Царская внучка

Комплимент, конечно, сомнительный, но спасибо и на этом.

Улучив минуту, я многозначительно взглянула на герцога, который, кажется, только и ждал какого-нибудь знака с моей стороны, потому что тут же подошел и склонился над моим креслом. Благо тетушка увлеклась обсуждением с его супругой деталей моего обручения и свадьбы, а заодно и блистательного будущего принцессы Гедвиги.

– Что угодно вашему высочеству? – осведомился герцог. – Для вас в лепешку расшибусь… так, кажется, на Руси говорят?

Хотя бы понимает, кому и чем обязан!

– Просьба у меня к вам, ваша светлость.

– Все исполню!

– Не торопитесь. Просьба непростая, кроме вас, никто с этим не справится. Великой милости хочу у императрицы просить…

– Вам она сейчас ни в чем не откажет.

– Может быть. Но уж вам-то она точно ни в чем и никогда не откажет. Потому прошу вас похлопотать… не за меня, а за других людей, которые нынче в ссылках томятся.

– Кого его высочество имеет в виду?

– Долгоруких, – просто ответила я. – Старый-то князь Алексей, смутьян главный, помер, слышала, а жена его еще раньше преставилась. Сыновей, мню, и простить можно: младшие-то вообще несмышленые.

– Но князь Иван желал на трон российский сестрицу свою возвести, княжну Екатерину, с императором Петром обрученную.

– Да не желал этого князь Иван, – слегка поморщилась я. – Оговорили его. Он сестру свою в глаза гадюкой и ехидной называл, и от дел семейных, противных благу государственному, всячески уклонялся.

– Я поговорю с государыней, – вздохнул герцог. – Возможно она, по своему природному милосердию…

– Вот и я на то же уповаю, – кивнула я.

Праздник постепенно подходил к концу, но я ждала еще двух известий. Во-первых, о состоянии здоровья дражайшей кузины, и во-вторых, об успехе (или неуспехе) той миссии, которой я почтила Наташку Лопухину. Правда, и то, и другое я могла узнать, скорее всего, уже только глубокой ночью. Ну так к бессонным бдениям мне не привыкать.

И действительно, когда я была уже в своих покоях, освобожденная от корсета, фижм, локонов и всяких дорогих побрякушек, в дверь осторожно поскреблись. Я велела камеристке открыть, а самой ей считать себя свободной.

Вид у Натальи Лопухиной был свежайший – точно проспала безмятежно десять часов, да еще росою майской умылась. Хотя по некоторым мелочам можно было определить, что последние часы она провела довольно бурно и явно не без удовольствия.

– Ну, что нужно этому красавчику? – с порога осведомилась я.

– Всего-навсего благосклонности вашего высочества, – позволила себе улыбнуться Наталья.

– И сколько он тебе за это заплатил?

– Ваше высочество! Как вы могли подумать?…

– Могла и подумала. Так сколько?

– Тысячу червонцев, – потупилась Наталья. – А ежели дело успешно слажу – драгоценный аграф и четырех породистых лошадей.

– Придется денежки вернуть, – сообщила я новоявленной сутенерше.

– Это еще почему?! – взвилась она. – Червонцы мне дали за то, что я попытаюсь уговорить ваше высочество…

– На что уговорить? – ледяным тоном осведомилась я.

– Принять господина Линара приватно. Без свидетелей.

– И желательно ночью, – вздохнула я.

Наталья в ответ только вздохнула.

– Так. К этому мы еще вернемся. А сейчас я хочу знать, как здоровье моей кузины. То есть хорошо ли ты обо всем позаботилась.

– Ваше высочество! – оскорбилась Наталья. – Когда за дело берусь я… если принцесса Елизавета доживет до вечера, я сама готова принять постриг.

– Ты не православная, – отмахнулась я. – Так что вместо монастыря я лучше тебя от любовника отрешу. Сошлю твоего Левенвольде куда-нибудь подалее, да посевернее, куда ворон костей не заносит…

– Ваше высочество, нет! – ахнула, побелев, Наталья. – Не губите!

– От тебя зависит. Кстати, вполне возможно, что и аграф ты свой получишь, и новую упряжку в карету. Только пока я еще не знаю, от кого.

– Но вы же не согласитесь принять этого саксонца наедине?

При произнесенном слове «наедине» медовые глаза Лопухиной заволокло дымкой недавних сладких ощущений.

– Я подумаю. А пока узнай, что с кузиной. Только…

– Все будет тайно, ваше высочество. Я мигом.

И повеселевшая Наталья змейкой выскользнула из моих покоев. А я вдруг почувствовала, как сердце сжала ледяная рука страха. Во что я ввязываюсь? Тут ведь человеческая жизнь гроша ломаного не стоит: будь ты хоть холопка, хоть императрица, яд на всех действует одинаково. Кто поручится, что моя жизнь в дальнейшем будет в безопасности? А если Елизавета выживет, тётушка точно пострижет ее в монахини, а я буду до конца своих дней дрожать, как бы кто-нибудь ее из монастыря на престол не выпихнул…

Чисто инстинктивно я рухнула на колени перед киотом и забормотала все молитвы подряд, какие только приходили… даже не на ум, на язык. Господи, помоги, Пречистая Дева, смилуйся, святой угодник, чудотворец-Николай, помоги мне молитвами своими…

Лопухина появилась в моих покоях так же бесшумно, как и исчезала. Спокойная, сдержанная с абсолютно непроницаемым лицом. Я тоже молчала: задать прямой вопрос значило выдать свою заинтересованность и зависимость от этой придворной красотки-шлюхи.

– Ваше высочество, – не выдержала все-таки Наташка, – принцесса Елизавета Петровна преставилась десять минут тому назад. Не приходя в сознание.

И тут я… заплакала, совершенно неожиданно для себя самой. Были ли то слезы облегчения, скорби, жалости к погубленной мной женщине? Не знаю. Но рыдала я абсолютно искренне, оплакивая первую пролившуюся из-за меня кровь. Да, у меня была целая куча оправданий – даже со ссылками на исторические источники, которые, правда, теперь уже вряд ли будут написаны. Все равно я плакала, как маленькая девочка, какою, собственно, здесь и была, хоть и собиралась замуж.

Впрочем, плакала я уже последними слезами.

Как позже выяснилось.

Глава пятая. Дела государственные и не только

Я знала, что тетушка поднимается даже раньше первых петухов, поэтому, отплакавшись, приказала камеристке привести меня в порядок и отправилась в покои к императрице. Мысль о том, что там, скорее всего, будет еще и герцог Бирон, меня мало смущала, скорее, наоборот. Сейчас тётушкин любовник был нужен мне, как самый надежный союзник. Да и он во мне нуждался, если уж совсем честно.

Я отмахнулась от дежурившего у двери арапа, как от мухи. Да он и не посмел меня задержать. Посему в жарко натопленной опочивальне государыни-императрицы я застала идиллическую картину: герцог еще нежился в постели, а тётушка прихорашивалась перед огромным раззолоченным трюмо, на котором стояло немереное количество золотых коробочек и хрустальных флаконов с золотыми пробками. Даже глазам было больно.

Императрица гневно обернулась на скрип открывавшейся двери, но взгляд ее тут же подобрел: