Серебряная дорога

Серебряная дорога
Стина Джексон

Три года назад его дочь Лина пропала. Три года он скитается по Серебряной дороге, надеясь найти если не дочь, то хотя бы утешение. Лелле устал от затянувшихся поисков, но он уже не в силах остановиться. Воспоминания, чувство вины и дорога гонят его вперед.

Мея – ровесница пропавшей Лины, она пока не знает Лелле. Но совсем скоро их судьбы странным образом пересекутся. На той самой северной магистрали, которая петляет среди поросших лесом гор, объединяя всю Швецию, на Серебряной дороге…

Стина Джексон

Серебряная дорога

© Stina Jackson 2018

© Петров И.Н., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2020

Часть первая

Свет. Он колол глаза, обжигал кожу, все время теребил, призывая не сдаваться, продолжать дышать. Свет обещал, что новая жизнь уже близка, подождать осталось всего-ничего. Свет наполнял его тело энергией, вырывал из объятий сна.

В мае он обычно просыпался на рассвете, когда первые лучи солнца пробиваются между волокнами занавесок, в узкую щель между ними, а потом лежал и слушал, как весна постепенно вступает в свои права, как освобождает ручьи и реки из ледяного плена, срывая с гор надоевшее зимнее покрывало.

Уже совсем скоро свет отвоюет себе и ночное время, разбудит все то, что дремало под прошлогодней гнилой листвой, согреет почки на деревьях, вынудит их выпустить на свободу новые листочки, позволив лесу одеться в яркий зеленый наряд.

Примерно так же белые ночи действовали на всех людей, выгоняли их из нор, наполняли сердца страстью. Люди смеялись и любили, однако порой опускались до насилия. Иногда люди пропадали, возможно ослепленные собственными эмоциями, – исчезали неизвестно куда. Но он не хотел верить, что они умирали.

Он курил только тогда, когда искал ее.

Закуривая каждую новую сигарету, он видел дочь на пассажирском сиденье. Она гримасничала и таращилась на него поверх очков.

– Я думала, ты бросил.

– Так и есть, но это исключительный случай.

Казалось, в те светлые ночи, когда он совершал свои поездки, она всегда там сидела. Он видел, как она качает головой и обнажает заостренные клыки, которых так стыдилась. Он видел ее волосы, почти что белые, стоило им оказаться в лучах солнца, видел коричневые пятна веснушек над переносицей, которые в последние годы она начала прятать с помощью косметики, видел ее все замечавшие глаза, пусть бы она и смотрела совсем в другую сторону.

Внешне она мало походила на него – больше на Анетт, и слава богу, он ведь не отличался особой красотой. Но дочь выросла красавицей, и он так считал вовсе не потому, что был ее отцом. Прохожие всегда оглядывались вслед Лине, даже когда она была очень маленькой. Она относилась к детям, вызывающим улыбку даже у безнадежных пессимистов. Но сейчас никто на нее не смотрел. Никто не видел ее уже в течение трех лет, в любом случае, из тех, кто захотел бы сообщить: «Да, это та самая девушка».

Сигареты закончились еще до Йерна. Лина не сидела больше на соседнем сиденье. В машине было пусто и тихо, и он почти забыл, где находится. Смотрел вперед, но ничто вокруг его не интересовало. По государственной автостраде, называемой в народе «Серебряная дорога», он ездил так часто, что знал ее вдоль и поперек. Знал каждый поворот, знал, где находятся дыры в ограждении, позволяющие оленям и лосям пересекать дорогу, когда понадобится. Знал, где после дождя образуются лужи и где туман, поднимаясь от лесных озер, искажает пейзаж. Когда-то давно по этой дороге доставляли серебро из рудника Насафьель к Ботническому заливу; сейчас же, змеясь между гор как река, дорога связывала Глиммерстреск с другими внутренними районами страны.

Эта чертова дорога со всеми ее изгибами, со стеной непроходимого леса по сторонам надоела ему уже до тошноты, но он все равно не собирался сдаваться. Ведь здесь исчезла его дочь: именно эта Серебряная дорога поглотила ее.

Никто не знал, что он ездит по ночам искать Лину и, куря сигарету за сигаретой, обнимает пассажирское сиденье. Разговаривает с ней, как будто она на самом деле сидит там, словно и не исчезала. Он никому не рассказывал об этом. Во всяком случае, с тех пор, как Анетт оставила его. Она с самого начала считала, что это он виноват. Он ведь подвозил Лину к автобусной остановке в то утро. А значит, вся ответственность лежит на нем.

Он добрался до Шеллефтео около трех и остановился на автозаправке залить бак бензином, а термос – кофе. Несмотря на ранний час, сидевший за прилавком парень выглядел бодрым и пребывал в игривом настроении. Рыжий, с зачесанными набок волосами, он выглядел лет на девятнадцать-двадцать. Столько было бы Лине сейчас. Хотя ему было непросто представить дочь такой взрослой.

Несмотря на угрызения совести, он купил пачку «Мальборо Лайт», а когда собрался расплатиться, его взгляд упал на стоявшую у кассы бутылочку с жидкостью от комаров. От неожиданности он никак не мог вспомнить, куда сунул карточку, – просто опять подумал о Лине. В последнее утро от нее воняло такой же гадостью. Ему даже пришлось опустить стекло и проветрить салон, после того как высадил дочь у автобуса, и в результате это врезалось в память. И на этом все. Он не помнил, о чем они разговаривали тогда, была ли она веселой или грустной, не помнил, что они ели на завтрак. Воспоминания затушевала обрушившаяся на них беда. В тот вечер он сказал полиции, что от Лины воняло средством от комаров, а Анетт посмотрела на него так, словно видела впервые, словно стыдилась его, и вот это он тоже запомнил.

Он открыл новую пачку, сунул сигарету в рот, но закурил ее, только когда снова оказался на автостраде, взяв курс на север. Дорога домой всегда казалась короче и не так утомляла. Серебряное сердечко Лины висело на цепочке на заднем стекле, блестело в лучах солнца. Она снова сидела рядом с ним на сиденье, светлые волосы свешивались на лицо.

– Папа, ты знаешь, что выкурил двадцать одну сигарету всего за несколько часов? – спросила она.

Лелле стряхнул пепел в окно, выпустил дым в сторону от дочки.

– Неужели так много?

Лина вознесла глаза к крыше машины, словно призывая в свидетели высшие силы.

– Тебе известно, что каждая сигарета забирает десять минут твоей жизни? То есть сегодня ты сократил ее на двести десять минут.

– Ого, – сказал Лелле. – Но для чего мне, собственно, жить?

– Ты должен найти меня. Никому другому не удастся этого сделать, – ответила она, с укоризной смотря на него.

* * *

Мея лежала, сложив руки на животе, и старалась не слушать нарушавшие тишину звуки. Урчание голодного желудка под собственными пальцами, да и все другие звуки тоже. Самые неприятные проникали сквозь тонкие доски пола: пыхтение Силье и ее нового мужчины, скрип кровати, и потом еще начала лаять собака. Она слышала, как мужчина приказал псу заткнуться.

Была середина ночи, но солнце освещало каждый уголок в маленькой комнате на чердаке, заливало ее таким ярким светом, что, казалось, стены горели огнем. Мея не могла заснуть. Она села на колени перед низким окошком и сняла с него паутину рукой. Снаружи виднелись только голубое небо и лес, насколько хватало глаз. Да еще кусочек озера внизу, если вытянуть шею; черное и спокойное, оно неудержимо манило. Мея чувствовала себя похищенной принцессой из сказки, заточенной в башне, которую окружала непроходимая чаща, принцессой, обреченной до конца жизни слушать, как ее злая мачеха предается сексуальным утехам этажом ниже. Хотя Силье была ей не мачехой, а мамой.

Они не бывали в Норрланде раньше. С каждым часом, проведенным в поезде, обеих все больше одолевали сомнения, они ругались, и плакали, и подолгу сидели молча, в то время как снаружи проплывал лес, а расстояния между станциями становились все длиннее. Силье поклялась, что они переезжают в последний раз. Мужчину, пленившего ее теперь, звали Торбьёрн, и он владел маленькой усадьбой в деревне под названием Глиммерстреск. Они познакомились в Сети и разговаривали много часов по телефону. Поначалу Мея слышала, как он отвечал односложно, в обычной норрландской манере, и ей представлялся усатый дядька с толстой шеей и узкими, как щелочки, глазами, когда он улыбался. Она видела фотографии. На одной он держал в руках баян, а на другой сидел, наклонившись, на льдине и выуживал рыбу с красноватой чешуей. Торбьёрн был настоящим мужчиной, если верить Силье, мужчиной, знавшим, как выживают в самых тяжелых условиях, и способным позаботиться о них.

Стоявшая среди сосен железнодорожная станция, где они в конце концов вышли из поезда, была совсем крохотной. Здание размерами не превышало скромную избушку, а когда они попробовали открыть дверь, оказалось, что та заперта. Никого больше не было, и они стояли, растерянные, на ветру, пока поезд уносился прочь, исчезая между деревьями. Земля еще долго вибрировала под их ногами. Силье закурила сигарету и потащила дорожную сумку через обшарпанную платформу, тогда как Мея еще какое-то время слушала шелест деревьев и жужжание миллионов новорожденных комаров. Она чувствовала, что вот-вот завоет, и не хотела следовать за Силье, но побоялась остаться одна. По другую сторону железнодорожного полотна темно-зеленым занавесом поднимался лес на фоне голубого неба, и тысячи теней двигались между его ветвями. Она не видела никаких животных, но ощущение, что за ней наблюдают, было столь же сильным, как если бы она торчала где-нибудь посередине площади. Сотни пар глаз своими взглядами обжигали ей кожу.

Силье тем временем уже успела спуститься на парковку с растрескавшимся асфальтом, где увидела ржавый «форд». Мужчина в надвинутой на лоб черной кепке стоял, прислонившись спиной к капоту. Он выпрямился, увидев их, и улыбнулся, обнажив коричневатые от жевательного табака зубы. В реальности он выглядел шире в плечах и крупнее, чем на фотографиях, и двигался немного неловко, отчего производил впечатление безобидного человека, по-настоящему не осознающего свои истинные размеры. Силье опустила сумку и обняла его, словно он был спасательным кругом в окружавшем их лесном море, а Мея, пристроившись сбоку, смотрела на трещину в асфальте, из которой торчала пара одуванчиков. Она слышала звуки поцелуев, их прерывистое дыхание.

– Это моя дочь Мея.

Силье вытерла рот и показала рукой в ее сторону. Торбьёрн посмотрел на нее из-под козырька кепки и поприветствовал в своей односложной манере. Сама она по-прежнему не отрывала взгляд от земли, как бы подчеркивая, что все произошло против ее воли.

В его машине воняло мокрой собачьей шерстью, заднее сиденье было покрыто шершавой серой шкурой какого-то животного. На спинках сидений желтая набивка кое-где торчала наружу. Мея села на самый край и дышала через рот. По рассказам Силье, Торбьёрн особо не нуждался в деньгах, но, судя по автомобилю, мама, пожалуй, выдала желаемое за действительное. На всем пути до его усадьбы они не увидели ничего, кроме мрачного елового леса, чередовавшегося с вырубками, и отдельных крошечных озер, подобно слезам блестевших между деревьями.

К тому времени, когда они доехали да Глиммерстреска, Мею уже начало подташнивать. На переднем сиденье Торбьёрн давно положил Силье руку на бедро и поднимал ее только время от времени, показывая то, что сам считал важным: торговый центр, школу, пиццерию, почту и банк. Он явно гордился всем этим. Сами жилые дома были большими и встречались редко. Чем дальше они ехали, тем больше становилось расстояние между усадьбами. В промежутках мелькали перелески, поля и пастбища. То тут, то там слышался собачий лай. На переднем сиденье щеки Силье стали уже почти красными.

– Смотри какая красота, Мея. Прямо как в сказке.

Торбьёрн сказал, что сейчас ей надо взять себя в руки, поскольку он живет с другой стороны болота. Мея поинтересовалась, что это означает. Впереди дорога постепенно сужалась, в то время как лес подступал все ближе, и в автомобиле воцарилась гнетущая тишина. Мея почувствовала, как у нее начались трудности с дыханием, когда она смотрела на высоченные сосны, мелькавшие по бокам.

Дом Торбьёрна торчал в гордом одиночестве на огромной поляне. Двухэтажный, он когда-то, пожалуй, выглядел респектабельно, но сейчас красная фалунская краска на стенах прилично выгорела и облезла, и дом уже довольно глубоко сидел в земле. Сердито рычавшая собака натянула цепь. В остальном вокруг было очень тихо, если не считать шума ветра в ветках елей и сосен. Мее стало немного не по себе, когда она огляделась.

– Вот мы и на месте, – констатировал Торбьёрн и развел руки в стороны.

– Как тихо и спокойно здесь, – сказала Силье, но от недавнего восторженного тона не осталось и следа.

Торбьёрн внес в дом их сумки и поставил на черный от грязи пол. Внутри воздух был затхлый, и вдобавок воняло сажей и пригоревшим маслом. На них таращилась потертая старая мягкая мебель. Стены, оклеенные коричневыми полосатыми обоями, украшали рога животных и ножи в кривых ножнах. Мея никогда не видела столько холодного оружия. Она попыталась перехватить взгляд матери, но безуспешно. Судя по улыбке, застывшей на лице, Силье была готова почти к любым испытаниям и уж точно не собиралась признавать никакой ошибки.

Стоны этажом ниже прекратились, уступив место щебетанью птиц. Никогда раньше Мея не слышала, чтобы их пение звучало так истерично и безрадостно. Ее комнатушка находилась прямо под крышей, заменявшей потолок; сотни пустых дыр от сучков, подобно глазам, таращились сверху. Из-за потолка Торбьёрн назвал комнату «треугольной», когда, стоя у лестницы, показал, где она будет жить. Своя собственная комната на втором этаже – давно она не имела ничего подобного. Обычно в ее распоряжении находились только собственные руки, затыкающие уши, чтобы не слышать крики взрослых, как соединяются их тела. Не имело значения, как далеко они переезжали, – эти назойливые звуки всегда догоняли ее.

* * *