кометой, вбивая в память их образы и приходя после недолгой прогулке по мрачному городу ничего кроме знатных партийцев, проповедников и знаков вспомнить нельзя. Для неподготовленного человека это очень трудно воспринять и даже тяжело, а поэтому Пауль старается как можно меньше смотреть по сторонам и идти только в такт с Давианом.

Два парня быстро миновали несколько улиц и, проходя через ещё одну удивительно небольшую площадь, прошли мимо удивительного здания. Красная гранитная крышка ложится на мраморные стенки, в одной из которых есть вход, и вся эта конструкция на маленьком возвышении в виде трёх метров ступеней. Пауль вспомнил, что им говорили об этом месте соседи – это «Культовый Мавзолей», где похоронен один из сподвижников Великой Коммунистической Партии, который стал основателем Улья №17, за что и удостоился почести быть тут похороненным и возведённым в ранг Народного героя. Даже в разгар рабочего дня Пауль видит здесь десятка три человек, которые шепчут слова хваления к мёртвому члену Партии, просят его о заступничестве и даже стремятся приложить уста к его гробу, думая, что это просветит их его мудростью.

«Чем это отличается от молитв святым в Рейхе?» – подумал Пауль и, оставив вопрос без ответа, продолжил путь.

Через несколько минут они вышли к двадцатиэтажной постройке, не самой большой в городе, но наиболее украшенной. Четыре колонны, окрашенные в алые тона, зиждутся на мраморном зеркально вычищенном полу, держа над собой пирамидальную крышу, изрезанную барельефами и символами, а в главный вход ведут множество ступеней, облачённые уже в цвет угля.

– Вот он, великий «Дом», – дрожа от благоговения каждым звуком речи, заговорил Давиан. – Тут, именно тут, по слухам, людей направляют словом к истинам Коммуны. Тут люди обретают правильно понимание истин коммунистических и здесь оглашаются великие прорывы в науках страны этой великой!

Пауль ничего не ответил. Он лишь с ощущением накатываемого отвращения созерцает на это здание, выглядящее ярким огнём, маком средь океана тусклости и своим гнилостным огоньком заманивающее неопытных людей в свои идейны сети. Барельефы, колонны, сам образ и конфигурация «Дома» они в один похожи на древние языческие храмы, капища ушедших в историю римлян и греков.

Краем уха Пауль услышал, как из внутренних помещений «Дома» эхом приносит крайне необычный возглас, похожий то ли на ревностную проповедь священника, то ли на политическое обозрение. Кто-то с неукротимой и пылкой яростью вещает о том, что равенство и отсутствие денег – это высшее благо, а всякие проявления «рыночного капитализма» будут караться смертью.

«Что за безумие?» – родилась мысль в уме Пауля, когда он увидел, как люди продолжают стекаться внутрь «храма», дабы услышать слово.

– А вот и вы! – пронёсся по ушам бодрящей волной механический призыв и двое юношей оглянулись.

Перед ними стоит фигура в два метра ростом, окутанная в светло-красные одежды, отчасти похожие на кардинальские одеяния. Его глаза устрашающе пылают двумя яркими рубинами, чуть прикрываемые краем капюшона, а нижняя часть лица блести металлическими бликами, в его руке, в железных механических пальцах сжат трёхметровый посох, увенчанный массивной восьмиконечной звездой.

– А вы… вы-вы, – залепетал в преклонении Давиан.

– Я тот, – забренчала металлический перезвон гортани, – кто научит вас первоосновам нашего мира.

– Прям здесь? – удивился Пауль.

Правая рука, окутанная в красную ткань, существа вытянулась, и указательный палец уткнулся в направлении главного входа, и решётка вместо губ снова передала звон и громыхание гласа:

– Туда вам ещё рано идти, доктрина «Нового Коммунизма» ясно дала понять, что всем новопосвящённым в тайны нашего общества сначала нужно пройти специальные катехизаторы.

– А как вас зовут? – осмелился спросить Пауль.

– Я старший товарищ Форос Ди, и одновременно Главный Помощник Младшего Всепартийного Творца Слова. Приставлен, чтобы вам сегодня дать первые знания о великой идее коммуны.

– Предлагаю тогда начать, – вдохновенно рвётся Давиан услышать слова о величии «нового дома».

Форос снова обнял свой посох и опёрся на него, и вновь донеслась металлическая речь:

– Вы уже почувствовали часть нашей главной идеологии – «Нового Коммунизма» на себе, уже узрели его мощь и величие. Его первый постулат – всё делается по воле народа, вы провели через каждую фибру души, когда люди давали голос за придание вам партийства.

– А общественный… надзор и общие вещи тоже часть «Нового Коммунизма»? – спросил Пауль.

– Конечно, юноша! Так, народ следит за народом, а коллективы становятся ответственными за каждого своего члена, что исключает возможность преступления. – Существо стало расхаживать туда-сюда и через ткань одежд показались его блеснувшие отражением неба металлические ноги. – Вы должны понять, что «Новый Коммунизм» говорит не только прогрессе техническом, но и о социальном, когда главная причина всех войн и конфликтов – частная собственность уничтожается. Если всё общее, то и конфликтовать будет незачем и таким образом любая вещь на вас, – Форос обвёл их остроконечным пальцем, – может стать общественной, и вы сами, если того потребует народ, можете перейти в пользование общества.

– И каким Народным Постановлением это закреплено?

– Это Народный Закон о «Переведении трудовых ресурсов в общественную собственность»! – загремел голос через решётку. – Народное Постановление ниже по статусу, а за ним уже идут Народные Установления, Табели и прочие акты выражения воли общественной.

– А если общество решится сделать общественным что-нибудь у вас. К примеру, ваш посох, то, что тогда? – решил поддеть вопросом Фороса Пауль.

– Ох, юноши, доктрина «Нового Коммунизма» прямо говорит, что люди, которые занимают определённый перечень должностей в Великой Партии, не могут быть подвергнуты процедуре становления общей собственностью, ибо они уже таковыми и являются, ибо выражают волю народа. Ну не может ведь общество само себя обобществить.

«Ага, иммунитеты», – поймал себя на мысли Пауль. – «За красивыми формулировками, за юридическими уловками и хитросплетения закона вы позволяете себе быть защищёнными от “народного грабежа”. Вот она доктрина нового коммунизма – одних под молот равенства, а другим щит от него».

А тем временем, так же держать за посох, продолжает скрежетать механической гортанью Форос:

– Четвёртый постулат. Доктрина не наделяет высоких партийцев оперативным уровнем направления народной воли.

– Это как? – лицо Пауля покосилось в удивлении.

– Они могут формировать самый малый вид актов «народного самоуправления», которым обязаны подчиняться все люди или же нечестивцев покарает милицейский отдел Народной Гвардии. Такие как я, и на пару-тройку внеклассовых чинов, партийцы, имеют право принимать «Народно-Партийное Распоряжение», тем самым оперативно направляя массы народные на дело праведное.

Пока Давиан с блеском в очах слушает всё, что тут говорят, Пауль с опаской посматривает на Фороса, который статью и одеждами как цветасто-безумное бельмо на сером городском полотне.

«Четвёртый постулат “нового коммунизма” ещё один шаг к диктатуре Партии» – новая мысль поселилась в уме Пауля. – «Они, говоря о демократии превратили её в фарс, в ширму, за которой скрылась власть Партии, но ведь если партия и есть народ, то её абсолютная власть это и есть правление народа». – Пауль потерялся в своих мыслях, понимая, что на это и сделали упор идеологи Директории – запутать и увести с пути размышлений и обратив взор на Фороса, юноша продолжил мысль. – «Нету власти Партии, в полной мере, а есть самодурство, таких как он. Да, именно так! Это власть отдельных людей в Партии».

– То есть внеклассовый статус? – неожиданно спрашивает Давиан.

Очи Фороса вспыхнули адскими углями и посмотрели, будто в душу, после чего послышались потоки вдохновлённости:

– Доктрина говорит, что в нашем социуме нет классов, нет иерархии, а есть только товарищи, абсолютно равные во всех смыслах. Однако Партия указала, что в зависимости от Народной должности следует делить народ. Так и появились младшие товарищи, просто товарищи и самые умудрённые опытом управления – старшие товарищи. А так же есть и вспомогательные статусы – вроде вашего прошлого – «Беженцы под вопросом» или нынешнего – неполные младшие товарищи.

– Уяснено, – склонил в почтении голову Давиан и ропотно спросил, – а что есть классовые чины и статусы?

– Их мы используем для тех, кто стал преступником, – в угрозе послышался гортанный перезвон. – Для тех, кто отступился от великой коммунистической мысли. Те, кто копят имущество, скрывая его и не желая обобществлять, да приторговывают им скрытно, именуются буржуазией.

– А если всё, что они имеют больше положенной нормы, потому что накопили своим трудом? – спросил Пауль. – Если что-то сумели сохранить?

– Всё равно это преступление! – рявкнул Форос. – Они не имеют права – это вытворять. Так и родилась гнильца буржуазная, когда первый человек не стал делиться со своими товарищами, и понеслась, поехала шарманка торжества частной собственности на тысячелетия. Всё имущество – изначально принадлежит народу и любое его сокрытие – грех буржуазный.

– А куда забираются вещи? – уточнил Пауль, положив руку на бок.