Свидание в неоновых сумерках

В кухне Татьяне стало совсем плохо. Рудельсон постарался на славу и организовал романтический ужин для двоих. Рядовой кухонный стол представлял собой настоящее произведение искусства. Марк застлал его двумя красными льняными салфетками, которые, видимо, тоже купил, потому что у Татьяны таких не было. Верхний свет был выключен, а у каждого прибора горели невероятной красоты свечи: янтарно-желтые, с красными блестящими шарами внутри и с красными же изящными бантиками по ободку. Такие же свечи, только красные и с желтыми шарами, Рудельсон поставил на самый верх буфета. Ореолы света от свечей пересекались, входили друг в друга, смешивались и превращали стандартную кухню блочного дома в отдельный кабинет роскошного ресторана. Кроме свечей, на столе стояла незнакомая Татьяне ваза с одной темно-красной розой на длинном стройном стебле и с двумя, будто вырезанными из пластика, вощеными листами. Приглядевшись, она поняла, что это никакая не ваза, а темная винная бутылка, которую Марк отыскал в ее шкафчике и украсил горлышко затейливо сложенной бумажной салфеткой в красную и белую клетку.

После созерцания дизайнерских изысков Рудельсона Татьяне совсем поплохело. Во-первых, она, которая еще ничего предосудительного не сделала, уже чувствовала себя предательницей по отношению к подруге. Хотя… может, и сделала плохое… Надо было сразу выставить Марка за дверь, когда он только заговорил об ужине, а не услужливо выдавать ему пакет. В крайнем случае, можно было настоять на салате «Оливье». В одноразовой упаковке его мало. Рудельсон быстренько бы его съел и убрался восвояси…

Во-вторых, что было гораздо хуже, сердце Татьяны продолжало учащенно биться. Никогда и никто для нее так не старался. Никто никогда не готовил ей ужин, не обставлял дом свечами и не покупал розу на длинном стебле. Если честно, то ни один мужчина вообще никогда не дарил ей цветов, если не считать шефа, который всегда лично в женский день выдавал дамам по одной кустовой гвоздичке из общего пучка и вручал незамысловатые букеты в блестящей фольге в дни рождения.

Красивую посуду выставить на стол Марк не мог, потому что у Татьяны ее не было, и ему пришлось при сервировке стола проявить недюжинную изобретательность. Салат из помидоров, зелени и прозрачных, очень тонко нарезанных колечек лука он порционно распределил в две старые чайные чашки. Несмотря на нервозное состояние, Татьяна решила это взять на заметку и использовать Маркову находку, когда они с Симой будут праздновать ее день рождения. Потом она ужаснулась собственным мыслям. А что, если Марк всегда так делает дома, и по салату в чашках Симона сразу поймет, кто был Татьяниным учителем?.. Все эти мысли мгновенно пронеслись в ее голове, потому что через минуту она уже восхищалась тем, что горка жареной картошки и аппетитный кусок золотистого мяса лежали не в тарелках, а в двух продолговатых селедочницах, оставшихся ей от тетки. Она никогда их не вытаскивала из шкафа, потому что ненавидела чистить селедку и никогда ее не готовила даже своим немногочисленным гостям.

Вместо фужеров Рудельсон ничего не смог приспособить, потому что других емкостей, подходящих для алкогольных напитков, у Татьяны не было. Но в интимном свете свечей даже простенькое стекло сверкало богемским хрусталем.

Марк, довольный замешательством и восхищением Татьяны, церемонно отодвинул от стола табуретку и усадил на нее подругу жены с таким лицом, будто возвел особу королевских кровей на трон из чистого золота.

Мясо было очень мягким, сочным и вкусным. Татьяна думала, что в сложившихся двусмысленных обстоятельствах не сможет проглотить ни кусочка, но съела все до последнего ломтика румяного картофеля, до последнего колечка лука в простецкой чайной чашке. От первого же фужера вина у нее закружилась голова. От второго, который они подняли с тостом за многолетнюю дружбу домами, перед глазами Татьяны поплыло изображение. Она с силой тряхнула головой, чтобы пламя свечей и глаза Марка, сверкающие не хуже их, снова угнездились на положенных местах.

– Ну как? – спросил Марк.

– Обалденно! – честно призналась Татьяна и пьяно подхихикнула. – Только твое «Мерло» подают не к мясу, а к рыбе. Кажется, к тушеной…

В вине она совсем не разбиралась, но как раз накануне читала детектив, где героиня говорит герою именно эту фразу о тушеной рыбе. Марк удивленно поднял бровь и сказал:

– Танюша! Ты открылась мне с новой стороны! Никак не ожидал от тебя таких познаний. Прости, что не приготовил рыбу. Я ее вообще не люблю. А «Мерло» обожаю!

Татьяна еще раз хихикнула и хотела сказать, что Симе здорово повезло, потому что Марк умеет так отменно готовить, но сумела вовремя спохватиться, несмотря на кружившие голову винные пары. Имя Симы сейчас прозвучало бы не очень уместно.

Вспомнив подругу, Татьяна даже несколько пришла в себя. Какой кошмар! Что же это они с Марком делают? Это вино! Эти свечи! Зачем все?!! И картошку можно было просто отварить. К чему нужно было нарезать ее такими сексуальными ломтиками? И мясо… Она уже давно ела только колбасу, сосиски и пельмени. И ничего. Жила. А роза? Что означает эта роза? И красные салфетки… Как кровь… Как любовь…

Татьяна посмотрела на Марка, который уже составил в раковину грязные тарелки и по-хозяйски доставал из шкафчика чайные чашки. Он был великолепен: высокий, гибкий, как юноша, с угольно-черной гривой волос, украшенной тонкими седыми прядками. Удлиненные карие глаза Рудельсона с девичьими густыми ресницами то и дело останавливались на Татьяне. Взгляд их был жарок и пронзителен. Марк будто проверял, дошла ли Татьяна до нужной кондиции. Она понимала, что дошла. Она как раз находилась в той самой кондиции, когда отдаться ему прямо здесь, среди свечей и возле кровавой розы, ничего не стоит и даже очень не терпится. Но она выдержит и не отдастся, потому что его жена – лучшая ее подруга, и предать ее даже ради этой розы невозможно. Опять вспомнив Симу, Татьяна взбодрилась. Нет! Ее не проймешь свечами и взглядами! Она знает, какой Рудельсон бабник! Это те, другие женщины, которых он соблазняет, не знают, думают, что только для них все эти прибамбасы в виде вина, конфет и оригами из клетчатых бумажных салфеток. А Татьяна-то знает! Сколько раз Сима уже отсиживалась у нее во время Марковых загулов! Неужели на всех своих баб он так тратится: телячья вырезка, фигурные свечи и даже стильные льняные салфетки! Бедная Сима!

– А этот бокал мы поднимем за тебя, Танюша! – проникновенно сказал Марк, сопровождая свои слова огненным взглядом.

– По-моему, я того не стою, – ответила Татьяна, продолжая испытывать острое чувство вины перед командированной в столицу подругой.

– Ну что ты! – ласково проворковал он и накрыл своей горячей рукой ее ладонь, теребившую красную ткань салфетки. – Таких, как ты, неброских, но нежных и трепетных, почти не осталось. Возможно, что ты вообще последняя. Тебя надо занести в Красную книгу, как вымирающий вид. За тебя!

Татьяна высвободила свои пальцы из его ладони и залпом допила вино. Только не смотреть Марку в глаза! Ему нельзя смотреть в глаза, как гоголевскому Вию. Иначе все… Иначе конец…

«Мерло» закончилось. Марк пошебаршил в своем пакете и выставил на стол бутылку армянского коньяка.

– Я больше не буду пить! – вскрикнула Татьяна и вскочила из-за стола.

– Разве кто-нибудь тебя заставляет? – Рудельсон сказал это таким тоном, каким говорят матери, пытаясь обманом всунуть своему малолетнему чаду лишнюю ложечку манной каши.

Марк тоже вскочил, будто бы от возмущения тем, что Татьяна подозревает его в нехороших намерениях и низменных инстинктах. Он бросился к ней как бы для утешения, а сам приступил к немедленному воплощению «нехороших намерений» в жизнь. Он впился в ее приоткрытый для слов возмущений рот своими вкусными губами в вине «Мерло» и конфетах «Белочка». Татьяна задохнулась – но не от возмущения, а от сумасшедшего желания, которое охватило все ее тело. Она не ответила ему, но замерла, чтобы хоть на минуту продлить этот миг. Этого оказалось достаточно для того, чтобы Рудельсон молниеносным движением расстегнул рубашку на себе и блузку на Татьяне. Его быстрые ловкие пальцы побежали по ее телу и уже собрались расстегнуть на спине бюстгальтер, когда она наконец опомнилась. Татьяна с силой оттолкнула от себя чужого мужа, запахнула блузку и абсолютно трезвым голосом сказала:

– Уходи, Марк…

– Но почему? – Он опять рванулся к ней. Из-под расстегнутой рубашки было хорошо видно сильное и красивое тело.

Татьяна зажмурилась. На сегодняшнюю ночь это тело могло бы принадлежать ей, если бы… Если бы не Сима… Впрочем, дело не только в Симе. Она, Татьяна, никогда не позарится на чужого мужа! Никогда!

– Симона – моя лучшая подруга, – ответила она Марку.

– Но… Она не узнает… – очень тихо и где-то даже заискивающе произнес Рудельсон.

– А что потом?

– Что «потом»? – с наивным удивлением спросил Марк.

– Как я должна глядеть в глаза своей подруге?

– Обыкновенно. Как все.

– То, что ты мне… навязываешь… – Татьяна специально выбрала это слово, – является предательством по отношению к ней.

– Все это не больше чем громкие слова, – усмехнулся Марк. – Это не предательство. Это, если хочешь знать, инстинкт.

– Низменный!

– Ну почему же! Сейчас его называют основным!

– Я вполне могу с ним справиться! – запальчиво объявила Татьяна.

– А надо ли? Если пользоваться твоей терминологией, ты и так уже предала Симону, так не лучше ли продолжить, поскольку все равно уж…

– Как это предала?! – возмутилась Татьяна. – Что ты говоришь, Марк?

– Я же мужик! Я же чувствую, когда женщина хочет, и не лезу к той, которая ни сном ни духом…

– Побойся бога, Марк! – Татьяна уже чуть не плакала. – Ты же меня специально соблазнял! Разве я просила об этом? – И она обвела руками винно-свечное великолепие.

– Но и не отказывалась!

– Я же не знала…

– Все ты знала! Ты же не дура, Танюша! Ты же сразу поняла, зачем я пришел.

Татьяна опустила голову. Он прав. Только «поняла» – это неверное слово. Она не столько поняла, сколько почувствовала, что Рудельсон пришел неспроста.

– Даже если так, я не сдамся тебе, Марк, – твердо сказала Татьяна, – даже несмотря на то, что почти готова была это сделать.

– Я же говорил, что тебя надо занести в Красную книгу, – улыбнулся Рудельсон, застегивая рубашку.

– Неужели до сих пор никто тебе не отказывал?

– Представь себе, никто. Ты первая, что, признаться, мне не очень нравится. Может, это первый звоночек, а? Выхожу в тираж?

– Ты даже не допускаешь, что можешь кому-то не понравиться? – искренне удивилась Таня.

– Не понравиться я могу только той, которая на дух не выносит евреев. Но даже националистические предрассудки меня обычно не останавливают. Становится делом чести довести такую антисемитку до постели.