Сказки из жизни

Сказки из жизни
Светлана Игоревна Бестужева-Лада

Три житейские истории о женской любви с обычным началом, последующими неприятностями и неожиданно счастливым концом. Прекрасное чтение для вечернего отдыха.

Сказки из жизни

Светлана Бестужева-Лада

© Светлана Бестужева-Лада, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Зеленоглазая фарфоровая кукла

Глава первая. Ассамблея

Зимнее солнце заливало ярким светом огромный зал, пол которого был выстлан редчайшим – черным – паркетом. Стены же, напротив, были в свое время отделаны тонкими пластинами мрамора почти белоснежного, но с легким розоватым оттенком, точно кожа молодой блондинки. И толпа людей, отнюдь не маленькая, все равно свободно разгуливала по этому экзотическому помещению, разглядывая выставленные на столах и полках предметы, переговариваясь друг с другом, потягивая белое вино из тонких, высоких бокалов, которое разносили молчаливые, почти незаметные официанты. Посмертная выставка скульптора-художницы Аделаиды Лодзиевской, считавшейся до последнего времени одной из первых красавиц московского «высшего общества».

«Мама была бы счастлива, – с легкой иронией подумал ее сын, Андрей, со стороны наблюдавший за „мероприятием“. – Все в высшей степени „комильфо“, мужчины исключительно в смокингах, а дамы – в вечерних платьях. Золото, платина, бриллианты, запах безумно дорогого парфюма, и не плебейское шампанское, а итальянское легкое вино. И все заняты исключительно ею – ее творчеством, ее судьбою, рассматриванием ее портрета. Да, матушка хотела бы именно такой памяти о себе. Что ж, она ее получила… Впрочем, она всегда получала именно то, что хотела…»

Гости действительно уделяли больше всего внимания портрету, на котором Аделаида – черноволосая и черноглазая, похожая скорее на итальянку, чем на русскую, – была изображена во всем блеске молодости и красоты. Впрочем, она и умерла год тому назад молодой и прекрасной. Те, кто не знал, сколько лет ей на самом деле, никогда не давали надменной красавице больше тридцати, хотя и понимали полную абсурдность такой оценки: Андрею, ее сыну, было уже около сорока, и он это не скрывал ни от кого, напротив, даже немного бравировал «преклонным возрастом».

«Мама могла бы прожить еще лет тридцать-сорок, – продолжал размышлять Андрей. – Зачем она так поступила? Впрочем, это ведь была не первая пластическая операция в ее жизни, кто же знал, что обыкновенная подтяжка лица закончится так плачевно? Занесли вирус гепатита – и абсолютно здоровая женщина сгорела буквально за месяц. А ведь как я ее просил, чуть ли не в ногах валялся: не нужно, не рискуй здоровьем, все и так прекрасно. Но она же всегда поступала по-своему… И вот уже год, как ее нет. Хорошо, что отец не дожил…»

Портрет отца Андрея висел на одной из боковых стен, причем случайно или намеренно был размещен так, что глаза мужчины были прикованы к изображению его молодой жены. Его вечно молодой жены.

Сам он скончался в семьдесят с небольшим, когда Аделаиде было за тридцать, но тогда она выглядела от силы на двадцать пять. А после смерти мужа и вовсе отказалась подчиняться влиянию времени: ни одной морщинки, ни одного седого волоса, изумительно стройная фигура…

Московские и заморские женихи отчаялись уговорить вторично выйти замуж красавицу-вдовушку, обладавшую, к тому же, немалым состоянием. Она предпочла оставаться одинокой и… стать знаменитой. Самое интересное – ей это удалось, хотя мало кто верил, что избалованная светская красавица овладеет мастерством изготовления оригинальной керамики, а вместо наивных акварелек станет создавать так называемые «живые картины» – основы с закрепленными на них различными, порой самыми неожиданными, предметами.

Первоначально ее творения имели успех лишь под влиянием магии имени знаменитого мужа, но потом стало считаться хорошим тоном иметь в своем доме хотя бы одну вещь «от Лодзиевской», хотя стоили эти вазы, скульптуры и панно очень и очень недешево. И хотя сам Андрей, например, ни за какие деньги не поместил бы в своей собственной комнате хоть что-то из этих изысканных произведений. Слишком уж изысканными они были. И слишком холодными. Точная копия своей создательницы…

Хотя… Одну вещь он все-таки оставил в своем кабинете, хотя сама художница любила ее меньше других. Это был большой, круглый металлический поднос с прикрепленными к нему в каком-то фантастическом порядке игральные карты. Почему Аделаида создала эту вещь, почему назвала ее «Судьба» – она и сама не знала. Создала – и засунула подальше, в чулан, где ее и отыскал Андрей лишь после смерти матери.

На этот великосветский вернисаж «Судьба» не попала: во-первых, она диссонировала со всеми остальными экспонатами, а во-вторых, все экспонаты можно было купить. Кроме портрета самой Аделаиды, разумеется. Поднос с картами висел над камином в кабинете – самым что ни на есть настоящим камином, который можно было растопить и часами любоваться причудливой игрой огня. После смерти отца этот кабинет стал излюбленным местом Андрея, он там даже спал на старинном сафьяновом диване, практически игнорируя все остальные комнаты в квартире.

«Почему я не люблю свою собственную комнату? – лениво думал Андрей. – Мама обставляла ее для меня с такой любовью, когда я подрос, и твердо решил продолжать дело отца. Настоящая мужская спальня, стильная, строгая и… холодная. В ней никогда не было по-настоящему уютно, кроме тех ночей, когда рядом была Жанна…»

Жанна… Как давно он ее не вспоминал – эту своенравную и нежную дикарку, «богемную девочку», как за глаза звала ее Аделаида, мгновенно невзлюбившая избранницу сына. О, конечно она этого никому и никогда не показывала, обращаясь с девушкой с такой изысканной вежливостью, словно та была принцессой крови. Но выглядело это злой насмешкой: мать умела делать такие вещи, как никто. Движением брови поставить на место зарвавшегося собеседника, взмахом ресниц установить дистанцию между собой и неприятным ей человеком. Королева мимики и жеста…

– О чем так глубоко задумались, юноша? – услышал он мужской голос. – Да еще в угол забились от людей подальше…

Андрей поднял глаза и увидел, что к нему подошел давний друг его отца и верный поклонник матери – Иван Иванович Демин, знаменитый своими мозаиками и фресками. Правда, знаменит он был только в кругу знатоков: правительственных заказов, в отличие от своего друга, не жаловал. В прежние времена жил тем, что расписывал стены клубов и Домов культур в глубинке – подальше от начальственного всевидящего ока. Теперь же ни один, спроектированный Андреем дом, не обходился без участия Ивана Ивановича.

«Маленькие шедевры», – ахали восхищенные заказчики, которые первоначально с большим скепсисом относились к идее цветных витражей в гостиной или мозаичного пола в холле. Но Андрей таких капризов не терпел и тут же предлагал заказчику поискать другого архитектора, с более тонким вкусом.

Охотников на это не находилось, и Иван Иванович процветал, хотя работал над каждым заказом долго, кропотливо и только собственноручно. Андрей подозревал, что практически все гонорары уходили на подношения его матери, но прямыми доказательствами не располагал.

– Да так, ни о чем, – улыбнулся Андрей в ответ. – Ни о чем и обо всем сразу. Например, о том, почему мама терпеть не могла свою лучшую работу и никогда больше ничего не делала в таком стиле.

– Ты это о чем? – удивился Иван Иванович. – Адочкины работы, царствие ей небесное, я все знаю, не хуже своих. О какой речь?

– О «Судьбе».

– Какой судьбе?

– Панно так называется – «Судьба». Мельхиоровый гладкий поднос, а на нем – карточный расклад. У меня в кабинете висит.

– Панно помню, вещь изысканная. Но никогда не думал, что это… Странно. Действительно, совсем не в ее стиле. Может быть, этот карточный расклад что-то обозначает?

– Не думаю, – покачал головой Андрей. – Мама всегда была абсолютно равнодушна ко всем этим гаданиям, ворожбе, волшебствам. Как и отец…

– Отец-то действительно был большим скептиком, но вот Адочка… Мне кажется, это было чисто внешне. Она ведь была верующей…

– Мама?!?

Иван Иванович грустно усмехнулся:

– Действительно, дети плохо знают своих родителей. При жизни твоего отца она, конечно, старалась его этим не раздражать, но когда овдовела… Впрочем, церковь посещала регулярно, и посты соблюдала, и исповедовалась.

– Откуда вы знаете?

– А оттуда, милый юноша, что я – ее крестный отец. Хотя взрослым людям можно, в принципе, и без крестных обходиться, но я сам отвез ее к одному своему знакомому батюшке, в подмосковном приходе. Там все и произошло, келейно, так сказать. Потом она уже сама к нему ездила. Последний раз просила благословить на операцию…

– И?

– И не получила благословения, – сухо сказал Иван Иванович. – Но все равно сделала по-своему, а вот почему впервые в жизни священника ослушалась, так то даже мне неведомо. Когда я был у нее в больнице последний раз, она говорила со мной из-за ширмы: не хотела, чтобы я ее больную видел. И сказала, что… Подожди, она сказала какую-то очень странную фразу, я даже переспросил…

– Вот ты где! – раздался звонкий женский голосок. – А я тебя по всему залу высматриваю. Что же ты гостей бросил?

Меньше всего сейчас Андрею хотелось общаться именно с обладательницей этого звонкого голоска. Лелечка, его последняя подружка, топ-модель, объект зависти всех знакомых мужчин. Роскошная русоволосая синеглазка, с ногами непомерной длины и эталонной фигурой.

Правда, главным ее достоинством в глазах Андрея было то, что девушка без напряжения могла молчать часами: полировать и без того безупречные ногти, задумчиво курить длинную сигарету, разглядывать любые картинки – хоть в энциклопедии, хоть в модных журналах. Она раздражала Андрея меньше всех остальных женщин, но… Но молчаливость компенсировалась почти полным отсутствием интеллекта: разговаривать Лелечка могла только на самые простые темы и разнообразием, равно как и обширностью, ее словарь не отличался.

– Я тебе нужен? – сухо спросил Андрей.

Надо же было ей вклиниться на самом интересном месте!

– Мне? Нет, зачем? Мы же никуда не едем сегодня, а в постель идти еще рано…

– Леля, мы не одни, – сквозь зубы прошипел Андрей.

– А что такого я сказала? Мы же в основном в постели…

– Леля!!!

Интонации девушка понимала гораздо лучше, чем слова. Нисколько не обидевшись, она кончиками пальцев послала Андрею воздушный поцелуй и удалилась своей фирменной походкой. Андрей с нетерпением обернулся к Ивану Ивановичу, но того уже ангажировал какой-то длинноволосый то ли кинокритик, то ли искусствовед, и, судя по всему, прерывать начатую беседу собирался не скоро.

Андрей сделал маленький глоток вина из бокала и чуть заметно поморщился. Очень изысканно, конечно, но лично он предпочитает что-нибудь посолиднее. Глоток бренди, например. Или рюмочку хорошего марочного коньяка. Но матушка давно вбила ему в голову, что на светских мероприятиях немыслимо подавать крепкие напитки, иначе неизбежно скатишься до уровня богемы. А мы, Лодзиевские…