Тайная жизнь пчел

– Как ее зовут?

– Августа Боутрайт. Она держит пчел по всему округу.

Дыши, продолжай дышать.

– Вы знаете, где она живет?

– О, конечно! В самом эксцентричном доме – вы другого такого в жизни не увидите. Окрашен в ядрено-розовый цвет, как пепто-бисмол. Ваша бабушка наверняка его знает. Надо пройти через весь город по Мейн-стрит, пока она не повернет к шоссе на Флоренс.

Я шагнула к двери:

– Спасибо.

– Передавайте бабушке от меня привет! – крикнул он вслед.

От храпа Розалин тряслись перекладины скамьи. Я потрясла ее за плечо:

– Просыпайся. Вот твой табак, только сразу положи его в карман, потому что я за него не заплатила.

– Ты что, украла его? – спросила она, позевывая.

– Пришлось, потому что товары из магазина по воскресеньям не продают.

– Твоя жизнь катится прямиком в преисподнюю, – покачала она головой.

Я разложила наш обед на скамье, словно устраивая пикник, но не смогла проглотить ни кусочка, пока не рассказала Розалин о чернокожей Марии на банках с медом и о пчеловоде по имени Августа Боутрайт.

– Тебе не кажется, что моя мать могла ее знать? – спросила я. – Не может быть, чтобы это было простым совпадением.

Она не отвечала, так что я спросила громче:

– Розалин? Ты так не думаешь?

– Не знаю, что и думать, – наконец проворчала она. – Не хочу, чтобы ты слишком заносилась со своими надеждами, вот и все. – Она протянула руку и коснулась моей щеки: – Ох, Лили, куда ж мы с тобой забрались и что наделали?

Тибурон был в точности как Сильван, только без персиков. Перед зданием с куполом, в котором располагался суд, кто-то воткнул в жерло городской пушки флаг Конфедерации. Южная Каролина была в первую очередь Югом и только во вторую – Америкой. Гордость за форт Самтер из нас не выбить, сколько ни старайся.

Шагая по Мейн-стрит, мы то и дело ныряли в длинные голубые тени, отбрасываемые двухэтажными зданиями, тянувшимися вдоль всей улицы. У аптеки я заглянула в витринное стекло, увидела автомат с газированной водой, сверкавший хромированной отделкой, и прилавок, где продавали вишневую кока-колу и десерт банана-сплит, и подумала, что вскоре все это уже будет не только для белых.

Мы миновали страховое агентство, офис «Электрической компании округа Тибурон» и магазин «Все по доллару», в котором торговали гимнастическими обручами, очками для плавания и коробками с бенгальскими огнями, а на витрине краской из баллончика были выведены слова: «Летние развлечения». Некоторые учреждения, например Фермерский трастовый банк, выставили в свои витрины плакат «Голдуотера в президенты»; иногда он был дополнен наклейкой на бампер со словами «Одобряем Вьетнам».

У почтового отделения Тибурона я оставила Розалин на тротуаре и вошла в здание, туда, где хранились коробки для посылок и продавались воскресные газеты. Насколько я видела, полицейские плакаты с нашими с Розалин фотографиями нигде не висели, а на первой полосе главной колумбийской газеты была статья о том, что сестра Кастро – агент ЦРУ, и не было ни слова о белой девочке, укравшей негритянку из тюрьмы в Сильване.

Я бросила в прорезь газетного автомата десятицентовик и взяла газету, гадая, нет ли заметки о нас где-нибудь на внутренних страницах. Мы с Розалин присели на корточки в переулке и просмотрели газету, раскрывая каждый разворот. Там было все что угодно – Малкольм Икс, Сайгон, «Битлз», теннисный турнир в Уимблдоне и мотель в Джексоне, штат Миссисипи, который хозяин предпочел закрыть, только бы не принимать постояльцев-негров. Но обо мне и Розалин – ничего.

Порой хочется упасть на колени и возблагодарить Бога на небесах за репортажи обо всех плохих новостях, сколько их ни есть на свете.

Глава четвертая

Медоносные пчелы – насекомые общественные и живут колониями. Каждая колония – это семейная группа, состоящая из одной яйцекладущей женской особи, или матки, и ее многочисленных стерильных дочерей, именуемых рабочими. Рабочие пчелы сообща занимаются сбором пищи, строительством сот и выведением потомства. Самцов выводят только в те времена года, когда их присутствие необходимо.

    «Пчелы мира»

Женщина двигалась вдоль ряда белых ящиков, стоявших на границе с лесом неподалеку от розового дома – розового настолько, что он оставил выжженное пятно на роговице, когда я отвела от него взгляд. Высокая, одетая в белое, в пробковом шлеме с сеткой, которая парила облачком вокруг ее лица, опускалась на плечи и струилась вниз по спине. Чем-то похожая на африканскую невесту.

Приподнимая крышки ящиков, она заглядывала внутрь, одновременно раскачивая взад-вперед жестяное ведерко-дымарь. Облака пчел поднимались и летали, описывая кольца, вокруг ее головы. Дважды она полностью исчезала в этих зыбких тучах, потом постепенно проявлялась, точно сновидение, восстающее со дна ночи.

Мы стояли по другую сторону дороги, я и Розалин, временно лишившись дара речи. Я – от благоговения перед творившимся у меня на глазах таинством, а Розалин – оттого что уста ее были запечатаны жевательным табаком.

– Это та самая женщина, которая делает мед «Черная Мадонна», – сказала я.

Я не могла отвести глаз от нее, Пчелиной хозяйки, портала в жизнь моей матери. Августы.

Розалин устало сплюнула струю черной жижи, потом отерла усы испарины над губой.

– Надеюсь, мед она делает лучше, чем краску выбирает.

– А мне нравится, – заявила я.

Мы дождались, когда женщина войдет в дом, потом перешли шоссе и открыли калитку в изгороди из штакетника, едва не опрокидывавшейся под весом каролинского жасмина. Прибавьте к нему лук-резанец, укроп и мелиссу, росшие вокруг веранды, – и их общий запах собьет вас с ног.

Мы поднялись на веранду в розовом отблеске, отбрасываемом домом. Повсюду с гудением мелькали хрущи, изнутри доносились ноты какого-то музыкального инструмента: было похоже на скрипку, только намного печальнее.

Мое сердце забилось быстрее. Я даже спросила Розалин, слышит ли она, как оно бьется, настолько громким был его стук в ушах.

– Ничего я не слышу, вот разве что Господь Бог спрашивает меня, что я здесь забыла. – Она снова сплюнула, как я надеялась, последнюю порцию табачной слюны.

Я постучалась в дверь, а Розалин продолжала бухтеть себе под нос:

– Дай мне сил… Младенец Иисусе… Последнего ума лишились.

Музыка смолкла. Краем глаза я уловила легкое движение в окне, в венецианских жалюзи приоткрылась щелка, потом закрылась.

Когда отворилась дверь, за ней оказалась не женщина в белом, а другая, в красном, с волосами, остриженными так коротко, что они напоминали серую купальную шапочку с причудливыми завитушками, туго натянутую на голову. Глаза смотрели на нас подозрительно и сурово. Я заметила, что под мышкой она держит смычок, точно хлыст. У меня мелькнуло опасение, как бы она не опробовала его на нас.

– Да?

– Это вы – Августа Боутрайт?

– Нет, я Джун Боутрайт, – сказала она, ощупывая взглядом швы на лбу Розалин. – Августа Боутрайт – моя сестра. Вы к ней пришли?

Я кивнула, и одновременно с моим кивком появилась еще одна женщина, босоногая. На ней было бело-зеленое ситцевое платье без рукавов, по всей голове в разные стороны торчали коротенькие косички.

– Я Мэй Боутрайт, – представилась она. – Я тоже сестра Августы. – Женщина улыбнулась нам той странноватой улыбкой, увидев которую сразу понимаешь, что имеешь дело с не вполне нормальным человеком.

Мне хотелось, чтобы «Джун с хлыстом» тоже улыбнулась, но на лице у нее было написано явное раздражение.

– Августа вас ждет? – спросила она, адресуя свой вопрос исключительно Розалин.