Тайная жизнь пчел

Когда запас ее слез наконец иссяк, я спросила:

– Что с тобой случилось?

– После того как ты ушла, полицейский по прозвищу Ботинок разрешил тем мужчинам войти в камеру, чтобы получить свои извинения.

– И они снова тебя избили?

– Двое держали меня за руки, а третий бил – тот, что с фонариком. Он сказал мне: «Черномазая, а ну, говори, что извиняешься». Я не стала извиняться, и он на меня набросился. Он бил меня до тех пор, пока полицейский не сказал ему, мол, хватит. Но никаких извинений они не получили.

Мне хотелось, чтобы эти люди умерли в аду, моля о глотке воды со льдом, но я рассердилась и на Розалин.Почему ты не могла просто извиниться? Тогда, может быть, Франклин Пози только поколотил бы тебя да и успокоился. А так она добилась лишь того, что они гарантированно вернутся.

– Тебе надо выбираться отсюда, – сказала я, отвязывая ее руки.

– Не могу же я просто уйти, – возразила она. – Я до сих пор в тюрьме.

– Если останешься здесь, они вернутся и добьют тебя. Я не шучу. Они убьют тебя, как убили тех цветных в Миссисипи. Даже Ти-Рэй так сказал.

Она села, и больничная рубашка поползла вверх по ее ляжкам. Розалин попыталась натянуть ее на колени, но она снова съезжала, точно резиновая. Я нашла в шкафу ее платье и подала ей.

– Вот же безумие… – начала было она.

– Надень платье. Просто сделай это.

Она натянула его через голову и встала. Повязка съехала ей на лоб.

– Повязку придется оставить здесь, – сказала я.

Размотала ее и обнаружила два ряда швов, сделанных кетгутовой нитью. Потом, жестом попросив Розалин не шуметь, я чуточку приоткрыла дверь, проверяя, вернулся ли на свой пост полицейский.

Вернулся. Естественно, смешно было надеяться, что он будет крутить шуры-муры с медсестричкой так долго, что мы сумеем убежать. Я простояла у двери пару минут, пытаясь придумать какой-нибудь план, потом открыла вещмешок, порылась в деньгах, вырученных за персики, и вынула пару десятицентовиков.

– Я попытаюсь от него избавиться. Приляг пока на койку – на случай, если ему вздумается сюда заглянуть.

Розалин уставилась на меня, сощурив глаза так, что они превратились в точки.

– Иисусе Христе… – пробормотала она.

Когда я шагнула в коридор, полицейский подскочил от неожиданности.

– Здесь не положено находиться!

– Да я не знала! – затараторила я. – Я ищу свою тетку. Мне сказали, она в палате сто два, но здесь только какая-то цветная… – Я покачала головой, изображая растерянность.

– Ну да, ты не туда попала. Тебе нужно в другое крыло. Ты оказалась в крыле для цветных.

Я робко улыбнулась ему:

– Ой…

В «белой» половине я нашла рядом с зоной ожидания таксофон. Добыла телефон больницы из справочника и набрала его, попросив соединить с постом медсестер в крыле для цветных.

Откашлялась.

– Это жена тюремного надзирателя из полицейского участка, – сказала я снявшей трубку девушке. – Мистер Гастон хочет, чтобы вы прислали полицейского, отряженного в охрану, обратно в участок. Скажите ему, что к нам едет проповедник, чтобы подписать документы, а мистер Гастон не сможет присутствовать, потому что ему надо немедленно уехать. Так что будьте добры, передайте, чтобы он прибыл как можно скорее…

Я произносила эти слова и одновременно думала о том, что теперь мне самое место в исправительной школе или в изоляторе для несовершеннолетних правонарушительниц, и окажусь я там, по всей видимости, очень скоро.

Медсестра повторила мне все это слово в слово, чтобы убедиться, что правильно меня поняла. Из трубки донесся ее вздох:

– Я ему передам.

Она ему передаст! Я с трудом могла в это поверить.

Прокравшись обратно в цветное крыло, я наклонилась над фонтанчиком с питьевой водой и слушала, как девушка в белом все это рассказывает полицейскому, бурно жестикулируя. Увидела, как он надел фуражку, миновал коридор и вышел за дверь.

Когда мы с Розалин вышли из палаты, я посмотрела налево, потом направо. Нам предстояло миновать пост медсестер на пути к выходу, но девушка в белом, казалось, ничего не замечала вокруг себя, поскольку увлеченно что-то писала.

– Иди так, словно ты посетительница, – шепотом велела я Розалин.

Когда мы были на полпути к стойке, девушка перестала писать и встала.

– Вот параша… – прошептала я, схватила Розалин за руку и потянула в ближайшую палату.

На койке сидела крохотная женщина, старая, похожая на птичку, со сморщенным личиком цвета ежевики. Когда она увидела нас, у нее приоткрылся рот и язык загнулся, точно поставленная не на то место запятая.

– Мне бы водицы, – попросила она.

Розалин подошла к тумбочке, налила из кувшина воды и протянула женщине стакан, в то время как я, прижав вещмешок к груди, выглядывала в коридор.

Я проследила, как медсестра скрылась за дверью одной из палат дальше по коридору, держа в руках какую-то стеклянную емкость.

– Идем, – шепнула я Розалин.

– Уже уходите? – окликнула нас старушка.

– Да, но я, наверное, вернусь еще до заката, – сказала Розалин, обращаясь скорее ко мне, чем к старушке.

На этот раз мы не стали прикидываться посетительницами, а рванули оттуда со всех ног.

На улице я взяла Розалин за руку и потянула к тротуару.

– Ну, раз ты все уже решила, то, наверное, знаешь, куда нам идти, – выразительно сказала она.

– Мы идем к шоссе номер сорок и доедем на попутке до Тибурона, это тоже в штате Южная Каролина. По крайней мере, попытаемся.

Я повела ее обратно к окраине городка, срезав путь через городской парк, по переулочку к Ланкастер-стрит, потом через три квартала к Мэй-Понд-Роуд, где мы вышли на пустырь позади «Бакалеи Гленна».

Сквозь заросли «кружева королевы Анны», как у нас называют дикую морковь, и какие-то пурпурные цветы на толстых стеблях мы пробирались вперед, к стрекозам и аромату каролинского жасмина, такому насыщенному, что казалось, стоит приглядеться – и увидишь, как он завивается в воздухе, точно золотистый дым. Розалин не спрашивала меня, зачем мы собираемся в Тибурон, а я не стала говорить. Зато она спросила о другом: