Серебряная дорога

Лелле почти не спал летом. Он винил в этом свет, солнце, которое никогда не опускалось с небосвода и нахально пыталось прорваться внутрь сквозь черную ткань занавесок. Винил также птиц, шумевших ночами, и еще комаров, которые начинали жужжать над головой, стоило положить ее на подушку. Он винил в этом всё и всех, кроме того, что на самом деле не позволяло сомкнуть глаз.

Соседи сидели на террасе, смеялись и дребезжали столовыми приборами. Лелле пригнулся как можно ниже, направляясь к машине, чтобы они не смогли увидеть его.

Он беззвучно катился вниз по склону, так долго, насколько получилось, прежде чем завести мотор. Но при всех предосторожностях у него почти не было сомнений, что соседи прекрасно знают о его исчезновениях по вечерам: они видели, как его «вольво» удаляется от дома, когда приближалась ночь.

В деревне царил покой, дома утопали в мягком свете вечернего солнца. Когда он приблизился к автобусной остановке, кровь с шумом запульсировала в висках. В его сердце все еще теплилась крошечная надежда, что он увидит Лину в небрежной позе со скрещенными на груди руками, как это было, когда он оставил ее. Прошло три года, но при виде чертовой остановки у него снова и снова перехватывало дыхание.

Как считали в полиции, кто-то ехал по Серебряной дороге, затормозил у остановки и увез Лину. Вероятно, этот никому не известный человек предложил подвезти или заставил сесть в машину силой. Свидетелей в пользу данной версии не нашлось, но это выглядело единственным правдоподобным объяснением, почему девочка могла исчезнуть так быстро и бесследно. Лелле оставил Лину без десяти шесть. Автобус, если верить шоферу и пассажирам, подошел четверть часа спустя, и девочки уже не было. Все произошло за пятнадцать минут. Максимум.

Прочесали весь Глиммерстреск. Никто не остался безучастным. Проверили каждый ручей и, выстроившись цепочкой, прошли порядка десяти километров во всех направлениях. Собаки и вертолеты, добровольцы со всего округа помогали в поисках. Но все было напрасно. Они так и не нашли Лину.

Лелле отказывался верить в ее смерть. Для него она по-прежнему оставалась живой, как и в то злополучное утро. Порой ушлые репортеры или бестактные незнакомцы спрашивали его:

– Ты веришь, что твоя дочь жива?

– Да, я верю в это, – всегда отвечал он.

Лелле успел выкурить шесть сигарет за те полчаса, пока добирался до Арвидсъяура. В помещении автозаправки не было ни одного клиента, когда он зашел. Киппен стоял спиной к нему и мыл пол, лысое темя блестело в ярком свете ламп. Лелле на цыпочках подошел к кофеварке и наполнил бумажную чашку до краев.

– А я как раз сейчас подумал, где ты. – Хозяин заправки оперся тяжелым телом на ручку швабры. – И засыпал свежий кофе для тебя.

– Спасибо тебе за это, – сказал Лелле. – Как ситуация?

– Нормальная, нет причин жаловаться. Ты сам-то как?

– Жив.

Киппен взял с него плату только за сигареты. Помимо кофе он угостил Лелле вчерашней булочкой с корицей. Лелле отломил сухой край и макнул в горячий напиток, а Киппен продолжил уборку.

– У тебя поездка сегодня вечером, я вижу, – возобновил он разговор.

– Да, отправляюсь в дорогу.

Киппен грустно кивнул:

– Печальный день приближается.

Лелле опустил взгляд на мокрый пол:

– Три года. Порой кажется, все было только вчера, а порой – словно целая жизнь прошла.

– И что делает полиция?

– Одному богу известно.

– Но они же не бросили это дело?

– Особо ничего не происходит, однако я не оставляю их в покое.

– Это хорошо. Если тебе понадобится помощь с чем-то, я здесь.

Киппен отвернулся и опустил швабру в ведро. Лелле сунул сигареты в карман, взял в одну руку булочку и кофе и на пути к выходу хлопнул мужчину по плечу свободной рукой.

Хозяин заправки принимал участие в поисках с самого начала. После исчезновения Лины он потратил долгие часы, просматривая записи с камер наружного наблюдения, пытаясь найти какой-то след, который привел бы к девочке. В случае, если Лину подвозил кто-то или увез насильно, вполне возможно, что этот человек останавливался залить бензин. Ничего такого не нашлось, но у Лелле создалось впечатление, что Киппен никогда не забудет о случившемся с его дочерью, сколько бы времени ни прошло.

Лелле сел в машину, окунул последний кусок булочки в кофе и, пока ел, смотрел на колонки. Он уже давным-давно рассчитал, как долго похититель Лины мог ехать при условии, что бак был заправлен полностью. При большом баке машина могла добраться до гор и пересечь норвежскую границу. Если бы она и дальше ехала по Серебряной дороге, конечно. Вполне возможно, похититель мог свернуть на менее известные трассы, по которым обычно никто не ездил и никто не жил поблизости. То, что девочка исчезла, поняли только вечером, более чем через двенадцать часов, поэтому похититель или похитители имели в запасе массу времени.

Он вытер руки о джинсы, закурил очередную сигарету, завел мотор и, покинув Арвидсъяур, остался наедине с дорогой и лесом. Окно оставил приоткрытым, чтобы чувствовать запах хвои. Если бы деревья умели говорить, нашлись бы тысячи свидетелей.

Серебряная дорога была главной артерией, от которой отходили многочисленные дороги-капилляры, густой сетью охватывавшие всю страну. Среди этих дорог хватало разбитых проселков, используемых для вывоза бревен, потом еще таких, по которым ездили на снегоходах исключительно зимой, а также еле заметных тропок, змеившихся между мертвыми деревнями. В лесах, по которым проходили дороги, хватало озер, и рек, и бурных маленьких ручейков, бежавших как по земле, так и под ней. А также зловонных болот, готовых поглотить любого сделавшего неосторожный шаг в свое бездонное чрево. В таких местах поиски пропавшего человека могли продолжаться вечно.

Обычно требовалось проехать много километров, чтобы попались очередное жилье или какая-нибудь заброшенная постройка, а уж увидеть попутную или встречную машину вообще было чудом. Когда такое происходило, у Лелле начинало учащенно биться сердце, он надеялся увидеть Лину через стекло. Он останавливался на пустынных площадках для отдыха и, от волнения задерживая дыхание, поднимал крышки мусорных баков. Сколько бы раз он ни проделывал эту процедуру, она никогда не станет для него рутиной.

Перед Арьеплугом он свернул на маленькую дорогу из тех, что обычно соединяют соседей, на них трудно разъехаться двум машинам. Курил, не снимая рук с руля. Клочья тумана двигались между деревьями, подобно призракам, и он, прищурившись, смотрел вперед, пытаясь понять, где находился. Проселок был настолько узкий, что не позволял развернуться, пришло бы в голову поехать назад – двигался бы задом. Но ему такое не придет в голову. Лелле не привык отступать и заставлял «вольво» ползти все дальше по ямам и ухабам, не замечая, как пепел падает на рубашку. Он притормозил, только увидев дом между стволами. Когда-то в нем жили люди, но сейчас густые кусты и молодые деревья, уже поднявшиеся до подоконников, взяли его в плотное кольцо, а на месте окон и дверей зияли пустые дыры. Дальше был еще один деревянный скелет, почти поглощенный лесом, и еще один. Полусгнившие усадьбы, по меньшей мере лет десять назад покинутые хозяевами.

Остановив машину посреди этого запустения, Лелле долго сидел неподвижно, прежде чем наполнил легкие воздухом и достал «беретту» из бардачка.

* * *

Мея старалась держаться подальше от мужчин Силье. Она избегала находиться в одной комнате с ними, так как знала, что их может интересовать не только мать. Им нравилось прижиматься к ней, игриво шлепнуть ее по заду или как бы случайно дотронуться до груди, причем еще тогда, когда у нее таковой не было и в помине.

Но Торбьёрн явно не собирался прикасаться к ней. Она поняла это уже на третий вечер в его хижине, когда спустилась на первый этаж и обнаружила его сидящим в одиночестве на кухне, где он с шумом прихлебывал кофе из блюдца. Мея прошмыгнула мимо него на террасу как можно тише, словно не заметила, но только успела закурить сигарету, как он высунул голову и спросил, нет ли у нее желания что-нибудь съесть. Глядя на его изрезанное морщинами лицо, она догадалась, что ему больше лет, чем она думала, – он был значительно старше Силье и вполне годился ей самой в дедушки.

Торбьёрн исчез, и Мея слышала, как он насвистывает что-то, пока она курит. Она не спускала настороженного взгляда с леса. У нее не укладывалось в голове, как кто-то добровольно может жить здесь. Она слышала странные звуки, замечала танцевавшие между елей подозрительные тени. Из дома вышла собака и легла у ее ног так близко, что Мея почувствовала прикосновение шершавой, неприятно пахнувшей шерсти. Время от времени собака поднимала голову и смотрела в сторону леса, словно тоже слышала кого-то там, в глубине. Мея чувствовала, как ее сердце убыстряет ритм. В конце концов она не выдержала. Общество возившегося на кухне мужчины было куда предпочтительнее.

Он уже успел поставить на стол чашки и положить все для бутербродов.

– К сожалению, у меня нет ничего сладкого.

Мея в нерешительности остановилась в дверном проеме, скосилась на закрытую дверь комнаты, где пряталась Силье, потом снова уставилась на еду:

– Бутерброды подойдут.

Она села напротив него, но не отрывала глаз от поцарапанной поверхности стола. Торбьёрн налил кофе, оказавшийся настолько горячим, что между ними облачком поднялся пар.

– Ты же, конечно, пьешь его?

Мея кивнула. Она пила кофе, сколько помнила себя. Либо кофе, либо алкоголь, но в последнем ей не хотелось признаваться, во всяком случае, постороннему. Булка оказалась вкусной и мягкой, прямо таяла во рту, и она, намазывая масло, уплетала кусок за куском; она была настолько голодная, что не могла остановиться. Торбьёрн, казалось, ничего не замечал, сидел, повернувшись лицом к окну, и говорил непрерывно, сопровождая свой рассказ жестами. Показывал на тропинки, бежавшие в лес, на дровяной сарай в углу, где хранились велосипеды, спиннинги и все прочее, чем она может воспользоваться.

– Все что есть в усадьбе – в твоем распоряжении, это твой дом теперь. Я хочу, чтобы ты знала это.

Мея слушала его, жевала и чувствовала, что ей становится трудно глотать.

– Я никогда не рыбачила…

– Ничего страшного, я могу научить тебя как-нибудь.

Ей нравилось его морщинистое лицо, когда он улыбался, и его сдержанная манера говорить. Торбьёрн задерживал на ней взгляд только на короткие мгновения, словно стеснялся, а она расслабилась настолько, что осмелилась налить себе еще кофе, хотя ей пришлось наклониться через стол, чтобы дотянуться до кофейника. Было уже поздно, но солнце светило в окно, и она и без кофе не смогла бы заснуть.