Дело Бенсона

Маркхэм был изумлен и раздражен.

– Для полиции это имеет большое значение, Вэнс, – сказал он. – В конце концов своего они добиваются.

– Я просто обожаю вашу доверчивую натуру, – промямлил Вэнс. – Но признайтесь мне, Маркхэм, что вам известно об убийстве Бенсона?

Маркхэм колебался.

– Это, конечно, совпадение, – наконец заговорил он, – но утром после вашего ухода один из моих людей, которого я послал проверить любовную жизнь Бенсона, доложил, что он нашел женщину, которой принадлежат сумочка и перчатки. В поисках ему помогли инициалы на платке. Он узнал о ней интересные факты. Как я и подозревал, она обедала с Бенсоном. Она актриса музыкальной комедии, и ее зовут Мюриэл Сент-Клер.

– Какое несчастье! – вздохнул Вэнс. – Я, знаете ли, надеялся, что сыщики не найдут эту леди. Я не имею удовольствия быть знакомым с нею, иначе я послал бы ей соболезнование… Я полагаю, теперь вы будете играть роль судебного следователя и подвергнете ее разным ужасам, не так ли?

– Я обязательно допрошу ее, если вы это имеете в виду.

Маркхэм был рассеян, и остальное время мы в основном молчали.

Когда после ланча мы курили в комнате отдыха, майор Бенсон, который с удрученным видом стоял у окна, заметил Маркхэма и подошел к нам. Это был плотный, коренастый мужчина лет пятидесяти с круглым серьезным лицом.

Он поклонился Вэнсу и мне и обратился к окружному прокурору:

– Маркхэм, я со вчерашнего дня постоянно думаю об этом, и мне кажется, что можно сделать другие предположения. Есть один человек, Линдер Пфайф, который был очень близок с Олвином. Может быть, он сумеет дать вам некоторую полезную информацию. Вчера я совсем выпустил его из виду. Он живет не в городе, а на Лонг-Айленде. Кажется, Порт-Вашингтон. Это только идея. Правда, я не очень уверен, что он сумеет что-нибудь прояснить в этом ужасном деле.

Он как-то быстро и украдкой вздохнул, как будто хотел скрыть свои эмоции. Было очевидно, что он очень подвижный человек, хотя скрывал это за внешней пассивностью.

– Это хорошее предположение, майор, – сказал Маркхэм, делая пометку на обороте какого-то письма. – Я немедленно свяжусь с ним.

Вэнс, который все это время безучастно смотрел в окно, неожиданно обратился к майору:

– А как насчет полковника Острандера, майор? Я несколько раз видел его в компании вашего брата.

Майор Бенсон сделал слабый неодобрительный жест:

– Простое знакомство. Он не представляет интереса. – Он повернулся к Маркхэму: – Я и не надеялся, что вы так быстро продвинетесь вперед.

Маркхэм вынул изо рта сигарету и задумчиво покрутил ее в пальцах.

– Я бы этого не сказал, – заметил он. – Я близок к тому, чтобы найти человека, с которым ваш брат обедал в четверг. И мне известно, что этот человек вернулся с ним домой около полуночи. – Он помолчал, как бы раздумывая, стоит ли говорить дальше, и добавил: – Фактически мне больше не нужны доказательства. Тех, что у меня есть, хватит, чтобы предстать перед Большим жюри и требовать обвинительного заключения.

На мрачном лице майора мелькнуло выражение удивленного восхищения.

– Спасибо Богу за это, Маркхэм! – воскликнул он. Потом он потер свою массивную челюсть и положил руку на плечо окружного прокурора. – Действуйте, Маркхэм! Если я вам понадоблюсь, я буду в клубе допоздна.

Он повернулся и вышел из комнаты.

– Майор слишком хладнокровен для человека, совсем недавно лишившегося брата, – заметил Маркхэм. – Впрочем, мир продолжает существовать.

Вэнс зевнул.

– Почему? – пробормотал он равнодушно.

Глава 6

Вэнс высказывает мнение

(Суббота, 15 июня, 2 часа дня)

Некоторое время мы сидели молча. Вэнс лениво поглядывал на Мэдисон-сквер, а Маркхэм задумчиво рассматривал портрет старика Питера Стюйвезанта, висевший над камином.

Наконец Вэнс обернулся к Маркхэму и сардонически улыбнулся:

– Знаете, Маркхэм, меня всегда удивляет легкость, с какой вы расследуете преступления. Вы находите отпечаток ноги, брошенный автомобиль или носовой платок с монограммой и немедленно начинаете носиться с вашими вечными ессе homo![15 - Вот человек (лат.).] Словно всех вас зачаровал какой-то волшебник. Неужели вы не знаете, что нельзя раскрыть преступление, пользуясь дедуктивными методами, основанными лишь на материальных ключах и случайных уликах?

Я думаю, Маркхэм был удивлен не меньше меня этой неожиданной критикой, однако мы оба хорошо знали Вэнса, чтобы понять, что, несмотря на его беззаботный и легкомысленный тон, за его словами скрывается серьезная цель.

– Будь вы адвокатом, вы бы отбрасывали все доказательства преступления? – покровительственно спросил Маркхэм.

– Многозначительное замечание, – холодно сказал Вэнс. – Это не только бесцельно, но и опасно… Самая большая вина ваша в том, что к каждому преступлению вы относитесь с непоколебимой уверенностью, что его совершил дурак. Неужели вам ни разу не приходило в голову, что если тот или иной ключ видит детектив, то его в равной степени видит и преступник, и он его либо прячет, либо уничтожает, если не хочет быть пойманным? И неужели вы ни разу не задумывались, что у любого мало-мальски умного человека, который задумал совершить преступление в наши дни, ipso facto[16 - В силу самого факта (лат.).], хватит ума, чтобы достичь своей цели и сфабриковать улики, ведущие к другому? Ваш детектив никак не может согласиться, что внешняя картина места преступления может быть обманчивой или что ключи подброшены с тем расчетом, чтобы навести на след другого человека.

– Боюсь, что мы наказывали бы небольшое число преступников, – с иронией сказал Маркхэм, – если бы игнорировали улики, неоспоримые обстоятельства дела и выводы.

– Видите ли, Маркхэм, в этом ваша фундаментальная ошибка. Каждое преступление засвидетельствовано посторонним, как любой акт искусства. Тот факт, что никто не видел преступника или художника, которые делали свою работу, целиком нелогичен. Современный следователь ни за что не поверит, что Рубенс написал картину «С крестом через пустыню» в кафедральном соборе в Антверпене, если он, например, по делу был на дипломатическом приеме и поэтому не видел, как трудился художник. А такое заключение, мой дорогой друг, будет явно абсурдным. Даже если он придет к выводу, что в силу каких-либо причин художник не мог быть в этой стране, все равно он будет не прав. Почему? Да по одной простой причине: такую картину мог создать только Рубенс. Она носит отпечаток его личности и его гения – и только его одного.

– Я не эстет, – с легким раздражением заметил Маркхэм. – Я только юрист и, когда заходит речь о виновнике преступления, предпочитаю существующие и реальные доказательства метафизическим гипотезам.

– Дорогой мой, это ваше предпочтение и приводит вас к разным ошибкам, – заметил Вэнс.

Он медленно закурил новую сигарету и выпустил к потолку струю дыма.

– Возьмите, например, заключение по данному делу об убийстве. Вы находитесь под влиянием неверного вывода, что вы, вероятно, знаете человека, который убил нашего Бенсона. Вы убедили в этом майора и сказали ему, что у вас много доказательств, которые дают вам возможность требовать обвинительного заключения. Несомненно, у вас в руках есть некоторое число улик, которые современный Солон может назвать убедительными. Но истина заключается в том, что вы понятия не имеете, кто в данном случае виновный. Вы ухватились за бедную девушку, которая к преступлению не имеет никакого отношения.

Маркхэм резко повернулся к нему.

– Так! – воскликнул он. – Значит, я ухватился за невинного человека? Поскольку только мои помощники и я знаем обо всех уликах против нее, может быть, вы будете столь любезны и сообщите мне, почему вы считаете ее невиновной?

– Видите ли, – улыбнулся Вэнс, – это очень просто. Вы не знаете убийцу по той причине, что человек, совершивший это страшное преступление, достаточно хитер и проницателен и позаботился о том, чтобы ни вам, ни полиции не достались ключи или улики, которые могли бы указать на него.

Он говорил с мягкой уверенностью человека, который сообщает очевидные факты, не оставляющие места для споров.

Маркхэм презрительно засмеялся:

– Ни один правонарушитель, как бы хитер он ни был, не в состоянии предусмотреть все возможности. Даже самый тривиальный факт имеет столько различных связей с другими фактами, что – и это известно любому преступнику, – как бы долго и тщательно ни составлялся план преступления, всегда остаются нити, которые ведут к преступнику.

– Известный факт, – повторил Вэнс. – Нет, дорогой мой, только общепринятое суеверие основано на детской вере в неумолимость и неизбежность встречи с Немезидой. Я могу понять эту вашу слепую веру в неотвратимость наказания, но, честное слово, это заставляет меня думать, что вы верите в мистику.

– Не стоит тратить на споры весь день, – резко сказал Маркхэм.

– Посмотрите на любое нераскрытое преступление, – продолжал Вэнс, не обращая внимания на слова Маркхэма. – Эти преступления ставят в тупик самых лучших детективов, и что же? Отсюда следует, что раскрываются лишь те преступления, которые были задуманы и осуществлены дураками. Поэтому если сообразительный человек задумает совершить преступление и осуществит его, то останется очень мало шансов, что его найдут.

– Ха! Нераскрытые преступления! – презрительно фыркнул Маркхэм. – Это, скорее, результат плохой работы полиции, чем превосходства преступника.