Пустынь

Пустынь
Клим Вавилонович Сувалов

Молодому писателю выпадает шанс встретиться со своим литературным кумиром и показать своё первое серьезное произведение. Окрыленный юноша мчится к нему в поместье не подозревая, что эта встреча изменит его навсегда.

Клим Сувалов

Пустынь

I

Иссохший камердинер медленно плыл в полумраке коридоров семейного поместья Бердинских.

За ним осторожно следовал сутулый юноша, ревниво прижимавший к своей груди потертый портфель.

«Господи, не дай затухнуть чахлой свече в руках этого старика», – обращался к высшим силам молодой человек. Он пытался следовать за пятнышком света, но подстойное тело старика то и дело перекрывало его, будто слуга был не в силах сопротивляться коридорному сквозняку.

Огонёк остановился во мраке, а через мгновение и вовсе пропал в одной из стен коридора. Юноша растерялся и замер на месте.

Через полминуты, голос старика, показавшийся парню противней скрипа многовековой ставни, заставил встрепенуться:

– Что вы там встали? Не заставляйте моего господина ждать!

II

Кабинет Вениамина Бердинского, одного из самых почитаемых литературных критиков своего окружения, утопал в полумраке: единственное окно закрывали массивные красные шторы, через которые, несмотря на преграду, пробивалось беззаботно растекшееся по ткани, кровавое свечение.

Скрипнули ветхие половицы (или изношенные суставы камердинера) проводив валежное тело прислуги в холодную пустоту коридоров поместья.

Когда слуга покинул кабинет, юноша начал пытливо выискивать взглядом Бердинского, но в кровавом полумраке его холодно поприветствовали лишь одинокие очертания местного интерьера.

«Где-то бродит, – немного успокоил себя молодой человек. – Буду ждать столько, сколько он потребует».

Неуверенно покачивая руками, он подошел к столу и взял холодный канделябр из которого страдальчески свисали две кривые свечи. Дабы скрасить ожидание, юноша аккуратно, насколько это было возможно, выпрямил оба восковых цилиндра и, воспламенив спичкой фитильки, принялся знакомиться с кабинетом критика.

На стенах были развешаны разнообразные дипломы и сертификаты, подчеркивающие важность Бердинского в литературной среде. Юноша, разглядев эти бумажки обрамленные в золотистые рамки, за считанные секунды проникся бОльшим уважением к иконе современной критики. В восхищении разведя руками, молодой человек заметил, что огоньки свечей задели часть рамы массивной картины таившейся во мраке стен. Приподняв канделябр на уровень глаз, он лучше рассмотрел размашистое полотно: неаккуратные геометрические объекты были размещены на холсте таким образом, что отдаленно напоминали силуэт собаки, которая смотрела на зрителя единственной точкой (по-видимому, это был глаз) находясь в пустом пространстве.

Молодой человек надолго задержался у картины, пытаясь постигнуть глубокий смысл вложенный в эти странные квадраты и треугольники. В течение разумных измышлений о природе красоты и уродства, где-то в темнице его сознания, бессознательное кричало о том, что данная картина – претенциозная снобистская безвкусица. Несколько раз парень прогонял прочь эхо этого крика, убеждая себя, что для бездарных работ в этом, пропитанном мудростью и величием литературном святилище, нет места.

– Жак Мирок, – сухо прозвучал голос за спиной юноши.

Портфель выскользнул из руки напуганного парня, и глухо упал на пол. В спешке подняв его, он направил свет на стол, с которого ранее взял канделябр.

– Я вас не заметил, господин Бердин… – пролепетал молодой человек, плохо связывая слова.

– Вы хам, если позволили знакомиться с моей обителью без должного разрешения. Присаживайтесь и без лишних слов перейдём к делу! – Прохрипел Бердинский.

Канделябр вернулся на своё место. Юноша опустился в полуразвалившееся кресло и заёрзал, пытаясь комфортно устроиться. С горем пополам приняв удобную позу, он посмотрел на силуэт Бердинского, который высокомерно скрывался во тьме.

– Господин Бердинский, – начал он, аккуратно подбирая слова. – Меня зовут Пёт…

– Мне это неинтересно, юноша! – Перебил его изношенный и грубый голос критика. – Что вы мне принесли?

Молодой человек, раздосадованный заданным тоном общения, робко поставил свой портфель на колени и достал из него небольшую стопку исписанных бумаг. Слегка трясущимися руками он положил рукопись на середину пошло обрамлённого золотыми вставками лилий дубового стола.

В то же мгновение из полутьмы выползла бледная, поросшая волосами, словно давно забытый под тумбой кусок мясного рулета, рука. Кривые пальцы критика медленно проскользили по стопке бумаг, тем самым вызвав у юноши, до конца непонятную ему, легкую ревность к своему труду. Резко сжав рукопись, Бердинский утянул её в свою темную и холодную стихию.

– Это моя недавно написанная повесть, – слегка разрядив давящую тишину, прошептал юный писатель. – Мой преподаватель её высоко оценил и посоветовал перед публикацией в журнале дать вам на оценку.

– Ваш преподаватель? – Злобно усмехнулся критик. – Не тот ли это преподаватель с фамилией Безьянов?

– Именно, – немного воодушевившись, воскликнул юноша.

Если Бердинский знает Безьянова, возможно, это могло немного расположить его к начинающему творцу, но ответ ветхого старика усмирил юношу:

– Бездарь редкостный. Не могу вразумить до конца, как его «Записки монополиста» вообще опубликовали!

Бледная рука снова выплыла из темноты и придвинула канделябр ближе к рукописи. Теперь юноша мог лучше рассмотреть Бердинского на которого упал нежный свет свечи: перед юным писателем, пустив в огромное багровое кожаное кресло свои толстые корни, выточенная ветрами времени, иссыхала когда-то великая фацройя вековой критики. Ветви её тяжело свисали на длинном сухом стволе и, когда она пыталась открыть папку, казалось, что они могут разломиться пополам в любой момент. Молодой человек поднял взгляд выше и увидел острые черты лица критика, напоминавшие каналы многовековых рек, которые давно покинула питательная влага, оставив лишь серую мель.

Бердинский выиграл дуэль с неподатливым титульным листом и, колко взглянув тусклыми глазами в сторону юноши, перевернул желтый лист.

– Мне нужно время. Сидите здесь. Никита Сергеевич, мой слуга, принесёт вам лаймовый ликёр.

После этих слов, Бердинский поправил плед на своих ногах и приступил к ознакомлению с произведением.

III

Ожидание окончательного вердикта растянулось на несколько мучительных часов. Юноша старался совершать меньше движений, словно они могли разрушить безмолвные столпы критики в душном кабинете.

Графин, наполненный лаймовым ликером, так и простоял опустошенный лишь на половину стакана: юноша не смог по достоинству оценить прелесть напитка схожего по вкусу с перемешенными в воде кислыми драже.

Громкий вздох старика сотряс пыль, нежно окутавшую тишину.

Юноша заискивающе всматривался в полутемное лицо Бердинского.

– Бездарная писанина! – Вердикт критика острым лезвием вонзился в сердце молодого человека.

– Почему? – Еле слышно прошептал он, вцепившись руками в быльца гнилого кресла.

Бердинский поправил своё пенсне, которое сползло на самый кончик носа.

– Молодой человек, читая ваше «произведение», я вижу, что вы очень начитан и обладаете хорошим литературным лексиконом. Но я не увидел в вашей писанине какой-то смысл, идею или же стержень, который должен быть одет в художественную шаль. То, с чем я ознакомился, не имеет ни одного из тех основ, которые я желаю видеть в таких работах. Бред бредом. Учитывая стиль письма, вы могли бы, со временем, немного приблизиться к Чехову, но то, на что я потратил своё драгоценное время, достаточно посредственно. На уровне юного гимназиста сельской семинарии.

Плотная пелена разочарования застелила взор юноши. То, на что он потратил 3 года усердной и подвергшейся тысячи правок работе, было растоптано меньше чем за минуту.

Неужели, все его знакомые гимназисты и преподаватели, которые читали эту работу, врали ему? Неужели он действительно настолько посредственен, как утверждает Бердинский?

– В этой повести есть смысл, – пытался спасти своё творение молодой писатель. – Да, возможно…возможно он достаточно прост и поверхностен, но всё же… стоит обратить внимание на символизм.

Бердинский наполнил свой стакан лаймовым ликером до самых краев и сделал внушительный глоток, разом опустошив половину.