Экивоки

Последний звонок в школе я помню не очень. На единственном фото я стою улыбающаяся, машущая рукой и что-то декламирующая. Причем, в белых кроссовках и колготках в сеточку, розовой блузке и строгой синей юбке. Моды тогда вообще не существовало, были только суровые экономические реалии – 1991 год. Помню только, что все время глотала слезы и отмершие клетки эпителия слизистой оболочки, которые в народе бодро именуются соплями. Я всегда была жутко сентиментальной. Но раньше этого стеснялась, а теперь – нет.

Чуть лучше я помню выпускной в школе. Начну с того, что я написала песню. Гениальную, конечно. И очень сентиментальную. Даже не буду сейчас писать слова, а то разнюнюсь. Учитель музыки подобрал мелодию и лихо играл на баяне. А мы пели хором: «Я не хочу, чтоб в памяти погас последний этот год печально-радостны-ы-ы-ы-ы-ы-й…». Ну вот, закапало.

Впрочем, начать надо с другого. С экономических реалий. А они были таковы, что надеть на выпускной было абсолютно нечего, я даже приглядывалась к папиным сетям для ловли рыбы, но постеснялась. Нам выдали талоны на обувь, и несколько последующих лет наши мамы щеголяли в одинаковых белых босоножках на платформах, столь же удобных, сколько убогих. Девочки категорически отказались это надеть на выпускной. В итоге у меня были замшевые серые босоножки без каблуков, абсолютно не праздничные, но новые, что делало их в моих глазах черевичками с ноги императрицы. С двух ног то есть.

А еще папа достал отрез шелковой материи с набивным рисунком из Китая. Не надо только – фу! Тогда границу только-только приоткрыли, и к нам в Забайкалье потек ручеек очень качественных, фабричных китайских товаров. Ткань была роскошной, нежной, переливающейся, натуральной, чудеснейших оттенков. А условная Эвелина Сидоровна из местного ателье, по-моему, сразу родилась с руками из попы. И еще без глаз. И без мозга. Последнее обстоятельство способствовало тому, что я получила на выходе жуткое платье фасона от «тети Моти» с жабо на груди. Я рыдала. До сих пор иногда рыдаю, когда хочется поплакать, а других поводов нет. Надела я потом это платье еще один раз и больше не стала, ибо кто же уродует себя по собственному желанию?! Далее. Прическу, разумеется, мы все делали по домам. Мама накрутила на мои волосинки («волос – на три драки», – говорила моя добрая тетя Лида) термобигуди, которые мы всегда кипятили в какой-то железной лоханке, из коей кот любил лакать. Потом это все было расчесано, получился гибрид барана с одуванчиком. Как говорится, если живенько, то хорошо. Макияж не сохранился в памяти. Наверное, что-то было в виде черной обводки.

Культурно-спортивный центр, где в нашем небольшом степном городке протекала основная культурная и спортивная жизнь, располагался прямо перед моим домом, метров в 50, а школа – за домом, метров в 49. Помню, мы шли от школы, неся скудные забайкальские цветочки в трепещущих ручонках. Торжественное и нудное вручение аттестатов, грамот и слова директрисы можно пропустить. Ни в какие анналы событие не вошло. От этого действа у меня осталась черно-белая фотография, на которой я предстаю в момент вручения аттестата немного со спины, однако отлично видны жабо платья и кудельки от термобигудей. Потом из кинозала мы прошли в зал, где обычно бывали дискотеки под «Ласковый май». Там расставили столы с угощением, но без спиртного.

Для маловозрастных напоминаю – в СССР стоял сухой закон, впрочем, изрядно подмоченный самогощиками, у нас в подъезде на пятом этаже многодетная семья кормилась тем, что варила самогон, их квартира в широких народных массах подпольно именовалась пышно – кафе «Луна». А перед торжеством мои родители вручили мне чекушку настоящей водки с призывом приходить во время выпускного к нам домой с подругами и культурно выпивать. Благо – 50 м можно не то что добежать, а доползти. Я, скромный забайкальский подснежник, почти ромашка, была безмерно удивлена, но обещала зайти и освежится.

Мне жаль, что я не помню саму вечеринку, вот почему-то запало, как в однотысячедевятьсотлохматом году я нашла три рубля, а вот этот вечер – нет. По-моему, опять пели сочиненную мною песню про «нам скоро расставаться, одноклассники-и-и-и», хлюпая и всхлипывая коллективной носоглоткой. Что-то ели. Наверняка. Если рассуждать логически, должны же были нас чем-то покормить, детей своих! Первый глоток водки в моей жизни мне не понравился. И как эту гадость пью, удивлялись мы с девчонками, зайдя ко мне домой в третий раз и допивая последние капли из чекушки. А потом, что называется, и все завертелось…

У Светки Ш. родители готовились к юбилею. С размахом – бражка мирно покоилась в огромном бидоне. «Вкуснющая, на лимонных карамельках», – сказала Светка, открывая крышку и принюхиваясь. Я сидела на кухне, закинув ногу на ногу и любуясь новенькими капроновыми колготками, купленными чуть ли не за год и береженными специально для выпускного. Для тех, кто не рожден в СССР, поясняю – целые колготки в те времена стоили примерно 2\3 барана (по нашим меркам). Следующий миг в памяти – я лежу на диване и снова гляжу на свои ноги, вернее, на дырки, обезобразившие мои колготки. Мою речь подруги записали на бумажку и потом читали вслух: «Проклятый Горбачев! Почему он не может обеспечить всех желающих женщин Советского Союза колготками? Почему проклятые империалистки имеют по две или даже три пары целых колготок, а мы, жительницы самой прогрессивной, лучшей страны мира, ходим в лохмотьях, как суки распоследние». Не думайте, что это лимонные карамельки во мне взыграли, я такая была в натуре.

Утро подкралось незаметно. Тьма старой жизни таяла на горизонте, когда мы со Светкой и Наташкой Ф. (куда делись остальные – так осталось и не выясненным) вспомнили, что собирались встречать рассвет. Сбор был назначен около резного деревянного рынка часов в шесть. Когда мы пришли туда, уже никого не оказалось. Уехали. Только на мясном прилавке лежали две понурые фигуры. При ближайшем рассмотрении оказались одноклассниками – Валькой и Славкой. Они мирно спали, подтянув ноги в отцовых выходных штанах к подбородку. Будучи разбуженными, покорно поплелись за нами на сопку. Почему туда, очередная тайна, ведь все остальные уехали на реку Онон встречать рассвет, как и положено добропорядочным выпускникам. Мы перлись на покрытую еще прошлогодней колючей степной травой сопку, периодически падая и обдирая ноги, руки и щеки. Потом сидели и смотрели вдаль.

Он был прекрасен, мой первый взрослый рассвет. Впереди стояла студенческая юность. И я встречала ее во всеоружии: ободранная, впервые пьяная, счастливая и свободная.

***

«Ты моя юница, моя отроковица», – говорю я девочке. А она в ответ: «Нет, я гаврица». Вот так мы с ней расширяем словесный запас.

***

Пошла я вчера за водой на колонку. Редакция у нас – в исторической части Иркутска. Сами сидим в старинном доме с видами на старинный туалет и старинные сараи. Буквально всё дышит и пахнет историей. А через дорогу – колонка. Там вода очень вкусная. А пить жутко захотелось холодненького, не за пивом же бежать! Взяла я кружку, накинула на голову алый платок с розами, надела шубейку а-ля рюс, подхватила подол длинного платья и пошла. Налила воды с льдинками, пью, метелью любуюсь, очами повожу. Вдруг вижу – стоят поодаль две поднебесные женщины, закутанные, как французы 1812 года, и фотографируют меня. Или видео снимают. Так что теперь я готовлюсь стать популярной у пары-тройки миллиардов китайцев.

***

Дернул меня черт на рынке пройти мимо рядов сала. Зрелище умопомрачительное, запах с ног сбивает, продавщицы орут: «Девушка, хозяюшка, сударыня, эй». Мочи моей нет. Подхожу и говорю строго, глотая слюну: «Вы знаете, что вы торгуете наркотиками?» Женщина сразу всполошилась, забормотала, мол, какие наркотики, хрюшу растила с пеленок, молочком кормила, хлебом потчевала, никакого допинга не давала, он же не на Олимпиаду собирался. Эта передышка дала мне собрать волю в кулак и покинуть ряд соблазнов. Сало – мой личный сорт героина.

***

Приходили два мужа на час. Справились за полчаса. Содрали с меня тысячу рублей. Напоследок сообщили, что у них есть еще квалифицированные сантехники и стриптизёры. Знают черти потные, что нужно взыскательной женской душе.

***

Решила так – как только порвутся последние колготки, так сразу наступит лето, невзирая на снег и метель.

***

Про свободу 25 рублей мне рассказала дочь. Оказывается, если имеется такая сумма, то человек может уехать на другой конец города и еще купить жевательную резинку. Это и есть свобода. «Но можно же уехать и без денег, зайцем, – сказала я. – Для свободы иногда не нужны никакие деньги». Дочь хмыкнула.

И на следующий день судьба испытала меня. Поехала я за последним своим паспортом. Когда вошла в трамвай, поняла, что кошелек остался лежать на рабочем столе. Я лихорадочно нашарила по сумке 10 рублей мелочью, на билет не хватало еще 5. И можно было признаться кондуктору, сунуть ему имеющуюся сумму и ждать от него решения судьбы, сгорая от стыда. Но я предпочла благородный путь зайца. Втиснувшись поглубже в толпу, накинула капюшон и уставилась в окно. Кондуктор прошел мимо черной меховой глыбы несколько раз, даже не заметив. Я умею быть невидимкой, если надо.

На обратном пути я решила ехать на троллейбусе, на трамвае в объезд было слишком долго. Задача усугублялась тем, что кондукторов в троллейбусах нет, все выходят через первую дверь, платя водителю. У меня было несколько вариантов: сунуть 10 рублей мелочью и быстро выйти, пока он не посчитал (может и не посчитать, а так бросить в общую кучу); дождаться, пока водитель откроет большие двери, чтобы запустить новых пассажиров, и выскользнуть (но позорно всем показать заячью натуру); признаться водителю и отдать то, что есть (тоже позорно, особенно если деньги не возьмет).

Когда муки выбора стали невыносимы, я вспомнила, что иногда пассажиры роняют деньги. Я заглянула под сиденье и увидела там две монетки – в 5 и 10 рублей. Подняла последнюю и оттерла ее бумажным платочком, пока та не засияла. Вышла из троллейбуса, и тут меня накрыло чувство свободы. У меня еще оставалось пять рублей на жевательную резинку.

***

Пришло поздравление из Забайкалья: желаю денег столько же, сколько китайцев. Там в китайцах исторически знают толк.

***

В вечернем трамвае в Иркутске едут странные люди. Передо мной сидит мужик, по возрасту ближе к старику, и бормочет. Его бормотанье идёт на одной интонационной волне, с небольшими паузами: «Совсем беспредел, отправляют к наркологу, а направление не дают, вот и плати… Ты куда поехал поперек трамвая?.. Судьи все продажные, а вот прокуроры – не все… Да, Борис Дмитриевич… И я бы к ней даже не подошел, но надо…» Сначала я думаю, что он говорит по телефону с неким Борисом Дмитриевичем, но потом он взмахивает пустыми руками, и я заглядываю по очереди в его уши, торчащие из-под шапки. Нет там наушников. Мужик разговаривает сам с собой. Или с воображаемым другом.

Наискосок сидит женщина в берете и читает толстую книгу «Дневник свекрови». Периодически она отрывается от нее и строго поглядывает на меня. Взгляды все суровее. Через пару остановок я чувствую, что это я вышла замуж за ее сына и стала неугодной невесткой. Женщина старше меня лет на 10-15, в принципе, в свекрови мне не годится. Значит (озаряет меня догадка), сын женился на женщине старше его (на мне), что скверно. Да еще и с ребенком ее (меня то есть) взял, что уже ни в какие рамки не лезет! Вот почему она так зло на меня поглядывает.

Внезапно ударивший в окно трамвая снег возвращает меня в реальность. «Борис Дмитриевич», – шепчу я мужичку в затылок. «Здесь я», – отвечает он монотонно и продолжает монолог, даже не оборачиваясь. Обычный мужик, только, видимо, одинокий. Я улыбаюсь женщине с книгой, и вдруг вижу, что она не злая, а просто устала. В вечернем трамвае много странных людей. И я – одна из них.

***

Россия стремительно нищает. Четыре года сушила бельё на улице. Вчера впервые спёрли наволочку. Куда катимся?!

***

Неделю не могу забрать ковер из автомойки. Каждый день вечером некогда сесть на трамвай и поехать на Волжскую, бегу за ребенком в школу. А ведь он ждет меня там, висит на заборе, пристально вглядываясь всеми своими узорами в людской поток, текущий от остановки. Он ёжится от неприветливых взглядов работников автомойки, которым не заплатили за чистку. Он с каждым днем все сильнее ощущает себя заложником. Он покрывается новой пылью и выхлопными газами от автомобилей и уже почти не расстраивается из-за этого. И чем больше проходит времени, тем мне все неудобнее его забрать.

Когда-нибудь, грустным зимним вечером, пряча ноги в холодные тапочки и тоскуя о ковре, я услышу звонок в дверь. На пороге будет стоять он – грязный до последней ниточки, но возмужавший, познавший муки неволи и радость освобождения. «Я вернулся», – просто скажет он.

***

Из всей подготовки к Новому году мы с ребёнком только составили праздничное меню для кота. Решено, что он пьет сливки.

***

Стоматологов, несомненно, надо отправлять в разведку. Потому что люди этой профессии наделены даром понимать любого человека, даже того, кто имеет физическую возможность высказаться только шевелением пальцев в сапогах. Сегодня в 07:40 мой стоматолог, засунув мне в рот половину дневного оборота пункта приема металла, пожелал узнать биографию моих зубов.

О, она эпична и драматична не менее «Войны и мира» Льва Зубного. Впрочем, в моей истории всегда преобладала война… Вот зуб Андрей лежит на поле брани и смотрит в высокое синее небо Аустерлиц, то есть в высокое розовое нёбо. Вот Наполеон озирает жалкие остатки своей войска после зимовки в России, то есть после 40 лет моего проживания в Сибири. Вот столица моего рта дымится в развалинах… Но были мир и любовь. Вот Наташа Ростова мечется между двойкой и четверкой, а потом достается Пьеру Беззубову и оказывается потеряна для светского общества, то есть для активного пережевывания пищи.

Мне было что рассказать стоматологу, я делала это вдохновенно – мыча, пуча глаза, дергая носом. Бородинская битва была воссоздана бурей бровей, а любовные линии выкатились слезой из правого глаза и противно попали в ухо и начали незамедлительно хлюпать. Мой стоматолог, который понял всё, даже расчувствовался. Он поклялся на слепках челюсти, что дальше мою ротовую полость ждут только мир и протезы. Убивать больше нечего. Аминь.

***

Я устала жить в стол.

***

Пришло сообщение по поводу модных тенденций натекающей весны. В нём сказано: «Устали от бархата? Примерьте тюль». Интересно, а когда вообще закончится мода носить на себе шторы?

***

Считаю, думу города надо распустить, законодательство поменять и набрать новых депутатов. По сугубо профессиональному признаку. Вот там их 35 живых душ. Значит, примерно 20 мест надо отдать тем, кто понимает про городское хозяйство, поелику там работает. Выделить квоту 2 электрикам, 2 сантехникам, 2 теплотехникам и так далее. И обязательно одного дворника!

Потом идем по социальной сфере и даем квоту двум врачам, двум учителям, двум деятелям культуры и т.д. Потом надо обязательно какого-нибудь общественного деятеля повеселее. Парочку представителей малого и среднего бизнеса. Спортсмена-организатора. Строителя совестливого. Эколога толкового. Водителя автобуса без ДТП в анамнезе. И отличную команду профессиональных юристов в правовое управление или что там в думе.

И ни единого политика не пускать в думу, ни полноги и полглаза чтобы там не было. И никаких политических фракций. Вот тогда на заседаниях будет все по делу – про канализацию, про строительство школы, про пар и жар. И попрет город, расцветет, заколосится.