Троя. Величайшее предание в пересказе

Нахмурился Зевс и вгляделся в золотую поверхность яблока.

– Тут написано: «Прекраснейшей»[38 - Те каллисте – «прекраснейшей»; каллос по-гречески – «прекрасный», как в словах «калистеника», «каллиграфия» и проч.].

– Прекраснейшей? Эрида премного почтила меня. – Гера выставила ладонь.

Уже собрался Зевс послушно отдать яблоко жене, как с другой стороны послышался негромкий голос:

– Весь белый свет согласится, Гера, что яблоко это положено мне.

Взгляд серых глаз Афины вперился в карие очи Геры.

Серебристый всплеск смеха донесся сзади, и свою руку выставила Афродита.

– Давайте не будем глупить. Только к одной из нас применимо «прекраснейшая», как ни крути. Отдай мне это яблоко, Зевс, ибо никакая другая тут подразумеваться не может.

Зевс поник главою и глубоко вздохнул. Как ему выбрать между возлюбленной могущественной Герой, обожаемой любимой дочерью Афиной и своей теткой, сам?й великой богиней любви Афродитой? Он крепко стиснул яблоко и пожалел, что вообще здесь оказался.

– Выше нос, отец. – Перед Зевсом возник Гермес, ведя за собой упиравшегося Ареса, бога войны. – Тебе нужен тот, кому все мы сможем доверять, – он и рассудит, и от твоего имени вручит яблоко, верно? Так вот, мы совсем недавно познакомились с таким человеком, правда, Арес? Это юноша с суждением честным, непредвзятым и безупречно надежным.

Зевс вперился в сына.

– И кто же он?

Сон царицы

Чтобы узнать, кто это, отправимся за Эгейское море и вновь окажемся на равнине Илиона. Трою мы оставили, как вы помните, в дымящихся руинах. Мужскую линию Ила, Троя и Лаомедонта пресекла мстительная сила Геракла и Теламона. И лишь младший в этой линии – Подарк – избежал кровавой гибели. Оставив в живых Подарка – впоследствии мир стал именовать его Приамом, – Геракл пощадил незаурядного царевича, из которого вырос выдающийся правитель.

В величественном остове грандиозных стен и ворот, возведенных Аполлоном и Посейдоном, Приам взялся восстановить Трою вокруг храма палладия, который Геракл с Теламоном из уважения к Афине тоже пощадили. Приам оказался прирожденным вожаком, внимательным к деталям; он глубоко разбирался в устройстве торговли и обмена – ныне мы называем это экономикой, коммерцией и финансами. Расположение города у входа в Геллеспонт – пролив, по которому и на восток, и обратно география вынуждала двигаться всех мореходов, – предоставляло Трое огромные возможности для обогащения, и возможности эти царь Приам использовал умело и дальновидно. Налоги и пошлины потекли в казну царства, и крепло его величие и богатство. Даже если б не деньги от торговли с далекими царствами, благосостояние Трои прирастало бы плодородием земель у горы Иды. Коровы, козы и овцы на горных склонах обеспечивали молоко, сыр и мясо, а низины, напоенные реками Кебрен, Скамандр и Симос, что ни год, заполняли амбары, хранилища и склады зерном, оливками и фруктами в таком изобилии, что голод не грозил ни единому троянцу.

Башни нового дворца Приама высились над стенами города и сверкали на солнце, сообщая всему миру, что Троя, жемчужина Эгейского моря, – величайший город на белом свете, и правит им могущественный царь, и процветает царство его под опекой богов.

Царицу Приама звали ГЕКУБА[39 - Происхождение Гекубы спорно. Судя по всему, любимым развлечением римского императора Тиберия было загонять в тупик книгочеев, спрашивая у них, как звали мать Гекубы. «Ха! Слабо!» – похохатывал он, согласно историку Светонию и его книге «Жизнь двенадцати цезарей». Во многом ради признания кажущейся «полноты» греческого мифа эта история должна быть известна шире. Уверенность, что все до единой связи в настоящей, исторической династии можно установить, чрезмерна; ожидать же подобного знания о мифологическом семействе само по себе абсурдно, однако таково обаяние греческой мифологии и это чарующее качество достоверности…]. На заре их брака она подарила Приаму сына и наследника – царевича ГЕКТОРА.

Через год с небольшим забеременела она вновь. Однажды утром, когда до родов оставалось совсем недолго, она проснулась в поту и премного расстроенная увиденным красочным и необычным сном. Она описала его Приаму, а тот немедля призвал самого доверенного предсказателя и провидца ЭСАКА, сына от своего первого брака[40 - От Арисбы, дочери провидца Меропа, царя Перкоты, города на северо-востоке от Трои.].

– Страннейшее увидела я – и необычайно тревожное, – произнесла Гекуба. – Приснилось мне, что рожаю не ребенка, а факел.

– Факел? – переспросил Эсак.

– Факел, горевший ярким пламенем. Как головня, понимаешь? И видела я, как бегу с этим факелом по улицам и переулкам Трои и все вокруг меня занимается огнем. Означает ли это, что рожать мне болезненнее, чем в прошлый раз? Или… – проговорила она с надеждой в голосе, – может, это значит, что моему ребенку суждено озарить мир пламенем славы и доблести?

– Нет, твое величие, – тяжко вымолвил Эсак, – не значит оно ни того ни другого. Значит оно нечто совсем иное. Значит оно…

Голос его затих, Эсак потеребил полу плаща нервными пальцами.

– Не бойся, говори, – сказал Приам. – Твой дар у тебя не просто так. Что б ни сказал ты, нам хватит ума не винить тебя за сказанное. Что же говорит нам этот сон о нашем ребенке и его судьбе?

Эсак вдохнул поглубже и затараторил, словно бы стараясь навсегда исторгнуть слова с уст и изгнать из ума.

– Он говорит нам, что… ваш ребенок станет всем нам погибелью, причиной полного уничтожения этого города – и всей нашей цивилизации. Говорит нам этот сон, что если ребенок из чрева твоего доживет до мужской зрелости – ибо известно, что это мальчик, – Троя сгорит дотла и никогда больше не восстанет. Илион сделается всего лишь воспоминанием, горелой страницей в книге истории. Вот о чем сообщает нам царицын сон.

Приам с Гекубой вперились в Эсака.

– Оставь нас, сын, – произнес Приам после долгого молчания. – Помни: ты поклялся хранить тайну.

Эсак, склонившись, ушел из покоев. Поспешил прочь из города, ни словом не обмолвившись ни с единой душой. Бежал он и бежал в глухомань к своей возлюбленной Гесперии, дочери речного бога Кебрена.

Больше в Трою он не вернулся. Вскоре после того сна Гекубы Гесперия умерла от укуса ядовитой змеи. Безутешный Эсак бросился со скалы в море. Древняя богиня Тефида сжалилась над ним, и не успел он удариться о воду, как превратился в морскую птицу. Та птица в горе своем все ныряет и ныряет в глубины, вечно повторяя самоубийство.

Мальчик, который выжил[41 - Отсылка к названию первой главы романа Джоан Роулинг «Гарри Поттер и философский камень». – Примеч. перев.]

Приам и Гекуба ставили Трою превыше всего. Превыше любви, здоровья, счастья и родства. Не для того строили они этот город, чтобы подвергать его угрозе разрушения. Пророчество Эсака, окажись оно правдой, представлялось жестоким, случайным и ничем не накликанным, однако Мойры ни милосердием, ни справедливостью, ни здравомыслием не славились никогда. Будущее Трои превыше всего. Ребенок должен сгинуть.

Схватки у Гекубы начались в тот же день. Когда ребенок родился (Эсак не ошибся – то действительно был мальчик), он жмурился, лепетал и лучился улыбкой с таким обаянием и так безупречно был красив, что не поднялась у родителей рука его удавить.

Приам вглядывался в улыбчивое лицо сына.

– Нужно послать за АГЕЛАЕМ, – сказал царь.

– Да, – сказала Гекуба. – Только он, и никто другой.

Агелай, старший пастух при царском дворе, стерегший скотину на склонах горы Иды, к счастью, не играл никакой роли ни в городской политике, ни в дворцовых интригах. Был он предан царю, ему доверяли, и он умел хранить тайны.

Поклонился Агелай царю и царице, не в силах скрыть изумления от вида младенца на руках у Гекубы.

– Не слыхал я счастливых вестей – о приходе в мир нового царевича или царевны, – молвил он. – В колокола не били, глашатаи рождение не объявляли.

– Никто и не знает, – сказала Гекуба. – И не узнает пусть никогда.

– Этот ребенок должен умереть, – проговорил Приам.

Агелай вытаращился.

– Владыка?

– Ради Трои, – сказала Гекуба. – Забери его на гору Иду. Убей быстро и милосердно. Предай тело загробному миру со всеми положенными молитвами и жертвоприношениями.

– А когда свершишь все, принеси нам доказательство того, что ребенок мертв, – добавил Приам. – Лишь когда мы узнаем, что дело сделано, станем скорбеть.

Агелай посмотрел на царя и царицу: оба они рыдали. Открыл было рот, да слова не шли.

– Не стали б мы просить тебя ни о чем столь чудовищном, – сказал Приам, опуская ладонь на плечо пастуху, – сам знаешь, не стали б, если б не зависела от этого жизнь всех нас.

Агелай забрал ребенка из рук Гекубы, уложил его в кожаную котомку, что носил за спиной, и отправился к себе в каменную хижину на склоне горы Иды.

Глядя на милое личико ребенка, Агелай понял, что убить такую совершенную красоту он в силах не более, чем Приам или Гекуба. А потому забрался выше границы леса и оставил нагое пищавшее дитя в каменистой расщелине на холодном горном склоне.

– Скоро явятся дикие звери и совершат то, что не под силу мне, – проговорил он сам себе, бредя угрюмо домой. – И никто не сможет сказать, что Агелай убил царское чадо.