Вольные хлеба

– Какую? – поинтересовалась я.

– Да вас же, Светлана!

Книга должна была уйти в производство в октябре. Конечно, я не тянула до последнего, ещё в Ростове сборник был готов, переводы авторизованы, то есть, подписаны автором.

В начале сентября я понесла книгу Николаю Николаевичу.

– Светлана, вы можете не торопиться, я договорился, нам дали ещё два льготных месяца.

– А я вам привезла её.

– Правда? – удивляется он. – У нас тут одна московская поэтесса переводила книгу, так она вышла только через два года после плана. Звоните Наташе, пусть приезжает, будем сдавать.

Мы сидим втроём над книгой. Все замечания, Наташины и Николая Николаевича, я исправила. Он говорит:

– Для книги будет лучше, если мы снимем кое-какие стихи.

Мои переводы проходят этот последний барьер. Но кроме них, есть несколько стихотворений давнего Наташиного переводчика, Медведева, и Коли Скрёбова, нашего ростовчанина.

Вылетают три Колиных перевода, и мне не по себе – вдруг он подумает, что это моих рук дело?

6. Золотая неделя

На ноябрьские праздники нас на неделю отпускают по домам.

Перед самым отъездом Нина Аверьяновна останавливает меня и просто светится от радости:

– Света, решили зачислить тебя. Одному парню не понравилось у нас, он уезжает. Освобождается место.

– Правда?! Какое счастье! Спасибо вам огромное! – У меня слёзы на глазах…

– Выписывайся, снимайся с партийного учёта и приезжай. Только смотри, не опаздывай.

– Ни в коем случае! Спасибо!

В моём родном городе царила осень.

Бульвар на Пушкинской осыпал листву на гаревые дорожки, Дон блестел на солнышке каждой своей волной…

Всю эту золотую неделю счастье переполняло меня и выплёскивалось на всех окружающих.

Я сообщала всем, всем, всем, что меня зачислили на Высшие в стране Литературные курсы, зачислили!

Да, два года в Москве, отдельная комната, сто шестьдесят рублей стипендия, и такие лекции! Конечно, хватит денег! Какой разговор!

Побывала на радио и на телевиденье, в издательстве и в журнале. Все радовались за меня!

И на свою родную проходную пришла к концу работы, и ещё и ещё раз рассказывала всем, как это здорово – жить и учиться в Москве. И опять все радовались за меня! Все, да не все.

Была у нас одна женщина-конструктор, такой же «заблудившийся трамвай», как и я.

Как-то она попала в редакцию газеты, и рассказывала с завистью – какие они все раскованные – ходят, курят, сидят на столах…

Не стала разочаровывать её – вот уйдёт красивая женщина, они сядут за свои столы, и станут просто делать газету, с обязательными материалами, часто не интересными им, с невозможностью сказать что-то своё или по-своему.

С начальственной правкой, с которой не можешь не согласиться, с начальственными упрёками, что не можешь писать живо о том, что тебе не интересно. Была я однажды невольным виновником и свидетелем такой выволочки.

Я-то была вольным стрелком, свободным художником, я могла писать только о том, что мне интересно! Правда, интересно мне было всё…

Я бросилась к ней, как только она вышла из проходной:

– Ты знаешь, какие у нас предметы? История искусств, история кино…

– Зачем ты мне это говоришь?

– Мне казалось, тебе это ближе, чем другим.

Она повернулась и ушла, не прощаясь.

Маму я давно не видела такой счастливой. Она тоже рассказывала всем, всем, всем, что меня зачислили.

– Отдельная комната в Москве на два года! Она так рвалась в Москву, хоть на неделю, хоть на два дня! И стипендия – сто шестьдесят рублей, как её зарплата.

– Вы же сначала говорили, что её не приняли, потом – что кандидатом, – недовольно прерывает её жена моего брата.

– Ну да! А теперь зачислили. И не надо будет трогать деньги, что она столько лет откладывала, как говорила – на вольные хлеба. Ещё пригодятся после курсов, чует моё сердце – не вернётся она на свою фирму.

– За много лет – это сколько же можно было денег собрать! – задумчиво произносит моя золовка.

А мама говорит как-то, между прочим, что брат давно мечтает о машине.

– Но денег, конечно, нет, тратят по мелочам. Хотели занять у родителей – не вышло.

– Мам, давай, я ему займу, я же два года могу не трогать свои деньги. И после курсов – они мне нужны не сразу, будет отдавать рублей по сто в месяц.

Брат был счастлив. Господи, сколько счастливых людей было вокруг меня в эту неделю!

– Но смотри, когда я кончу курсы, ты каждый месяц будешь отдавать мне по сто рублей. У меня никаких денег не будет, никто меня не ждёт с публикациями и гонорарами на блюдечке с голубой каёмочкой.

– Какой может быть разговор!

7. Дожить до каникул

В Москву я везла, в основном, неоконченные рукописи, целый чемодан. Своя комната, это сколько можно всего написать!

Мне сказал один пожилой поэт в Коктебеле, когда я просила настольную лампу в комнату в дальнем флигеле:

– Светлана, сюда едут не за этим.